Все было проще, чем я думал. Необъятная родина всегда ждет своих героев. Седовласый подполковник, лишь посмотрел на меня, как на идиота, подписал заявление и со словами — «Давай, герой – дело твое правое», — отправил меня на медкомиссию.
Люди в белых халатах, долго и придирчиво осматривали меня, а мне хотелось кричать: «Ну, зачем?». И вправду, зачем весь этот фарс? Все, кто могли, уже заплатили и в армию не пойдут, а остальные, безденежные, будь то калеченые, будь то увеченные, – служили и служить будут. Такова система, странно, что еще не вышел какой-нибудь акт, узаконивающий товарно-денежные отношения «Призывник – Военкомат».
В армию я шел по своей воле, приложив короткую записку: «Прошу направить меня для прохождения службы в Чечню», подпись и число. Дело было в том, что в Чечне погиб мой хороший знакомый, рядом с их БТРом взорвали фугас, а он был на броне. К тому же любимая мной девушка оказалась обыкновенной шлюхой, а школьные друзья как-то потерялись в суетной Московской жизни. Кто-то баловался наркотой, кто-то пошел в бандиты… Короче, терять мне было нечего, и потому я решил: если нет возможности наладить личную жизнь, то, пожалуй, пойду восстанавливать справедливость в маленькой горной республике, где постоянно гибнут наши, такие же, как я, ребята.
Что я знал об этой бывшей автономной советской республике? Сухие сводки новостей: «Антитеррористическая операция на территории успешно продолжается… Разгромлен большой отряд боевиков… С нашей стороны потерь – нет», — и так далее и тому подобное… Да еще знаменитое «дело Буданова».
Полгода, проведенные в учебке, не стоят даже малой части этого рассказа, но все же скажу — хорошо, что еще до армии я умел стрелять, ходил на специальные курсы. Там, в учебке, автоматы мы видели лишь в редких перерывах между бесконечными стройками, парадами и уборками. Все мы, я и ребята, должны были отправиться на войну, что, однако ни капельки не меняло отношения к нам. Только смотрели на нас с какой-то немой жалостью. Казалось, именно так смотрит мясник на симпатичную рыженькую коровку, которая вскоре пойдет под нож.
…
— Подъем, — проорал сержант, бывалый контрактник лет двадцати пяти, вырывая из сладостного сна, в котором было много баб и не было никакой Чечни.
Это была моя вторая неделя в Чечне. Мы разместились в бывшей больнице, на краю поселка. До сих пор ничего не происходило, и мы шатались по улицам, якобы патрулируя их. На деле же мы, как и большинство молодых людей нашего возраста, если конечно дать им в руки автоматы, задирались к прохожим и грубо заигрывали с местными женщинами, которые стыдливо обходили нас стороной. Я не припомню ни одного раза, когда бы мне пришлось заплатить за товар на рынке. Наш сержант приводил в качестве аргумента автомат и со словами: «Слышь, чурка, не хочешь делиться, пойдешь в лагерь за сопротивление властям» — брал все, что нам нравилось. Но мы были еще ничего. Так, милые, слегка обнаглевшие хозяева. Хуже всех к местным относились Чеченские милиционеры, так называемое народное ополчение. Они, сами выходцы из боевиков, казалось, никогда не трезвели. Я видел как трое таких милиционеров с русскими нашивками избивали старика. Били ногами, жестоко. На улице. При большом стечении народа. Не опасаясь. «Если прощает Аллах, — смеясь, говорили они, — то уж рюсские точно простят». Местные жители, обычные трудяги, каких полно и в русских деревнях, ненавидели и боялись нас.
По ночам в казарму стреляли. Я уже начинал понимать, почему и жалеть этот многострадальный народ, но, находясь в стае волков, я больше боялся насмешек сержанта, чем собственной совести.
— Подъем, — еще раз закричал сержант, — вот твое первое настоящее крещение.
— А, что случилось? – спросил я, зашнуровывая ботинки.
— Нам доложили, что Бислан Удугов дома.
— А это кто еще такой? – подал голос мой сосед справа, конопатый мальчишка из сибирской деревни.
— Много вопросов, — цикнул сержант, — быстро, быстро!
Это был самый обычный дом на краю деревни. По двору бегали куры и баран, весь черный, что-то задумчиво жевал.
— Бислан, мы знаем, что ты дома, выходи, — голос сержанта оборвала автоматная очередь, хлестнувшая прямо у наших ног.
Мы укрылись кто где. Сержант же снял с пояса лимонку, дернул чеку и швырнул ее в окно. Раздался взрыв и, похоже, женский крик боли.
Все впятером мы ворвались внутрь. В доме была всего одна большая комната. У окна лежала в луже собственной крови женщина. Правая рука ее была оторвана по локоть, но она все еще была жива. Женщина зло смотрела на нас, блестя черными как ночь глазами. В углу валялся оглушенный боевик – обычный, потертый мужчина лет сорока. Сержант оттолкнул от него автомат и вытащил из кобуры свой пистолет.
Я нагнулся над женщиной, чтобы помочь ей, но сержант рукой оттолкнул меня. Посмотрев на него, я понял — он собирается застрелить ее.
— Стой! — закричал на него я.
— Отойди, — вяло, сквозь зубы, проговорил он, — или ты хочешь сначала побаловаться?
Остальные солдаты захохотали, они были в Чечне, куда дольше, чем я.
В этот момент у дальней стены комнаты из-за кровати послышался какой-то шум, и сержант, не глядя, три раза выстрелил туда, потом без остановки в женщину, потом, нагнувшись, в голову мужчине.
Мне захотелось блевать, но я пока сдерживал себя. Когда же из-за кровати извлекли мертвого мальчишку лет тринадцати, меня все-таки вырвало.
Чуть позже, сноровисто поджигая дом, сержант ободрял меня:
— Ничего-ничего. Привыкнешь. Чечены, они же нелюди. Взять хотя бы парнишку этого. Года через два он бы в горы ушел и стал бы в нас с тобой стрелять.
«А что ж еще ему делать, если мы у него на глазах и отца и мать», — подумал тогда я, но вслух ничего не сказал.
«Вот тебе и дело Буданова», — размышлял я. Прошла неделя, а у нас так никто и не спросил, за что мы уничтожили двух невинных людей – женщину и ребенка.
Позже, когда я узнал, что Удугов этот не боевик никакой, а так, не поделил что-то с сержантом, совесть моя не выдержала. Я написал подробный рапорт и отправился к нашему майору.
Мы друг друга не поняли. Рапорт, предварительно разорванный на мелкие кусочки, отправился в мусорную корзину, а я был переведен в другую часть.
…
Прошел год. Было много «зачисток», были и бои. Были мирные люди, которым мы подкидывали оружие или наркотики, выполняя так называемый «план». Были изнасилованные, униженные и оскорбленные. Была откровенная мразь, которой мы за деньги отпускали грехи и зачисляли в Чеченскую милицию. Хватало всего. Я так и не привык к подобной «антитеррористической операции», но хорошо помнил свой первый рапорт.
Мы ехали на грузовике сразу за БТР. Где-то там впереди Чечены взяли большое село и люди встречали их как освободителей. Наш отряд должен отрезать им путь в горы, в то время как артиллерия будет бомбить село. Да-да. Со времен Шамиля наши методы изменились мало. Как раньше восставший аул расстреливали из пушек, так и теперь, разве что пушки стали помощнее.
Что-то бахнуло рядом, и очнулся я уже в плену.
Про плен я слышал многое. Видел кадры, где солдатам отрезают пальцы и прочую мерзость. Здесь была прямая противоположность. Меня лечили. Понимаете, лечили! Чечены относились ко мне как к военнопленному. Их пленные не могли даже рассчитывать на долю того, что я получал у них. Я видел тех пленных. Голодные, оборванные, избитые. В наших лагерях их ломали, как могли, а иногда и расстреливали без всякого суда.
Я часто разговаривал с их командиром. До войны он был врачом, учился в Москве. Это был глубоко верующий, (что было особенно интересно для меня, воспитанного в безбожии) и умный человек. Он рассказывал мне странные вещи. Оказывается, чеченское сопротивление — это не разрозненный сброд. У них есть свой президент, свое командование и своя субординация. Вещи эти были настолько противоположными всему слышанному мной от наших командиров, что поначалу казались абсурдными.
-Здесь все наше – горы, реки, зеленка эта тоже наша. А что ваше здесь? За что таких как ты сюда гонят, — говорил их командир.
— А я знаю? Я солдат. Сказали иди – пошел. Сказали стрелять – стрелял.
— Ай, все вы не знаете. Как вы там живете еще. У нас каждый горец знает, за что воюет. И силком к нам никого не тащат. Ни за что вам в этой войне не выиграть. С позором будете ноги уносить, — говорил он будто не мне, а как бы повторяя прописные истины, известные даже ребенку.
— Но вас так мало? Вас же просто шапками закидают.
— Аллах своих детей в обиду не даст. Он с нами. А у вас бога нет, — он воздел руки к небу, — чего стоят тысячи армий против Аллаха.
— Погоди, Ризван, — так звали этого сильного человека, — но ведь был уже мир с вами. И что? У вас тут неизвестно что творилось. Русских опять же стреляли.
— Эээ… Дурных людей везде много. У вас в Москве что ли мало наших стреляют…. Если нам дали на ноги встать, мы бы всю эту грязь повымели. У нас суд Шариата. Он строг, но справедлив.
— Вот, кстати, о суде этом. Кому понравится, если людей на площади к стенке ставят? Средние века давно прошли…
— Не дело тебе, Дима, о наших порядках думать. У вас свои – у нас свои. За это и воюем. За землю. За себя. За предков. За традиции тысячелетние. Не понять тебе…
За меня не требовали выкуп. Они хотели обменять меня на кого-либо из своих, правда, пообещав расстрелять меня при плохом исходе переговоров. Что ж, это война, а я на ней солдат. Меня же нельзя бесконечно кормить.
Признаюсь, мне было даже как-то неловко, когда я исхитрился сбежать.
…
В Москве я не мог успокоиться. Я писал о том, что видел на войне в разные газеты и журналы, но ниоткуда не приходило никаких откликов. Всем было наплевать. Только из «Комсомолки» пришел короткий отклик. Цитирую: «Пишете вы неплохо, но не то. Если вы напишите все то же самое, только наоборот, надеюсь, Вы понимаете, о чем идет речь, мы напечатаем вашу статью».
Тогда я стал писать в Интернете. Посещаемость моего сайта росла, и однажды мне отказали в хостинге. Я начал публиковаться в других местах и все-таки добился своего.
Однажды поутру в мою квартиру вломились менты. Точнее я не знаю. Просто люди в масках. Я долго лежал в больнице…
Необъятная родина по-прежнему ждет своих героев, но меня среди них, пожалуй, уже не будет.
Денис Солдатик, Республика Беларусь, специально для Чеченпресс, 02.12.03г.
Chechenews.com
20.09.18.