Сидим с дочкой, читаем Абат — маленький рассказ про основоположника чеченской литературы. Да, про того самого Саида Бадуева, который был увезен из дома и расстрелян НКВД-шниками.
Точно так-же, как сегодня уничтожается чеченская молодёжь, навешивая на них разные ярлыки, в те годы тоже уничтожался цвет нации: интеллигенция, религиозные деятели и вообще люди, которые имели влияние на общество.
И вот, читая этот рассказ, мне, вдруг, вспомнился случай из моей жизни…
Незадолго до начала горбачевской перестройки у нас в школе появилось несколько смелых молодых учителей, которые стали удивлять нас правдой о расстрелянных писателях, о «раскулачивании» и других ужасах из жизни нашего народа, чего не услышишь в чеченских школах сегодня.
В тот период, когда интерес к учёбе у меня появился неподдельный, а оценки перестали иметь цель порадовать взрослых, мои родители, вдруг, решают вырвать меня из родного класса сельской школы и отправляют учиться в город, так как я там буду «учиться не одна, а со старшими родственницами».
И вот в разгар перестройки начинаются мои студенческие годы, мне всего 15 лет.
У меня курсовая работа по родной литературе, тема про Саида Бадуева, учительница — женщина, до этого был мужчина (уверена, что при нем ничего такого не произошло бы).
И вот однажды на уроке родной литературы учительница приносит мне мою курсовую работу, которая была написана в большой тетради с твёрдым бордовым переплетом, которую по заказу студента изготавливала переплетная мастерская из двух общих тетрадей за 5 рублей (по тем временам недёшево). Начав обсуждать,, как было принято у педагогов, мою работу с положительных сторон, коих она насчитала немало, учительница, у которой я пользовалась уважением, вдруг говорит мне:
— Но работу нужно будет исправить в конце, иначе тебя сочтут политически неграмотной.
Я, ребенок, который еще не понимает что значит быть в то время политически неграмотным или грамотным, задаю вопрос что нужно исправить и почему и слышу в ответ:
— Нужно убрать концовку, где ты написала, что Саид Бадуев был репрессирован.
— Но почему? Ведь это же правда, — удивилась я, считая своей обязанностью говорить правду, услышанную от учителя родной литературы в школе.
— Нет, ты должна это исправить, иначе у тебя будет незачет по курсовой, — слышу я категоричный ответ от не менее удивленной учительницы.
Перечить слишком я не стала, но и отступать так просто не была намерена.
Время шло, все отдали курсовые, а мою мне вернули для обретения «политической грамотности». Ведь я, вместо того, чтобы переписать биографию писателя из учебника родной литературы написала там то, чего в учебнике нет и вдруг не вписалась в рамки поведения обычной советской студентки, так сказать, переступила красную черту.
И вот, однажды, меня вызывают к завучу Ольге Павловне… вместе с курсовой работой.
Допрос начался со слов кто мне рассказал про расстрел Саида Бадуева. Выдавать школьного учителя, которого уважала вся школа было бы для меня величайшим предательством и мой ответ был «не помню».
Для сравнения с допросом Зои Космодемьянской Ольге Павловне не хватало пистолета и мундира немецкого офицера, а во мне она видела все качества диверсанта, и только мой желтый хвостик на затылке мешал ей, видимо, поверить в то, что я всё равно не скажу кто мне рассказал про расстрел Саида Бадуева.
Допрос начался в 12 часов дня, когда у меня было время поесть (мы обычно не завтракали). Вопрос «кто?», ответ «я это и так знала», снова вопрос «откуда?», ответ «не знаю».
Она наверное думала, что уморив меня голодом добьётся того, что хотела узнать. «Я никуда не тороплюсь, когда надумаешь рассказать — расскажешь», — сказала она и спокойно села за свой стол и тихо принялась что-то писать, оставив меня стоять посередине кабинета. Новые модные туфельки на тоненьком среднем каблуке, которые купила мне мама стали мне доставлять мучительные неудобства и мне ужасно хотелось сесть на стул. Но я была наказана за «политическую неграмотность», о которой говорила учительница родной литературы и за то, что НКВД-шники расстрелявшие Саида Бадуева были для меня врагами.
Прошло больше часа. Мы не разговаривали. Я стояла в середине кабинета перечитывая по нескольку раз названия книг в шкафу Ольги Павловны и смотрела в окно на шелестящие листья деревьев. Тишину иногда нарушала перемена и учителя, которые заходили в кабинет завуча и, так как я считалась прилежной ученицей, моё присутствие там вызывало у них недоумение.
Наконец-то Ольга Павловна куда-то вышла, сказав, что вернется через 15 минут и у меня появилась возможность присесть на стул. Мои бедные ноги наконец-то обрели покой, но ненадолго.
Шел уже пятый час. В дверь постучалась учительница, которую мы меж собой называли Яковлевна. Она спросила у завуча что случилось и, услышав про моё «преступление», возмущенно заступилась за меня сказав: «Ну не помнит, наверное, девочка…»
После того, как она ушла, Ольга Павловна стала явно нервничать и решила поговорить со мной, требуя смотреть ей в глаза и стала читать нравоучения, что такие курсовые в их учебном заведении не писал никто и что она не позволит нарушать «общественный порядок». Под «нарушением общественного порядка» имелась ввиду дерзость какой-то девчонки, решившей назвать чёрное чёрным.
Я была очень уставшая и голодная, но смотрела на происходящее глазами тех, кто принимал участие в формировании моего мировоззрения и была уверена в своей правоте.
Был уже вечер и Ольга Павловна заставила меня вырвать последний листок курсовой работы и оставила его себе, а мне наказала дописать «нормальную» концовку.
Но курсовая больше не увидела моих чернил. Я её так и сдала с оторванным последним листом, на котором была частица нашей истории — правда о расстрелянном НКВД чеченском писателе Саиде Бадуеве, правда, которую так боялась Ольга Павловна.
(Некоторые детали не раскрыты в целях конфиденциальности)
Mariam Urartu.
На фото: Саид Бадуев
Chechenews.com
06.06.20.