Документальные факты российских военных преступлений в Чечне.
Вы все еще думаете, что надо поддерживать эту войну ради какой-то там цели и чтобы не случилось худшего?
Мы докатились до того, что слово «зачистка» в нашей стране известно любому школьнику, а взрослые перестали употреблять его с кавычками. «Зачищать» значит шерстить. И, как правило, без уточнений, на предмет чего. Именно такой смысл этого старого слова подарили нам чеченская война и те высокопоставленные офицеры, что привычно отчитываются по телевизору о последних новостях из отечественного гетто, более известного под названием «зона антитеррористической операции»…
Март 2002-го — 30-й месяц второй чеченской войны. Основное ее нынешнее «спецмероприятие», если верить военным, — именно «зачистка». С ноября прошлого года и по сей день по Чечне катится ошалелая их волна. Шали, Курчалой, Цоцан-Юрт, Бачи-Юрт, Урус-Мартан, Грозный, опять Шали, опять Курчалой, снова и снова Аргун, опять Чири-Юрт…
Многосуточные блокады. Рыдающие женщины. Семьи, всеми правдами и неправдами увозящие своих подрастающих сыновей, — куда угодно, только прочь из Чечни. Демонстрации старейшин. Наконец, генерал Молтенской, то бишь наш командующий на антитеррористическом фронте, в орденах и звездах, по телевизору — бодрый и адреналиновый и непременно на фоне «зачищенных» сел и трупов. Генерал, рапортующий о «значительном успехе», которого достигли.
А Хаттаба с Басаевым все нет… И ты понимаешь, что тут что-то не то, потому что учился в школе и способен произвести в уме нехитрую арифметическую операцию — сложить их, боевиков, «пойманных» Молтенским за эту зиму, и опять выходит целый полк, как в предыдущий боевой сезон…
Так сколько же вообще боевиков? Что творится во время «зачисток»? Где и чья правда? Во что выродились эти «спецмероприятия»? Каковы цели и задачи? И наконец, главное — что считать их результатами?
Слишком спокойный взгляд.
— Я обрадовался, когда нас повели на расстрел.
— Обрадовался? А как же родители? Ты думал о них тогда? О том, как им будет больно?
Магомеду Идигову, которого недавно водили на расстрел, 16 лет. Он — десятиклассник школы № 2 селения Старые Атаги Грозненского сельского района. У него есть любимые джинсы, еще более любимый плеер и много кассет с современной музыкой, которую он слушает. Все, как обычно, — как у большинства в 16 лет. Плохо у Магомеда только с глазами — у него слишком спокойный взгляд совсем взрослого человека. При подростковой комплекции и угловатой нескладности это выглядит парадоксально. Как и то, насколько выдержанно Магомед судит о случившемся: во время «зачистки» его пытали электротоком наравне со взрослыми мужчинами. И эти мужчины сами после пыток просили офицеров: «Не пытайте пацана, нас хотя бы пытайте». И офицеры говорили: «Ничего-ничего, хорошие подрывники получаются именно из школьников…»
Чтобы ответить на мой вопрос о родителях, Магомед берет паузу. Его брови наконец по-детски ползут вверх домиком: он силится не заплакать. Однако удерживает себя. И отвечает просто и ясно, как когда все решено:
— У других ведь тоже погибают.
Действительно, почему одним должно быть легче, чем остальным? Когда плохо всем.
«Зачистка», проходившая в селении Старые Атаги с 28 января по 5 февраля, стала для этого населенного пункта зачисткой № 2 с начала 2002 года и № 20 за вторую войну. «Спецмероприятия» случаются тут почти ежемесячно. Официальная причина такой регулярности понятна: Старые Атаги — одно из самых больших сел Чечни с примерно 15-тысячным населением, в 20 километрах от Грозного и 10 — от так называемых «Волчьих ворот» (вход в Аргунское ущелье на языке военных) и поэтому считается местом неспокойным, где много ваххабитов и им сочувствующих.
Но при чем тут Магомед?..
1 февраля, утром, в самый неистовый день «зачистки» № 20, подросток был схвачен людьми в масках прямо у себя дома на улице Нагорной, закинут, как бревно, в военный «КамАЗ», привезен в «фильтропункт» и подвергнут пыткам.
— В тот день было очень холодно. Сначала на несколько часов нас поставили на «стенку» — это руки вверх, ноги расставить, лицом к стене, руки опускать нельзя, за это сразу били. Каждый, кто проходил мимо, мог ударить. Мою куртку расстегнули, свитер подняли и все порезали ножом на полоски… Так бывает у клоунов.
— Зачем?
— Просто чтобы мне было холоднее. Я же трясся.
Я не выдерживаю: Магомед слишком бесстрастен. Я больше не могу терпеть, разглядывая его спокойно-сосредоточенное лицо под аккомпанемент ошеломляющего рассказа, — ну хотя бы расплакался ребенок и было бы чем заняться, — утешить, например…
— Били много?
— Все время. По почкам. Потом положили на землю и за шею таскали по грязи.
— Зачем? Ты понял, зачем?
— Просто так, для себя.
— Но что хотя бы хотели?
— Целый день — ничего. Только мучили. А на допрос повели вечером. Допрашивали трое. Список мне показали и говорят: «Кто из них — боевики? Где они лечатся? Кто врач? У кого спят? Кто из соседей их кормит?» Я ответил: «Не знаю».
— А они?
— Спрашивали: «Помочь тебе?». И пытали током — это и значит «помогали». Подсоединят провода и крутят ручку, как у телефонного аппарата. Чем больше крутят, тем сильнее ток через меня. Еще спрашивали, где мой старший брат — «ваххабит»?
— А он — ваххабит?
— Нет, конечно.
— И ты?
— Я молчал.
— А они?
— Опять током.
Война проиграна
— Больно было?
Голова Магомеда на тонкой шее сразу ныряет вниз — ниже плеч, в острые коленки. Магомед не хочет отвечать. Но этот ответ нужен мне.
— Так очень больно было?
— Очень.
— Поэтому и обрадовался, что повели на расстрел?
Магомеда передергивает, будто 38,8. У него за спиной — батарея медицинских склянок с растворами для капельниц, шприцы, вата, трубки.
— Это чье?
— Мое. Почки отбили, легкие.
В комнате много народа. Но мы — в кромешной тишине, как в безлюдном бункере со звуконепроницаемыми стенками. Мужчины в оцепенении. Где-то за пределами дома Идиговых начинается ночной артобстрел, но никто даже не шевелится на его нестройные «вздохи», похожие на литавры похоронной процессии.
Я понимаю, что война, по привычке еще именуемая «антитеррористической операцией», проиграна. Нельзя же, в самом деле, ее продолжать лишь ради сиюминутного удовольствия группы давно сумасшедших? Тишину бередит Иса — отец Магомеда, худой человек с исстрадавшимся лицом в глубоких морщинах-ущельях:
— Я — инвалид Советской армии, я сам служил на Сахалине, я все понимаю… Но! В прошлую «зачистку» забрали старшего сына, избили, отпустили, и я решил его отправить подальше отсюда, к знакомым, чтобы сберечь. Разве я не прав? В эту «зачистку» среднего, Магомеда, искалечили. Что мне делать? Младшему уже одиннадцать. Скоро за него примутся? Ни один из сыновей не стреляет, не курит, не пьет. Как нам жить дальше?
Я не знаю, «как». Я только знаю, что это не жизнь. И еще знаю, почему это получилось: как вся наша страна, дружно взявшись за руки и подыграв вождям (а с Россией — Европа и Америка), в начале ХХI века молчаливо дозволила пытки над детьми в одном из современных европейских гетто, ошибочно называемом «зоной антитеррористической операции». И дети этого гетто никогда подобного не забудут.
— Был рад познакомиться, — говорит Магомед. И это вдруг — тоном наследного лорда. Мальчик прекрасно воспитан, начитан, и кажется, точно бы прищелкнул каблуками на прощание, если бы… Если бы не Старые Атаги за темными окнами. Если бы не грустная женщина, испуганно выглядывающая из коридорчика.
Вы рожали мертвого?
«Зачистка» началась 28 января. Вечером несколько «колец» солдатских цепей и бронетехники окружили село. К рассвету все улицы были перекрыты БТРами с замазанными грязью номерами. Совсем низко, будто заходя на посадку, над селом метались вертолеты, и шифер, как кленовые листья от осеннего ветра, слетал с крыш прочь, оставляя их непокрытыми. Утром 29 января Лиза Юшаева, беременная на последнем месяце, стала рожать — это часто случается неожиданно и уж совсем не зависит от сроков и параметров «спецоперации», установленных генералом Владимирым Молтенским, командующим Объединенной группировкой в Чечне.
Родственники Лизы пошли просить военных, стоящих в ближайшем оцеплении, пропустить роженицу в больницу — те долго не разрешали. Женщины их громко стыдили, мол, у вас есть матери, жены, сестры. А они отвечали, что «безродные», детдомовские. И еще, что приехали сюда убивать живых, а не помогать рождающимся.
Так, собственно, и получилось: когда военные прекратили свирепствовать, «процесс» уже вовсю «шел», и Лиза не могла идти вперед те 300 метров, что были до врача, также запертого войсками в своей «зачистной» ячейке. Стали договариваться заново — о машине, и опять утекло время. Наконец Лизу подвезли к больнице. Но так как там стояли совсем другие бойцы, они привычно расставили и водителя, и Лизу по стене — в позе пойманного боевика: руки вверх, ноги в стороны. Какое-то время Юшаева еще выдерживала «стенку», а потом стала оседать. Вскоре ребенок явился на свет, но мертвым.
Вы все еще думаете, что надо поддерживать эту войну ради какой-то там цели и чтобы не случилось худшего?
Когда худшее уже случилось? Мы утратили все мерила и правила, которым нас обучили в более спокойные времена, и тогда со дна наших душ подхватилась волна самого вопиющего, мерзкого и липкого, о чем можно было только догадываться ранее.
— Вы рожали мертвого, потому что вам не дали родить живого? — в упор, как выстрелила, спросила женщина, заглядывавшая в комнату Магомеда.
Если вы знаете ответ, вы все еще счастливый человек.
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ,
Chechenews.com
06.08.16.