Дмитрий Волчек: В первую декаду января Россия отмечает печальный юбилей – годовщину кровопролитных боев за Грозный, после которых затяжная чеченская война стала уже неотвратимой. В столице Чечни в те январские дни погибли тысячи человек. Слово корреспонденту Радио Свобода Андрею Бабицкому, который всю первую войну провел на фронте.
Андрей Бабицкий: Аркадий Бабченко, ныне писатель, попал в Чечню по призыву. Судьба 18-летнего солдата, толком не умевшего держать оружие в руках, не знавшего, как выживать и как умирать, не понимавшего ничего — это судьба тысяч мальчишек, которых отправляли в Чечню почти на верную смерть с самого начала боевых действий.
Аркадий Бабченко: Мне было 18 лет, и ни о какой политике и ни о чем я не думал. Почему эта война началась, зачем, для чего, против чего – я этого ничего не понимал. Меня просто привезли на Кавказ, причем нам до самого последнего момента не говорили, что нас везут на войну. Все были какие-то отмашки, какие-то секреты. Нам говорили сначала, что мы едем печь булочки в Беслан, потом еще куда-то. И в итоге только на взлетке в Моздоке сказали, что нас везут в Чечню. Мне запомнилось много убитых людей. Было очень много убитых, гораздо больше, чем во второй войне. Четыре месяца я служил в Моздоке до того, как поехал собственно в Чечню. Моздок – это прифронтовой город.
Там все время каждый день привозили убитых людей, не только солдат, но и мирных, и дети были. Это, наверное, самое мое основное впечатление от войны. В Чечню нас повезли летом 96 года. Из этой своей первой поездки я запомнил ненависть людей. Когда мы туда ехали, мы проезжали через какие-то села, села были все разбиты очень сильно. Наша колонна шла по этим селам. Нас нельзя сказать, что встречали люди, но люди выходили из домов, смотрели на нас.
Я помню, что нас все ненавидели. Эта ненависть висела в воздухе. И пацаны маленькие выскакивали, кричали «Аллах Акбар». То есть мы там были какие-то чужие.
Я помню ощущение, гнетущее ощущение, что тебя везут туда, где будет совсем плохо. Причем нас же ничему не учили. Я в Чечню поехал, даже стрелял из автомата один или два раза, я даже стрелять не умел. От меня ничего вообще не зависело. Дали автомат, посадили на броню и повезли. Чего, почему, куда, зачем – неизвестно.
Андрей Бабицкий: А страх был, Аркадий?
Аркадий Бабченко: Было очень страшно. Страх был единственное чувство, которое осталось у меня из всех чувств.
Андрей Бабицкий: Ахмед Закаев, представитель Аслана Масхадова в Европе, ныне живущий в Лондоне, в январе 95 был еще вполне гражданским человеком. «Войну мы видели только в кино», – вспоминаем он.
Ахмед Закаев: Мы — поколение советской эпохи, и войны для нас в основном проходили по телевидению, особенно Вторая Мировая война, Отечественная война. И, конечно, то, что происходило в Грозном, я не беру уже Афганистан, а то, что непосредственно соприкоснулось с жизнью людей знакомых тебе, близких, твоего города, твой страны. Это было не 26 ноября, а 31 и первые числа января. Я находился в Грозном. Впервые я общался с тогдашним начальником Главного штаба с Асланом Масхадовым, когда мы, небольшая группа, вошли в президентский дворец, подвальное помещение, где находились Зелимхан Яндарбиев и Аслан Масхадов.
А то, что творилось в городе и все, что там происходило, оно как бы не до конца воспринималось даже, что это реальность. Все это казалось неестественным, неправдоподобным, что в наши дни, в наше время может такое произойти. Потому что там убивали всех, независимо от национальности, от религии и прочего. Пока мы пробирались до президентского дворца, я видел очень много русских — и раненых, и убитых, и которые пытались оттащить своих в какие-то подвальные помещения. И там же чеченцы. В общем это был какой-то кошмар.
Я видел Аслана Масхадова, человек, который, как я понял, понимал, что происходит. Когда Джохар Дудаев говорил, что война страшна на первые 15 минут, отчасти с этим можно было согласиться. Потому что когда ты в таких точках, ты уже привыкаешь, и ты точно понимаешь — или снаряд или пуля тебя не возьмет, если это не твое. Поводов было очень много, причин тоже много, чтобы прервать твою жизнь, но оно не происходило, потому что это было еще не твое. И, конечно, сейчас уже по истечении десяти лет это все вспоминается и думаешь, что еще тогда это можно было предотвратить. Но, видимо, мы так устроены, что мы должны этот путь пройти до конца.
Андрей Бабицкий: Весь январь город Грозный был завален трупами солдат, гражданских как-то подбирали и хоронили. Военные же оставались лежать неделями под открытым небом там, где к ним пришла смерть. Улицы разгромленного города были усеяны сотнями скрюченных тел в камуфляже и выгоревшими почти до угля фигурками. Весь месяц их объедали одичавшие собаки. О потерях среди гражданского населения и военных потерях — сотрудник общества «Мемориал» Александр Черкасов.
Александр Черкасов: Хотя потери среди гражданского населения официальные российские структуры тогда не считали, мы их можем назвать достаточно точно – это от 25 до 29 тысяч человек. Эти данные основаны на опросах более тысячи семей беженцев из Грозного об известных им погибших родственниках и знакомых и соответствующей экстраполяции, проведенной Эдуардом Гельманом, который работал тогда в группе Ковалева. Что же касается военных, то тут точно сказать нельзя. Дело в том, что в чудовищной грозненской неразберихе того времени многие погибшие числились еще долго живыми или пропавшими без вести еще много месяцев. Мы можем сказать, что в те недели боев в Грозном, возможно, погибло до полутора тысяч военнослужащих. И это очень большие потери.
Андрей Бабицкий: Первые же недели войны унесли десятки тысяч жизней. За прошедшие десять лет счет перешел на сотни.
«Радио Свобода», 10.01.05г.
Chechenews.com
20.01.18.