Коренная киевлянка, журналист, блогер, общественный деятель, активист Майдана, снайпер-доброволец Украинской Добровольческой армии, жена боевого командира, героиня документального фильма «Невидимый батальон» и – наконец – молодой офицер Вооруженных сил Украины Елена Белозерская в интервью нашему изданию рассказала об убитых сепарах, отсутствии страха, непопулярных идеях и грядущей кровавой войне.
— Имя Елены Белозерской за годы войны уже прочно ассоциируется у украинцев со снайпером-добровольцем Украинской добровольческой армии (УДА). И тут вдруг выясняется, что Елена Белозерская – офицер-артиллерист и собирается идти служить в морскую пехоту. Как это произошло? Как Вы стали младшим лейтенантом Вооруженных Сил Украины?
— Я находилась на Водяном под Мариуполем, на передовой, когда мне внезапно позвонили из Киевского штаба УДА. Сказали, что есть возможность для бойцов УДА, для тех, у кого есть высшее образование, закончить четырёхмесячные офицерские артиллерийские курсы в Национальном университете обороны Украины им. Ивана Черняховского. Мы приняли решение пойти на эти курсы вместе с пулемётчиком – позывной Каталонец. Всего на нашем потоке было шесть добровольцев УДА. Надо сказать, что они были в числе лучших студентов офицерских курсов. Видимо, за счёт высшей мотивации.
Во всём остальном – это был настоящий ад. Объем знаний, который курсанты военных училищ проходят за несколько лет, ужали до 4-х месяцев. Кто-то там наверху не озаботился тем, чтобы сократить объёмы учебного материала и научить нас только самому необходимому. Сегодня мы изучаем тему, а завтра уже пишем по ней итоговую контрольную. В среднем на контрольной 50 вопросов, но на парах мы успеваем изучить только 5. Без преувеличений, за 4 месяца учебы я спала в среднем 2 часа в сутки. Всё остальное время я занималась, потому что привыкла по жизни быть отличницей. Привыкла, что в гражданском вузе, чтобы получить тройку, надо просто появляться на лекциях, ничего не делать и не грубить преподавателю. Чтобы получить четвёрку, надо перед экзаменом прочитать конспект. Чтобы получить пять, конечно, надо повкалывать, но не на износ и не во вред здоровью. А тут, чтобы получить тройку, надо было пахать, чтобы иметь четыре — нужно было положить здоровье.
Немыслимый объём информации, который человеческая память за такой короткий промежуток времени усвоить и удержать просто не в состоянии. Я не знаю, как не сошла с ума, перелопачивая груды материала, но ведь учиться на тройки – стыдно. За 4 месяца на такой скорости стать хорошим артиллеристом невозможно. В прошлом году из-за перегрузки на офицерских курсах такая же девочка с синдромом отличницы сошла с ума. И все боялись, чтобы и со мной такого не произошло. Но у меня, видимо, психика покрепче — я ни разу не потеряла сознание, ни разу не заснула на паре. Но истерики после плохих оценок были. Надо мной даже смеялись: человек провел три года на фронте и плачет из-за плохих оценок. Чего мне это стоило – невозможно описать.
— Но в итоге Вы закончили офицерские курсы с красным дипломом…
— На выпуске основную роль играет одна оценка, которая формируется на основании твоих показателей на практическом экзамене по стрельбе и управлению огнем. Здесь надо сказать, что в артиллерии время играет не меньшую роль, чем точность. С того момента, как тебе стала известна цель, должно пройти не более пяти минут, чтобы она была подавлена. Тогда ты получишь оценку «отлично». 7 минут – это на оценку «хорошо» и 9 — на оценку «удовлетворительно». Точность у меня появилась быстро. А со временем были проблемы, так как я — человек медлительный, обстоятельный, ничего не делаю до тех пор, пока 10 раз не перепроверю. Я сидела ночами и тупо учила алгоритм, как делать всё быстро.
Мы сдавали экзамен на боевых стрельбах (а не на имитационном полигоне-тренажере) и я умудрилась первым пристрелочным выстрелом сделать накрытие цели, то есть уложилась по времени на «отлично», но мне всё равно поставили четыре, потому что априори студент ускоренных курсов не может знать на пять. Все теоретические предметы сдала на «отлично», а в итоге должна была получить «хорошо» на основе практического экзамена. И тогда боевые офицеры без моего ведома сказали преподавателям, что это несправедливо. В итоге мне единственной из всего курса поставили оценку «отлично».
— Теперь Вы – настоящий офицер-контрактник?
— Оформляюсь. Буду командиром огневого взвода саушек (самоходная артиллерийская установка – ред). Не знаю, как всё дальше сложится, но понимаю, что в УДА воевать уже не буду. Безусловно, могут начаться какие-то инсинуации и разговоры, что я поссорилась с Ярошем, что разочаровалась в добровольческом движении, поэтому сразу хочу сказать, что в общественном и в личном плане буду продолжать поддерживать Яроша, УДА и всех добровольцев. Просто я выросла в калибре и теперь буду работать на саушках. В УДА таких орудий нет. Саушка – это больше, чем снайперская винтовка. Если хорошо с ней работать, то можно противнику нанести значительный урон.
Оформление на контракт в бригаду морских пехотинцев, где я планирую служить, займёт не меньше месяца. Возможно, мне придётся в штабе морского флота проходить аттестацию. Но, когда закончатся все технические процессы, буду командовать огневым взводом артиллеристов. Никогда еще не руководила людьми в военных условиях. Немного страшно. Это огромная ответственность, когда в подчинении находится от 10 до 15 человек, а ты — самый обыкновенный человек, у которого нет никаких особых качеств. Не считая одного – я дико упряма и упорна. Если мне не хватит каких-то знаний, качеств и опыта, то я их просто выработаю. Надеюсь, мне дадут время научиться.
— Насколько это было тяжело — на 4 месяца учёбы расстаться с фронтом, с побратимами?
— Не могу сказать, что я не скучаю по фронту. Когда училась, то было просто не до того. У меня была цель. Я должна была получить знания и получить нормальную оценку. Так устроена моя голова: мгновенно перестраиваюсь от фронтовой жизни к тыловой и наоборот. У меня нет посттравматических синдромов, нет тоски по звукам обстрелов. Выехала после боя в Мариуполь и всё – я уже мирный человек, перестроилась для себя незаметно. Ещё пахну окопом и порохом, а голова уже работает по иному. Первый раз заметила это в 2014 году. После фронта гуляли с друзьями по Крещатику в какой-то праздник и ребёнок неподалёку взорвал петарду. Кто-то пригнулся, кто-то стал искать укрытие и оружие на себе, а я не отреагировала никак: мирный город, петарда. Хотя на фронте вела бы себя точно так же, как они. Я совершенно мирный человек, у которого не бывает флешбэков, но приезжаю на фронт и понимаю, что надо вести себя совершенно иначе.
— Учитывая новый опыт и офицерское звание, в дальнейших планах – военная карьера?
— Я, безусловно, человек амбициозный, но поздно начала строить карьеру в армии. Если бы война пришлась на мои 20 лет, то, наверно, мечтала бы стать первой украинской женщиной-генералом. Мне бы такие мысли приходили в голову. Ничего плохого в этом нет. В 38 лет – уже вряд ли успею, но дорасти до капитана или майора, надеюсь, смогу. Мой муж говорит, что это война ещё на долгие годы, что быстро всё не закончится. Его военные прогнозы всегда оправдываются. Рано или поздно Россия ударит. Не один повод найдётся, так другой.
— Муж тоже военный?
— То, что он муж – это уже детали. В первую очередь, он был командиром подразделения УДА и очень крутой военный специалист, который знает больше, чем многие современные офицеры. Хотя офицерского звания у него нет — жизнь так сложилась. 10 августа 2014 года, после того, как взяли Саурку (Саур-Могила, стратегическая высота, взята 28.07.2014 – ред.) у всех было праздничное настроение, все считали, что через несколько недель война закончится и собирались отмечать победу, а мой муж единственный, кто сказал на совещании в штабе: это война надолго. Он открыл перед армейскими офицерами карту и показал на ней будущий Иловайский котел, только что не назвал его этим термином. Но с точностью до дня и часа сказал, когда и как всё произойдёт, какие части попадут в окружение, какие будут отрезаны, как будут проходить колонны после переговоров, какую колонну расстреляют. Всё сбылось до мельчайших подробностей. Он на карте рисовал, какие надо принять контрмеры, чтобы с помощью уже дислоцированных на фронте сил и средств сделать сепарам два маленьких котла и нанести поражение, но офицеры, присутствовавшие на совещании, не могли самостоятельно принимать такие решения. Когда наши подразделения попали в окружение, накануне выхода из Иловайска ему стали звонить солдаты и спрашивать, что делать. Он ответил: уже ничего, выходить малыми группами и прорываться к своим. Если только станете в колонну, сказал, вам конец. Мы всю ночь по телефонам выводили людей, не зная, где мины, где вражеские подразделения – просто по гугл-картам и по наитию. Что было делать… Видишь на два часа дерево – иди в сторону дерева. И они все вышли без боестолкновения – противник их не увидел.
— Вы — в артиллерии ВСУ, супруг – в УДА?
— Муж оформляется вместе со мной в ВСУ. Он не идёт служить в артиллерию, но мы будем вместе в пределах одного большого подразделения. Воевать вместе не будем, но видеться будем. Это — самый рациональный вариант на сегодня. Так поступили и многие другие наши бойцы. Первые полтора года они не получали ни копейки. Потом нам стали подбрасывать матпомощь. А у ребят — семьи, дети, кто-то жениться хочет… Сколько ж уже можно – никаких статусов, никаких регулярных зарплат. Вплоть до того, что человеку почти 50 лет (муж Елены Белозерской был командиром легкопехотного подразделения «Вольф» УДА – ред.), у него это третья война, он сам может научить кого угодно и чему угодно, но при оформлении на контракт его отправят на 3 месяца в учебку. Так положено. Потому что официально он никогда нигде не воевал и военного опыта (кроме службы в советской армии) не имеет. Хорошо хоть меня не отправят… Это – идиотизм, честно говоря. Другим можно заключить контракт на год или меньше, а добровольцам нельзя. Потому что официально мы не воевали.
— Но сейчас же добровольцев приравнивают к участникам боевых действий, если есть доказательства участия в АТО?
— Это только начинается. Если конкретная областная власть проголосовала за то, чтобы приравнять добровольцев к участникам АТО, то собирается комиссия, ты приносишь доказательства и тебя признают. Но выданные удостоверения УБД при этом действительны только на территории конкретной области. Киев проголосовал за это где-то год назад, но комиссия так и не собралась. Подавать документы — некуда. У меня нет никакого УБД даже на уровне Киева. Даже если бы оно было, то никуда бы не годилось – просто добрая воля местной администрации, распространяющаяся на льготы по городу.
— Народный депутат Ярош не может повлиять на ситуацию?
— А что он может сделать? Всё, что мог, он уже сделал. Теперь, если будет политическая воля президента, парламент проголосует. Не будет – не проголосует. Пока нам тупо не дают воевать. Мы прячемся, скрываем, где мы и кто мы, чтобы не подставлять армейцев. Когда на другом участке фронта добровольцы понесли потери – был один убитый и много раненых – сняли за это комбрига. Тогда комбат, с которым мы работали, тоже запаниковал: уходите с фронта, не могу вас больше прикрывать. Мы что? Мы пакуем вещи — мы послушные. Приходят к комбату его подчиненные — офицеры — и говорят, если добровольцы уйдут, то придется часть позиций сдать противнику, потому что просто некому будет их держать – некомплект. Естественно, он немного побухтел и мы остались.
— Не будете ностальгировать в ВСУ по УДА?
— Было много плохого, но было и много хорошего. Как бы ты ни был нужен, как бы на тебя все ни рассчитывали, но если тебе припекло, то подходишь к командиру добровольцев и говоришь: я еду домой. Либо он тебя отпускает, если ты — ценный боец. Либо говорит, что это билет в один конец. А армии я побаиваюсь. Там домой не уедешь… Может, потому что я знала, что у меня есть такая возможность в УДА – я никогда этого не делала.
— А Ваши животные, которые жили с Вами на передовой, как же они теперь?
— Животных я забрала. Кот со мной. А двух собак пока родственникам в частный дом отдала. Они не брошенные – они в надёжных руках. Надеюсь, как устроюсь, забрать их с собой на фронт. Только кот заболел сахарным диабетом – ему уколы инсулина каждые 12 часов надо делать…
— Честно говоря, договариваясь о встрече, думала, что Вы вместе со съёмочной группой и другими героинями фильма «Невидимый батальон», находитесь в творческой поездке в США и Канаде. Как Вам дался этот документальный фильм о войне? Вы в нём такая, какая есть?
— Очень довольна участием в фильме. Восхищаюсь Светой Лещинской — она прекрасный режиссер. Было очень неловко перед ней на съёмках фильма, потому что мы ставили очень много ограничений – то снимайте, это не снимайте. На позиции УДА практически не могли взять киношников, потому что мы сами там нелегалы. Они были очень ограничены… Но фильм получился хороший. Хотя никто в кино не такой, какой он есть на самом деле. Фотограф снимет меня – и это будет фото меня в данный момент. Так и в «Невидимом батальоне», я там не выгляжу героиней, которой не являюсь, не выгляжу глянцевой красавицей, а просто обычным человеком, девочкой из интеллигентной семьи, которая пошла воевать, той, кем была на тот самый момент. А в тур «Невидимого батальона» не поехала по банальным причинам – во-первых, я сейчас оформляюсь на контракт, а во-вторых, у меня до сих пор нет биометрического паспорта. Думаю, что ещё успею поездить по миру.
— Какая Вы тогда – настоящая?
— Мы все настоящие только в форс-мажорных ситуациях. Даже наедине с самим собой, не говоря уже об общении с другими людьми, всё время пытаемся выглядеть лучше – умнее, решительнее, смелее. А вот когда наступает форс-мажор, мы — это действительно мы. Как-то была атака на нашу базу «подскока» (база за 2-5 км от линии фронта – ред.). Сепары стали нас крыть, началась детонация бк (боекомплект – ред.). Мы через огонь и взрывы выбегали из здания. Меня вообще выбросило волной – контузия, разрыв связок на ноге, два месяца потом ходила на костылях. Но дело не в этом, а в том, что я, выбегая из здания, взяла с собой. Могла взять паспорт, могла взять мобильные телефоны, чтобы вызвать помощь, могла взять деньги — у меня была какая-то сумма на чёрный день, могла взять дорогое снаряжение. Но всё это осталось в здании. Я взяла только оружие и две свои видеокамеры. В какой-то момент даже умудрилась включить экшен-камеру, а её случайным нажатием кнопки не включишь. Как я это сделала — до сих пор не знаю. Сработал многолетний рефлекс: что-то происходит – включай камеру. Вот в такой ситуации человек настоящий. Это ж надо было додуматься – бросить документы, бросить всё и забрать две видеокамеры.
— Вы прошли за 3,5 года самые горячие точки…
— Всю Донецкую область. Карловка, Пески, район ДАП, Водяное, Опытное, окрестности Волновахи, Широкино…
— Какая позиция была самой близкой к врагу, самой тяжёлой?
— Водяное под Мариуполем. 100 метров до сепаров. Некоторые наши ребята вступали с ними в бои на расстоянии 10-15 метров. На 100 метров я с ними перестреливалась. Деревья, наверное, из-за войны, практически не выпустили листья, да ещё в августе всё выгорело – ты заходишь на обычное дежурство на позицию, а они тебя видят и обстреливают. Это был тот ещё экстрим. Ты в него стреляешь и он в тебя одновременно стреляет. В тыл к противнику тоже ходила – на 15 км вглубь, но это не на Водяном было.
— Тот знаменитый случай, когда Вы уничтожили трёх боевиков, произошёл именно там? Понимаю, что об этом писано-переписано, но как???
— Это была вражеская ДРГ – россияне с Кубани. Ночью на День независимости собирались нас атаковать. Видно, расслабились. Так бывает с людьми, которые долго воюют, а они с 14-го года на Донбассе воевали. Вели себя как лохи. Я дала три выстрела подряд по первому, имитируя дежурный прострел в сторону их позиций, чтобы не поняли, что у меня есть ночной прицел. Потом сразу подстрелила второго. А третьего – где-то через 40 минут. Они эвакуировали раненого – я не стреляла, ждала, потому что так воспитана. А потом, когда они вернулись, отработала по третьему. Только на видео позже увидела, что он как раз собирался принимать тело первого убитого из окопа.
— Не боитесь мести?
— Многие считают меня безумной, что я открыто выложила то видео под своей фамилией. Я, конечно, не бессмертна – меня можно убить, но это они пришли на мою землю – пусть они и боятся. Да и по очкам я их давно переиграла.
Меня сложно вывести из равновесия. И от войны эти качества только усилились. Столько упорства, сколько у меня, я таких людей больше не знаю. Препятствия меня только раззадоривают. Эта способность помогает мне воевать. Мы вообще хорошо воевали. Конкретно моё подразделение – Отдельный легкопехотный отряд «Вольф» Украинской добровольческой армии. У нас были минимальные потери и максимальные – у противника.
— Перед войной Вы уже были достаточно известны. Почему пошли на фронт? Почему не в политику?
— Я не хотела. Не могу сказать, что я всю жизнь аполитичный человек и полностью отрицаю для себя участие в политике. Я всё время где-то рядом, большинство политиков знаю лично, пару раз баллотировалась в Верховную Раду по спискам. В 2014 году была вторым номером «Правого сектора», после Тарасенко, потому что Ярош шёл по мажоритарке. Скажу честно – если бы верила, что наша партия пройдет в Раду, отказалась бы быть в списках. Потому что когда идёт война, я не считаю для себя допустимым заниматься политикой. Во время войны ещё более мерзко стало смотреть на всю эту клоунаду. Я не рассматриваю политику как то, чем буду заниматься в будущем, если ситуация в стране кардинально не изменится.
— Замкнутый круг. Люди, которые могут что-то изменить, не идут в политику. Идёт всякая шваль.
— Я не верю, что на стартовом уровне в политике можно что-то поменять. Да и народным депутатом я не стану – денег у меня нет. Что сегодня может там внутри сделать Ярош? Ничего. Поэтому он и не ходит в Раду, а занимается вопросами фронта, которые для него первоочередные. Сейчас гораздо важнее влиять на людей информационно. И главное — выиграть войну. Если мы её не выиграем, то страны просто не будет и некуда будет баллотироваться. Я вообще считаю, что нужно вводить военное положение, что нужна тотальная мобилизация, что нужны военные трибуналы и смертная казнь за преступления, связанные с военной сферой. А такие мнения сегодня не популярны в обществе. Мои идеи никто не поддержит. Большинство пока просто не понимает, что этот военный конфликт не имеет не силового решения.
Люди когда массово идут на фронт? Только в двух случаях. Либо, когда враг под Киевом и нужно защищать свои дома. Либо, когда мы наступаем и надо грабить и получать трофеи. Я была «чёрным копарём» и потому хорошо знаю историю, которую от нас до сих пор скрывают. Люди хотят жить и во все времена тупо выбрасывают оружие и не хотят воевать. И сегодня в стране нет стольких добровольцев, согласных, пусть и за неплохую зарплату, рисковать жизнью. А, когда в армии страшный некомплект, мой долг – быть на фронте. Я выполняю свой долг. Будет в армии одним офицером больше. Ещё отожмём пару своих посадок…
— А власть?
— А власть мыслит категориями рейтингов и выборов. У них такое мышление. Даже деньги для них на втором месте. Они не могут принимать непопулярные решения, благодаря которым потеряют рейтинги. Уйдет Порошенко – придёт оппозиция на его место и ничего не поменяется. Они боятся только потери рейтингов и по-настоящему массовых акций протеста.
— В таких условиях наши шансы выиграть войну очень невелики. Три дня – и российская армия под Киевом.
— Не будут они за три дня под Киевом. Они смелые, пока война идёт в степной зоне. Дойдут до лесов – их здесь вырезать начнут. Они не настолько сильны, как кажется. Авиации через две недели уже не будет, плотность нашей ПВО не уступает плотности ПВО России. Собьют десяток, они катапультируются, а внизу дядьки с вилами. И откажутся летать. Танки будут. Будет артиллерия. Но потери по 50 человек в день не переживёт никакая страна, и Россия не исключение. Конечно, всё это будет ценой большой крови, но без этого мы не выиграем эту войну.
— Вы – человек войны или мира?
— Если бы не война, я бы не пошла на военную службу и даже не рассматривала бы этот вариант. В мирное время я служить не буду. Но пока война идёт – я человек войны.
Автор: Наталья Барская, издание МИР
Chechenews.com
28.04.18.