Я не знаю, чего больше было в мотивах чешских симпатизантов, которые без колебаний увековечили себя в обществе «Ночных волков»: детского позерства или напускного невежества. В самую последнюю очередь русских мотоциклистов волновало почтение памяти жертв войны, если интересовало вообще.
Смысл проезда байкерской банды по нашей части Европы заключается в безмолвном послании: «Мы снова здесь. Вот где раньше было все нашим. И может снова стать в любой момент». Так же и действия чешских политиков, которые поддержали путинский десант, имеют скрытый смысл: «Мы были ваши. И в любой момент с радостью станем опять».
От первоначального движения байкеров в московском варианте осталась только его неонацистская стилистика: черепа и молнии на наколках, кожа, грубость в позах. Однако полностью была искоренена его бунтарская, индивидуалистическая и антиобщественная сущность. «Ночные волки» — подразделение прорежимных защитников, преторианская гвардия вождя, где место бунта против любых авторитетов, светских или церковных, заняли демонстративная ханжеская обрядовость и преданность власти — в общем, перед нами некий авангард Красной армии на колесах.
Теперь празднования Дня Победы в Москве всегда будут круглой годовщиной — вне зависимости от того, сколько лет после войны прошло в действительности. Путинский режим наконец-то нашел, что предложить своему народу вместо материальных благ. Это не успехи в мирном соревновании с Западом, которые все не достигаются. Это перспектива военной победы прошлого и будущего, триумфа сталинской империи над враждебной империей Запада.
Поэтому в своей праздничной речи Путин вообще не упомянул заслуг западных союзников. Их не было, так что не стоит и о них говорить. Так же стоит понимать и похвалу лидера военной операцией в Сирии: «Десять тысяч боевых вылетов, 20 тысяч ракетных ударов, 30 тысяч уничтоженных целей». Цифры абсурдно округлены, потому что не значат ничего. Смысл послания в другом: «Мы наконец-то опять воюем, и какая это, друзья, радость и наслаждение видеть нашу армию вновь побеждающей!»
Война как общественный идеал — это образ счастливого будущего. Таким его предлагает населению российская пропаганда. Реалии этого празднования выглядят как злобная клевета. На витринах магазинов с детской одеждой мы читаем предложение дня: «комплект военной формы для младенцев и малышей с настоящими армейскими пуговицами», «камуфляжные ползунки с военными орденами впереди и сзади», «шапочки в форме пилоток с гвардейской звездой». Таким образом «экипированный» младенец прекрасно впишется в коляску в форме танка — даже с пушкой. На обложке майского номера любого волгоградского журнала — Христос с военным знаменем в руке, шагающий по Красной площади во главе ракетных комплексов. С телеэкрана трехлетний карапуз рассказывает сверстникам, как был сыном полка и погиб за родину.
Роман «Война и мир» до сих пор считается вершиной русской литературы. У Льва Толстого война — это нечто, что противостоит миру, что его уничтожает и обесценивает. Путинская Россия продвигает идею войны как правильную альтернативу скучному и непатетическому миру. Главным инструментом этого психологического сдвига становится религия победы. Начало мая считается удобным временем для массовой интоксикации населения. Религия победы не имеет ничего общего с реальным историческим событием и тем более с судьбами реальных людей и памятью павших. Это зловещий некрофильский культ, первосвященниками которого стали все представители общественной сферы.
Теперь идет соревнование за то, кто первым опишет новые заветы культа смерти. Когда-то видный националист Александр Проханов, которого в современной вакханалии воспринимают как умеренного, 9 мая опубликовал в газете «Известия» свой текст под названием «Псалом Победы». В нем Проханов рассказал, зачем русский человек вообще существует на этом свете: «Священная война и Победа окончательно определили миссию русских людей. Миссия русского народа — непрерывно нести огромные жертвы, принимая на себя удары мирового зла и мировой тьмы».
Другими словами, неопределенный намек «мы можем это повторить» превращается в религиозную догму, а простая вероятность становится миссионерским запросом. Повторение ужасной и невообразимой войны переходит из условного в повелительное наклонение: мы не только можем, но и видим в этой возможности смысл своего существования.
19.05.16.