Пермский край, куда мы приехали поездом из весенней уже Москвы, встречает нас по-зимнему холодно и сумрачно: заснеженным лесом, снегом с дождем, заледенелыми разухабистыми дорогами. Вверх-вниз, с подскоками, несемся мы на автомобиле по змеящейся, холмистой поверхности Чусовского района, мимо красноватых на изломе гор.
Красивый пейзаж невольно возвращает нас в детство благодаря ассоциативной памяти — в сказы Бажова про малахитовую шкатулку и Хозяйку Медной горы. Однако наш путь лежит в лагерь строгого режима, и на сердце поэтому тревожно — никакие природные красоты не умягчают душу. Мы едем навестить политзека Бориса Стомахина, который буквально две недели назад объявлял голодовку в связи с невыносимыми, издевательскими условиями содержания в этой колонии.
Зная решительный и неуступчивый характер Бориса, мы с Феликсом Шведовским, спеша на очередную — раз в полгода — встречу с осужденным за «оправдание терроризма» узником, опасаемся, как бы он не возобновил отказ от еды. Он вообще недавно составив своего рода завещание по поводу непрерывного «прессования» его администрацией колонии и заявил в нем, что в случае его самоубийства просит винить в его смерти начальника ИК-10 Асламова.
В связи с голодовкой Стомахина прокурор к нему все-таки приезжал. Политзек рассказал ему об очевидной запрограммированности посадок его в ШИЗО. С интервалом примерно в месяц (после последнего, третьего приговора — это регулярно) его отправляют в карцер, всякий раз находя для этого какой-нибудь дурацкий повод. Например, сидя в одиночной камере, он, видите ли, не доложил как дежурный о количестве в ней заключенных.
Казалось бы, куда уж ужесточать условия, если и так присудили самое жесткое — ЕПКТ (единое помещение камерного типа). Это означает, что свиданий полагается только два в году, через стекло, и передачки тоже всего две. Сидит он один в крохотной камере, где ложиться можно лишь с 9 вечера до 5 утра, когда отстегивают от стены нары и дают на ночь матрас. В другое время прилечь хотя бы на стол, чтобы удобнее было найти пульс и посчитать удары (у Бориса с детства серьезная тахикардия, а голодовка усилила приступы) категорически воспрещается. По этому поводу отдельный скандал вышел.
Политзека застали в горизонтальном положении на столе за прощупыванием пульса. И обвинили в том, что он «спит днем», а это в колонии считается ужасным нарушением. Как бы человек ни задыхался, это никого не волнует (а у Бориса, напомним, еще и перелом ноги и позвоночника, помимо проблем с сердцем). То, что глаза у узника были во время «сна» открыты, как довод в пользу бодрствования никого не впечатлил. Был объявлен выговор.
Мы с Феликсом Шведовским прибываем в ИК-10, заходим в каптерку для посетителей. Сразу напарываемся на «сюрприз»: на стене, на стенде, висит скромное, но по сути очень наглое объявление о том, что «по техническим причинам комната для свиданий не работает». Выходит, у нас только примут передачку, и на этом все, можно ехать назад. Когда пришедший за документами охранник именно эту перспективу для нас и подтвердил, мы резко возмутились. Собрались идти к начальнику колонии Илье Асламову.
Шутка ли: свидание полагается раз в полгода, в каком сейчас Борис состоянии после голодовки — неизвестно, и мы заявили, что не уедем, не повидав его. Охранник все это выслушал, к начальнику сходил сам и быстро все уладил. Свидание со Стомахиным состоялось, хотя и были определенные неудобства: телефонная связь отсутствовала. Из-за этого нужно было перекрикиваться через стекло и показывать друг другу пантомиму для большей ясности диалога.
Любопытно, что телефонная связь здесь уже две недели как нарушена и никто даже не думает ее чинить: просто повесили бумажку про «неработающую» комнату для свиданий. Люди приезжают издалека повидать своих сидельцев, а им тычут в глаза это хамоватое объявление. И народ — ничего, не ропщет. Спокоен. Не знаю, как сложилось со свиданиями через стекло у остальных, очевидно одно: без определенного нажима ничего от здешней администрации не добиться.
Борис, увидев нас с Феликсом по другую сторону стекла, долго веселится и удивляется: ведь он шел сюда с полной уверенностью, что ведут его на «крестины» к руководству заведения. Так называется здесь специальная комиссия, присуждающая кары от администрации за плохое поведение. Стомахин рассказывает:
— Слышу: с утра активность какая-то в коридоре. Она тут, впрочем, в 9:30 всегда происходит, но на этот раз как-то особенно бурно. Открывается дверь в камеру, на пороге дежурный: «Стомахин, одевайтесь». Я робу надел. «Где нагрудный знак?» — спрашивает. Это такая бирка, где указано имя зека, фото, дата рождения, статья, срок. Я ему в ответ: «В «строгих условиях», пока я здесь, робу с биркой носить не стану. Только после их отмены, в бараке, может быть». Дежурный: «Объяснительную будете писать?» Так обычно спрашивают при подаче рапорта о нарушении, за которым следует наказание. Я понял, что мне надо готовиться к очередным 15 суткам в ШИЗО. Это печально, я только что голодовку закончил, и вот опять начинать. Так что шел я с полной уверенностью, что сейчас будут мне «крестины» с карцером — из-за бирки. А попал сюда, на свидание, к вам! Прямо как у Грибоедова: «Шел в комнату, попал в другую»…
Надо отдать должное Борису: сломить его начальникам ИК никак не удается. Как бы они ни усердствовали в этом, а у них явно поставлена такая цель. В очередной раз мы убеждаемся, что в самых тяжелых условиях и обстоятельствах Стомахин, отчаянно сопротивляясь произволу махровых тоталитаристов-силовиков советской закалки, все время бросает им ответный вызов. И неизменно одерживает моральную победу. За счет своего здоровья, увы. Вся совокупность мытарств — в виде ужесточения ЕПКТ регулярными 15 сутками в карцере, где тебе ни еды человеческой, ни ларька, ни книг, ни журналов — ничего, — переносится Стомахиным очень достойно. Причем врача дозваться в этих условиях (одно время очень болел зуб, требовалась хотя бы обезболивающая таблетка) не так-то просто. Нужно, чтобы раздатчик каши, у которого забот и так хватает, не забыл передать вызов медику. Медик на вторые, а то и на третьи сутки явится приблизительно к обеду узнать, в чем дело. Да и врач здесь такой «человеколюбец», что хоть святых вон выноси. Стомахин делится с нами впечатлениями:
— Как-то раз утром заглядывает ко мне врач. «Почему, — возмущается он, — нары не пристегнуты?» Редкий случай, когда нары не сразу после 5 утра к стенке подняли. Нет бы порадоваться, что у человека со сломанным позвоночником есть подобие кровати в пыточных условиях. Не-е-е-ет. Оставь надежду, всяк сюда входящий, как говорится. Эскулап также проявляет служебное рвение лишить меня последней малости…
Тенденция управленцев ИК-10 все время ухудшать и ужесточать и без того ужасные условия, в которых находится Борис Стомахин, наводит политзека на печальные мысли и предположения. 18 мая исполняется ровно полсрока, ему присужденного. Еще три с половиной года досидеть останется. Он узнал, что в таких примерно, как у него, случаях (после года ЕПКТ) могут вывозить заключенных отбывать последние несколько лет в Красноярск, например. Чтобы уж всем чертям тошно стало и мало не показалось.
Они много чего могут с любым сделать, если захотят. Совершенно безнаказанно. И все-таки Стомахин, несмотря на довольно пессимистичный взгляд на будущее России, отмечает, что создание невероятного количества силовых структур для борьбы с мифическими врагами как вовне РФ, так и внутри нее (всех недавно потрясло известие о создании «нацлидером» личной «нацгвардии», готовой стрелять в любого из нас на поражение без предупреждения), может ускорить, а отнюдь не отдалить момент распада страны, которого так боится Путин со своими богатырями.
Эта забота гэбистской орды работать на опережение, для чего-то бежать, вооружась до зубов, впереди своего бронированного паровоза, как раз провоцирует распад еще сохранившихся связей в бывшей империи. Демонстрируются зашкаливающая неадекватность и испуг кремлевских бесов. Национальная гвардия сама по себе — штука хорошая, когда она, скажем, как в Швейцарии, США, Украине или Грузии, существует для блага мирного населения и стоит на страже его национальных интересов, а не усиливает режим диктатора, заранее наставляющего пушки на граждан, у которых «законодательно» то и дело отбирают последние оставшиеся права и деньги. Как бы здесь создание смертоубийственных военизированных структур не отрикошетило в их создателей…
Ведь скоро они станут брать под прицел всякого, у кого замечено недовольное выражение лица. А с этой задачей им явно не справиться.
На обратном пути в Москву, в поезде, мы читаем про Стомахина статью на сайте радио «Свобода». Видим, что голодовка политзека все-таки привлекла внимание журналистов к его невероятно тяжелой, трагической судьбе. Публикаций о нем на протяжении долгих лет его заточения было удивительно мало. Хотя вопиющий факт, что его личный ЖЖ-блог в сети приравняли к СМИ и сурово осудили человека — трижды — не за поступки, а за выражение особого мнения, трактуя это мнение как якобы призывы к экстремистской либо террористической деятельности (или оправдание такой деятельности).
Поскольку мы с вами, отмалчиваясь, не вмешиваясь, годами позволяли властям карать таких, как Стомахин, за СЛОВА в блоге, теперь мы пожинаем плоды в виде отлаженного конвейера по фабрикации похожих дел. Дела Екатерины Вологжениновой и Андрея Бубеева — наиболее известные, нашумевшие из них. На самом деле только в Тверской области, откуда Бубеев родом, за перепосты были заведены на граждан в 2015 году десятки похожих дел. Пока поплатился свободой только один блогер из множества, но кто знает, сколько будет посажено через год, через два… Андрей Бубеев был обвинен, в частности, и за перепост статьи Бориса Стомахина о том, что Крым — это Украина.
Мне кажется, что все больше людей сейчас начинает искренне сочувствовать Борису Стомахину. Я это наблюдаю, во всяком случае, среди своих знакомых. Со временем к гражданам приходит понимание, что, возможно, в чем-то избыточная, резкая, для наших умеренных широт чересчур агрессивная риторика радикального публициста — это яркий литературный прием, способ автора привлечь внимание к нерешаемым проблемам, выражение его страдания из-за невозможности изменить эту дикую реальность. Не надо понимать его тексты слишком буквально, вот что хочется посоветовать читателям. Ведь когда мы говорим кому-то из знакомых, даже собственным детям: «Я сейчас оторву тебе голову», — никто в полицию на нас за это не доносит.
Или следует уточнить: ПОКА еще никто не доносит? Завтра, возможно, за любую гиперболу с метафорой — пойдут и донесут…
Свободу политзаключенным. Смерть фашистской империи Путина.
Слава Україні. Героям слава. Луб’янка буде зруйнована. Путін буде страчений.
Источник: grani.ru
11.04.16.