3.ДЕТСТВО В ССЫЛКЕ
Самым многолюдным из проходивших на площади шейха Мансура был митинг, посвящённый очередной годовщине депортации чеченского народа, состоявшийся 23 февраля. Живые свидетели кошмара возвращали собравшихся в холодные степи Казахстана и Киргизии, где у каждого присутствовавшего остались могилы родных и близких, тех, кому не суждено было вернуться на родину .
Почему местом ссылки для большинства депортированных был избран Казахстан, становится ясно, когда сталкиваешься со свидетельствами очевидцев, бывавших в Казахской ССР незадолго до описываемых событий. Проезжая по железной дороге, они часами наблюдали одну и ту же жуткую картину: сотни тысяч трупов местных жителей, застывших в различных позах, были рассеяны на протяжении сотен километров с обеих сторон железной дороги. У казахов, для которых единственным средством к существованию было животноводство, полностью конфисковали скот, и народ, таким образом, был обречён на голодную смерть, так что места для вновь прибывавших освободилось вдоволь.
Плакали пожилые женщины, вытирали увлажнившиеся глаза седые старцы. Каждый вспоминал о своём. А меня уже месяц, как навязчиво преследовали картины, описанные пожилой женщиной по фамилии Торчинская, участницей ряда передач республиканского телевидения. Я была знакома с ней и лично, и воспоминания о наших встречах остались со мной навсегда.
Несмотря на то, что Торчинская не раз принимала участие в телевизионных программах, как передовик швейного производства, имя её в моей памяти не сохранилось. Торчинских в нашей республике знали многие. Это была очеченившаяся семья польских беженцев. Все они безупречно говорили на чеченском. Мотивы их выселения были непонятны. Разве что, им вменили в вину знание чеченского языка? Во всяком случае, им пришлось разделить с моим народом его трагическую участь.
Дети в семье Торчинских знали, как и их родители, не только чеченский и русский. Они отлично владели и родным, польским.
Рассказчица была ещё подростком, когда их семью, вместе с другими депортированными, поселили в каких-то амбарах с земляным полом на окраине небольшого посёлка в Казахстане. Была весна, когда она, в качестве переводчика какой-то районной комиссии, отправилась в места расселения чеченцев в нескольких километрах от места их проживания. Картина, представшая их глазам, была жуткой. Молодая женщина, сидевшая на полу землянки, поедала… своего мёртвого ребёнка. Один из членов комиссии попросил перевести вопрос, почему она ест свою дочь. «Дочь? Это же мясо!»- ответила она, обводя присутствовавших безумным взглядом, и продолжила свою «трапезу»…
Кроме чеченцев и ингушей принудительному переселению подверглись и другие народы, проживавшие на территории СССР: карачаевцы, балкарцы, крымские татары, российские немцы, турки-месхетинцы, курды; греки, армяне и болгары из районов черноморского побережья; казаки из южных районов России, поляки из Украины и Белоруссии; литовцы, латыши, эстонцы, финны, корейцы, китайцы, иранцы и представители других народов.
Неисчислимы бедствия чеченского, ингушского, карачаевского, балкарского и других народов, переселённых с благодатной земли тёплого Кавказа в холодные степи Казахстана и Киргизии, где температура зимой опускалась до минус 50 градусов и ниже.
Настоящей трагедией были бураны. Случалось, что человек, отправившийся через дорогу к соседу, потеряв ориентацию, сбивался с пути и, когда через 2-3 дня буран стихал, его находили замёрзшим в сугробах за селом или рядом с его же домом. Выходить на поиски прежде, чем стихнет разбушевавшаяся стихия, не имело смысла. Было немало случаев, когда и тех, кто бросался разыскивать близких, постигала та же печальная участь.
Снежные заносы покрывали дома-избушки по самые крыши, вместе с предусмотрительно вделанными в них окнами. Мера вынужденная, но не безупречная. Случалось, что человек, сметавший с крыши снег, по неосторожности наступал на окошко и раздавливал бесценное стекло, которого и днём с огнём было не сыскать. Бывало и так, что буран давно уже утих, а люди всё ещё оставались в неведении, пока кто-нибудь из соседей не расчистит и их окно, что было неписаным правилом для жителей тех мест. Выбиравшийся наружу первым сметал снег с окон всех остальных.
Село Чкалово, о котором идёт речь, находилось в Кокчетавской области Северного Казахстана. Наша многочисленная родня из девяти отдельных семей и составляла чеченское население этой местности. Это были мои дедушка с бабушкой, отец, шесть его братьев со своими семьями и их единственная сестра-вдова с двумя малолетними детьми, а также семья ещё одного дяди, умершего несколько лет назад.
А ингушское население было представлено тремя семьями Марзагановых: два брата с жёнами и детьми, да вдова их старшего брата с двумя взрослыми дочерьми и сыном-школьником. В этом селе жили представители и других депортированных народов – поляки, немцы. Но основное население составляли русские и казахи. Переселенцы, ясное дело, оказались здесь не по своей воле. Но за что были «наказаны» остальные? Этого я понять не могла. С этим местом связаны не самые радостные воспоминания моего детства.
Мне смутно вспоминается, как умерли родившиеся после меня близнецы, мои брат и сестра. Точнее, я не помню, как они умирали, помню только, что их не стало. Вскоре умерла моя мама. Мне в ту пору было пять лет. Я была самой младшей из четырёх сестёр.
Затем умер дедушка. А чуть позже погибли два моих двоюродных брата-подростка. Их хоронили вместе.
Всех умерших заворачивали в саван из белого шёлка, целый тюк которого прихватил с собой во время депортации самый старший из моих дядьёв, Хамид. В принадлежавшем ему магазине в Чечении было много различных дорогих, более ценных, тканей, но он предусмотрительно выбрал белую. Она-то и составляла дозволенные для каждой семьи 20 килограммов. Очевидно, дядя предвидел, что путь, в который их отправили в скотских вагонах в тот страшный день, станет началом долгой дороги смерти. Об этом белом шёлке мне не раз приходилось слышать и позднее, когда я уже была взрослой.
У чеченцев при встрече с незнакомыми принято расспрашивать, откуда и кто ты родом. И когда я называла своё родовое селение и фамилию, меня тут же спрашивали, кем я довожусь тому или иному из моих родственников. Вспоминали, как выходцы из селения Шаами-юрт, расселённые в посёлке Петровка, что в пяти километрах от Чкалова, хоронили своих близких, обернув в белый шёлковый саван из ткани, присланной моим дядей, не дожидаясь ничьих просьб. И даже в самые тяжкие времена он так ни разу и не поддался соблазну продать бесценную для потерявших своих близких ткань, чтобы облегчить участь собственной семьи.
Потеряв мать в возрасте пяти лет и будучи младшей из четырех сестер, я была довольно одиноким, грустным и сверхопекаемым ребенком. Помню случай из детства, который меня очень огорчил. Мне было 6 лет и я ходила в первый класс. После уроков я зашла за своей старшей сестрой, Хамсат, которая училась в другой школе. Я стояла в коридоре, стараясь не привлекать ничьего внимания, когда раздался звонок и выскочивший первым её одноклассник из местных слегка щёлкнул меня по носу со словами: «Маленький Хамсатёнок пришёл!» Услужливые «доброжелатели» в минуту успели сообщить замешкавшейся в классе сестре, что меня обижают.
Я не успела ничего сообразить, как она вихрем вылетела из класса и налетела на моего «обидчика», сбив с ног и обрушивая на него град ударов. Бедняга даже не пытался сопротивляться, лишь старался увернуться от её кулаков. Мои призывы оставить мальчика в покое до неё явно не доходили. Собравшиеся вокруг подстрекатели вдохновляли «воительницу» азартными выкриками: «Давай, Хамсат, давай!».
Когда экзекуция наконец прекратилось, а я была «отомщена», мне наконец удалось воспользоваться передышкой и сказать сестре, что мальчик мне ничего плохого не сделал. Она опешила: «Как не сделал? А мне сказали, что он тебя до слёз довёл!». И это был не единственный случай, когда моя «неприкосновенность» защищалась подобным образом.
Пришла зима. Я училась уже во 2–м классе. Это произошло на большой перемене. Школьная детвора высыпала во двор. Они кидались снежками, валяли друг друга в сугробах. Вдруг на меня, державшуюся, как всегда, в стороне, налетела группа ребят и сбила с ног. Это были мальчики из 5-х и 6-х классов. Один из них, по фамилии Гробовский, решил ещё и натереть мне снегом лицо. Я трепыхалась, из последних сил пытаясь сопротивляться, и, в конце концов, расплакалась от обиды. Об этом в тот же день стало известно моему двоюродному брату Дуквахе, который учился в другой школе, вместе с моей сестрой. Правда, «учился» — слишком громко сказано. Он сидел по нескольку лет в одном классе и имел славу безнадёжного хулигана. Это был третий сын моего старшего дяди Хамида.
Он пользовался большим авторитетом не только среди сверстников, перед ним заискивали и ребята постарше. Несмотря на его хроническую неуспеваемость, к нему неплохо относились и учителя. Да, драчлив, плохо учится, но – настоящий рыцарь! Рассказывали, что одна учительница, доведённая до слёз дерзким учеником, пригрозила: «Погоди, я на тебя управу найду!» и пожаловалась…Дуквахе, который в очередной раз применил свои, наиболее действенные, методы воспитания.
В ту пору ему было не больше 13-14 лет . Он был непременным участником, а порой и зачинщиком, почти всех драк в округе. У него был очень живой характер, он не мог долго усидеть на одном месте. В отличие от своих рослых старших братьев он был небольшого роста, в отца. А зелёными глазами – в мать. Был очень остёр на язык. За его проделки ему частенько влетало от отца. Помню один курьёзный случай. Дядя Хамид работал в бакалейном ларьке, куда нередко наведывался Дукваха, которому было тогда 11-12.
Как-то раз дядя, протянувший, было, очередному покупателю пачку папирос, заметил, что упаковка вскрыта. Взял вторую, третью… Потом в замешательстве принялся искать хоть одну нетронутую пачку – тщетно. В каждой пачке недоставало по одной папиросе. Смекнуть, чьих рук это дело, было нетрудно. Единственное, чего он не мог понять, когда тот успел? Ведь процесс-то длительный! А «подозреваемый» один в ларьке не оставался. Для меня так и осталось загадкой, какими соображениями руководствовался Дукваха, выбирая подобный способ хищения.
Час расплаты наступил вечером того же дня, когда дядя пришёл с работы. Он, по всей видимости, решил на сей раз припугнуть его, как следует. Взяв в руки охотничье ружьё, объявил, что намеревается убить Дукваху.
Сцена «сыноубийства» разворачивалась у приземистого домика на окране, где и проживала семья моего дяди. А напротив располагался колхозный погреб, где хранились овощи – капуста, морковь, брюква, свекла и т.д. Крышей погребу служил длинный бугор из глины, возвышавшийся на 2-3 метра над землёй и напоминавший могильный курган. Противоположный конец этого погреба и был выбран Дуквахой в качестве укрытия.
Не приспособленный к длительной неподвижности, он искал выхода . Его голова мелькала, как маятник, то с одной, то с другой стороны погреба, приводя дядю Хамида в позицию «прицел»: он подкидывал вперёд левую ногу и вытягивал ружьё, молниеносно реагируя на мелькающую голову сына.
Дукваха давно бы убежал, но за погребом начиналась необъятная степь, а на открытом пространстве он стал бы лёгкой мишенью для «снайпера». Оставался один выход, и, дождавшись момента, когда притомившийся «охотник» опустил ружьё на землю, Дукваха пулей вылетел из своего укрытия и помчался… прямо на него и молнией пролетел мимо, к спасительному посёлку. За этой сценой наблюдала целая ватага моих родных и двоюродных братьев и сестёр, которые, как и я, воспринимали происходившее всерьёз. Дядя был весьма убедителен.
Незадолго до случая, связанного со мной, Дукваха влип в ещё одну историю.
У одного местного восьмиклассника был изъят пистолет. Дукваха пронюхал, что оружие хранится в кабинете директора школы, и заставил некоего десятиклассника из местных выкрасть его. Однако злоумышленник был обнаружен ночным сторожем, обратившим внимание на горящий во внеурочное время свет в директорском кабинете.
На допросе, происходившем в том же кабинете директора, десятиклассник долго и упорно молчал о том, что вдохновителем преступления является Дукваха, но «раскололся», когда ему пригрозили исключением из школы. Дядю Хамида вызвали «поговорить» к директору. Он вернулся мрачный и долго искал своего непутёвого отпрыска. Но тот, своевременно предупреждённый, благоразумно исчез. В таких случаях он обычно отсиживался в семье кого-нибудь из дядьёв, которые журили, конечно: мол, хватит ребячиться, пора взрослеть. А отец, тот мог и выстегать.
Моего обидчика Гробовского Дукваха нашёл дома вечером того же дня. Тот сразу всё понял и почти не сопротивлялся, когда «мститель» вёл его по стемневшему селу к месту «преступления» — школе. Он натирал ему лицо до тех пор, пока оно не стало багровым, приговаривая «Ещё будешь?», а Гробовский не взмолился о пощаде, поклявшись, что никогда ко мне больше близко не подойдёт.
А этот инцидент произошёл в Алма-Ате, когда Дуквахе было лет 16-17. Он шёл по улице со своей миловидной двоюродной сестрой, когда трое парней, проходивших мимо и явно не знакомых с чеченскими обычаями, отпустили комплимент в адрес его спутницы. Реакция Дуквахи была молниеносной: он стремительно набросился на опешивших верзил, которые были значительно старше, осыпая градом ударов то одного, то другого, для чего ему, с его небольшим ростом, приходилось то и дело подпрыгивать. Третий стоял в стороне и участия в поединке не принимал, а после его окончания услужливо протянул победителю слетевшее с его головы модное кепи, предварительно стряхнув с него пыль. «Твое счастье, что такой услужливый . А не то и тебе бы несдобровать», — процедил Дукваха.
Продолжение следует …….
Chechenews.com
20.04.20.