Чеченское село, раскатанное на дрова

Случилось это в начале марта 2000 года. Месяцем ранее, вырвавшись из блокированного г. Грозного, чеченские бойцы отступили в горы. Одни из них во главе с Шамилем Басаевым ушли на юго-восток, ближе к границе с Дагестаном. Другие во главе с Русланом Гелаевым под непрерывными ударами «федеральной» авиации и артиллерии пробились сквозь армейские заслоны по ущелью реки Гойтинки в предгорное селение Гой-чу. Бойня в нем продолжалась три недели.

Жители села, вырвавшиеся из этого пекла в самом его начале, удерживались подразделениями федеральных сил в плотном кольце под открытым небом в течение пяти суток. Не сразу, но люди поняли: их держали в заложниках в качестве живого щита до тех пор, пока не наступил перелом в боях, и военные не обрели уверенности, что чеченские бойцы не вырвутся из очередного «мешка».

Впрочем, то, какой жители Гой-чу увидели войну и как оценивают ее последствия, под одну «копирку» не воспроизвести. Поэтому – история в лицах.

«Раскатаем на дрова»

тренер, поэт Арби Гакаев

Братья Арби и Нурдин Абубакаровы жили по соседству. К западу от их домов лежит Кхорийн аре – «Грушевое поле». Последнее из множества росших на нем многовековых грушевых деревьев повалил шквальный ветер, пронесшийся здесь неделей раньше. Огромный ствол в поле заметен издалека. На юге – лес и горы. Восточнее – крутой склон, внизу – пойма и русло реки Гойтинки. Основное побоище 12 лет назад было в этой котловине. Там осталось только крошево кирпича, бетона, металла. На «сопках» хоть что-то, да уцелело.

В послевоенное Гой-чу пока вернулся только Арби. Он вместе с семьей живет в небольшой комнате-времянке и восстанавливает дом. Уже поднял стены, устроил кровлю. У хозяина пока нет денег на столярку, так что вместо окон и дверей – проемы в стенах. Но и время дорого, поэтому занялся навесом, служащим и козырьком над входной дверью, и складом для стройматериалов.

Из-под навеса можно попасть в огород-сад, где молодые яблони и груши соседствуют с калиной. За садом – полуразрушенный дом брата, Нурдина. На кирпичной стене с проделанным снарядом округлым «окном» диаметром больше метра крупно выведено: «Мы Чечню раскатаем на дрова. 33 ОБРОН». В самом деле, раскатали…

Вдоль другой стены, ближе к входу в дом – десятки снарядных гильз из светло-серого металла, судя по всему, нержавеющего. «Этого добра, – говорит Арби, – военные оставили целую гору. Гильзы в качестве сувениров забирают люди, которые приезжают посмотреть, как нам тут живется-можется».

«Ну, и как вам живется?» – спрашиваю и я.

«Дышу – значит, существую. Так, кажется, говорили еще в древности», – отвечает Арби.

Он показывает мне место в огороде, где был зарыт танк федеральных сил. С этой точки хорошо просматривается вся лежащая в пойме часть села. Боевики, рвавшиеся в Гой-чу по руслу реки, видны были отсюда, наверное, как на ладони. Гора стреляных гильз – не от стрельбы в «молоко».

Развалины Гой-чу, апрель 2000 г.

В конце апреля 2000 года, когда вслед за боями военные в селе собрали остатки оружия и боеприпасов, а похоронная команда МЧС – трупы, гойчунцам смогли вернуться к развалинам своих домов. У Нурдина «живы» какие-то части стен дома.

Их надо повалить, разобрать и строить все заново. Нурдину это не по карману, и он  продолжает жить беженцем в Ингушетии, в г. Карабулаке.

Арби, вернувшись в село, обнаружил в огороде три присыпанных землей трупа. Еще пять лежали под обвалившимся перекрытием подвала дома. Когда он рассказывает об этом, я, кажется, начинаю понимать, почему в селе поныне тише, чем в лесу, и жизнь незаметна.

Через полчаса, когда я увидел сгорбленную спину другого гойчунца – 86-летнего Абдул-Халима Гацаева, показалось, что ссутулились, пригнулись не только люди, но и поселение, пережившее войну.

Похороны

Абдул-Халим Гацаев, 86 лет

Абдул-Халим – один из тех, кто не покинул Гой-чу 5 марта 2000 года – в день, когда в село прорвались первые группы боевиков. «Нас же много было в семье: я с женой, дети, внуки, – объясняет он мне. – Как с нажитого места сорваться? Да и за хозяйством пригляд нужен был. У нас же два бычка на откорме стояли, а еще коровы, телята, овцы…»

Рано утром 6 марта Абдул-Халим сказал снохе, чтобы поторопилась с дойкой, а сам заспешил задать животным корму. Кто-то стучал в ворота. Он не удержался, выглянул. Поодаль стояли три вооруженных человека, по склону вниз бежали еще какие-то люди. Когда услышал выстрелы, у старика не осталось сомнений: эти две группы стреляют друг в друга. Трое рухнули на землю.

Абдул-Халим заставил сына завести машину, затолкал в кузов женщин, детей. Ему казалось, что они теряют драгоценные доли секунды, а ему было жаль каждое мгновенье. Он подумал, что целую вечность будет забираться в машину, и отказался ехать вместе со всеми. Уходя пешком, он забыл отвязать животных. Через полтора месяца он найдет их сгоревшими заживо.

В селе стоял невообразимый грохот. Вскоре встретил односельчанина. Вдвоем и выбирались под гул кружащей в воздухе авиации и грохот рвущихся бомб и снарядов. На окраине военные присоединили их двоих к сотням других гойчунцев, сбитых в плотную кучу и взятых в плотное кольцо окружения.

Абдул-Халим провел в этом «лагере» свыше трех суток. Другие – в полтора раза больше. «За эти дни и ночи я продрог до мозга костей, – говорит старик. – Еще часа три-четыре, и я бы не выдержал…» Люди жгли костры из чьей-то разобранной на дрова ограды, но огонь уже не грел. Присесть, прилечь – негде. Пища – хлеб да вода, которые к концу вторых суток жители соседних сел с разрешения военных передали заложникам.

В село старик смог вернуться в конце апреля. Дом представлял собой груду мусора. Жил сначала в подвале, соорудив над ним подобие крыши, потом приспособил под жилье баню.

На подступах к селу все это время стояли блокпосты. Транспорт пропускали по спецпропускам. В октябре у Абдул-Халима умерла жена. Она вместе с детьми и внуками она жила на съемной квартире в райцентре. Чтобы похоронить ее в родном селе, Абдул-Халим взял спецпропуск в военной комендатуре. Однако на первом же блокпосту машину, которой умершую везли, развернули: «На трупы пропуск не распространяется!»

«Мы похоронили ее в Урус-Мартане, а я доживаю свой век здесь, в Гой-чу», – говорит Абдул-Халим.

Двор, в котором он живет, ничем не напоминает о войне. Аккуратный дом, небольшой виноградник… «Я получил компенсацию – 350 тысяч рублей за все свое уничтоженное хозяйство, а сыновьям до сих пор даже этих денег не выплатили», – жалуется старик на вопиющую, по его мнению, несправедливость.

Родина поэтов

До войны Гой-чу в Чечне знали, как малую родину наиболее ярких современных чеченских поэтов. Это – и Апти Бисултанов, и Косум Оспанов, и Хеда Батаева, и другие. У них всех в школе был один учитель родного языка – Хусейн Озниев. Ему весной 2000 года исполнилось 102 года, 60 из которых он отдал работе в школе. Тогда, в марте, он был прикован к постели, и наотрез отказался покидать Гой-чу. Он провел в обстреливаемом из всех видов оружия селе 16 суток – и выжил. На видео (внизу), в самом его конце есть кадры с сидящим в своей постели Хусейном Озниевым. И следом – послевоенный вид его двора и дома.

Хусейн умер в 2004 году и похоронен в родном селе.

Он был не единственным старцем, решившим разделить участь Гой-чу. Старик Али Хасханов ударами посоха выгнал со своего двора внуков, пытавшихся вывезти его из горящего села. Его смогли увезти оттуда только после завершения боев. Оставшийся в селе старец Туса Бексултанов был сожжен выстрелом из огнемета в подвале своего дома…

Что касается поэтов, то они живут в Гой-чу и сегодня. Учитель по образованию, в прошлом – известный борец вольного стиля, Арби Гакаев уже после войны издал два сборника стихов. Он вообще многое успел сделать: построить дом, открыть ДЮСШ в родном селе, обзавестись новыми друзьями…

журналист Сулейман Исмаилов

Совсем недавно вышли в свет новые книги гойчунцев: сборники стихов Косума Оспанова и Сайхана Исраилова, роман Умара Макаева…

Надо ли говорить, что тема войны для этих авторов – это очень личное, выстраданное?!

Журналист Сулейман Исмаилов еще в советские годы превратил свой дом в Гой-чу в огромную библиотеку. У него в марте 2000 года не было ни времени, ни сил вывезти ее: он спасал мать, инвалида. Посадил ее на тачку и катил впереди себя по заливаемым свинцом и огнем предрассветным улицам. Через полтора месяца, попав снова в Гой-чу, он не нашел ни дома, ни библиотеки. Рядом с пепелищем стоял какой-то ящик, в котором он обнаружил «Живые и мертвые» Константина Симонова с застрявшим в книге осколком и прострелянный насквозь сборник стихов Мусы Гишаева. Эти две книги – единственное богатство, которое сохранилось из всей его прошлой жизни и которое он смог перенести в дом из двух небольших комнат, построенный с помощью международных гуманитарных организаций.

Родник Германа

Гой-чу расположено в живописном месте. В его окрестностях – множество родников, две рощи грецкого ореха, сосновый бор. До войны в село поступала исключительно родниковая вода. Она собиралась в открытом «бассейне», и из нее уже по трубам растекалась по улицам. Военные приняли бассейн за водоем для купания, а позднее и вовсе разрушили его. Сразу после войны перестали бить и ключи в черте села. Тогда Герман Музаев, у которого были свой трактор и трехкубовая емкость на колесах, взялся возить воду из соседних сел. Не за деньги – ради Аллаха.

А потом решил попытаться вернуть к жизни один из родников. «План» сработал: ключ ожил. Теперь, чтобы еще кто-то не принял его за «природную ванну», он на несколько метров вглубь «одет» в железобетонные кольца, сверху – крышка из досок. Когда «колодец» заполняется, вода льется по специально устроенному для этого желобу ручейком. Арби Гацаев (он известен тем, что пишет пародии на стихи своего тезки и друга Арби Гакаева) сразу написал на «колодце»: «Родник  Германа».

«Госпиталь»

В Гой-чу я слышал историю про первоклассника и учителя, который на каждом уроке делал ученику несправедливые, на его взгляд, замечания. Вскоре малышу это надоело, и он сказал учителю: «Не сочиняйте про меня сказки». Я бы посоветовал это людям в погонах – мифотворцам.

Чуть выше моста берег Гойтинки подпирает «коробка» то ли БТР, то ли БМП. Все, что можно отвинтить или отломить, уже давно снято и сдано на металлолом. А «броней», чтобы не путалась под ногами, прагматичные селяне укрепили постоянно размываемый рекой берег.

Домов, от которых, как и от дома Нурди Юсупова, сохранились, в лучшем случае, фундаменты, – в селе множество. В Гой-чу, по словам местных жителей, строений, пригодных для проживания, на конец апреля 2000 года  вообще не было.

Все, что сохранилось от дома Нурдина Юсупова

Многим семьям и сегодня некуда возвращаться: их дома все еще лежат в руины. Вернулись те, кому власти или Датский совет по беженцам помогли восстановить жилье. И те, у кого есть состоятельные родственники.

Потери

Погибших в Гой-чу хоронили на кладбище соседнего села – Гойское. Сколько всего трупов было обнаружено, не берется сказать никто. На кладбище, по словам местных жителей, доставили  порядка 800 погибших. Кого-то узнавали родственники, и их хоронили отдельно или увозили.

Но большинство так и остались неопознанными, прежде всего, потому, что трупы были страшно изуродованы. По многим данным, потери боевиков были не так велики, как говорят военные.

Гильзы растаскивают на сувениры, но их еще много

В то же время известно, что Руслан Гелаев из блокированного Гой-чу вывел почти весь состав своего отряда (250-300 человек). Также целым и невредимым из окружения вышел Арби Бараев вместе со  своими подчиненными (55-60 человек).

Погибли и были ранены десятки мирных жителей.

Живым надо жить. Население Гой-чу – больше пяти тысяч человек, оставшиеся без имущества и крыши над головой,  – выживают уже 12 лет.

В селе пока восстановлены или построены заново: школа, врачебная амбулатория, Дом культуры, здание администрации, мечеть. Есть свет, газ, вода.

Видео

Неизвестный оператор поздней осенью 2000 года фиксировал то, как в Гой-чу идет раздача гуманитарной помощи – тушенки (по пять консервных банок на семью), сорока пар обуви и плакатов-календарей с портретом московского бизнесмена, эту самую помощь приславшего.

Вместе с представителями предпринимателя в акции участвовал тогдашний глава сельской администрации Адам Авдаев. По его словам, на тот момент в селе вернулись 101 семья.

У оператора, видимо, была одна цель – снять на пленку каждого человека, которому вручены консервы. Тем не менее, камера зафиксировала и немыслимые условия, в которых некоторые из вернувшихся семей живут. Наш монтажер «отсек» банки и календари, лица, их вручавшие. Что осталось, то здесь и выставлено.