«АУРХАНОВ ЭЛЬМУРЗА МОЛЛАКАЕВИЧ, родился в 1924 году, в селении Акташ-Аух Хасавюртовского района ДАССР, образование — начальное, пенсионер, проживает: РД, г. Хасавюрт, ул. Датуева,39, кв.1.
На первый вопрос: «Как производилось выселение Вашей семьи и родственников, жителей вашего села Акташ-Аух в то утро, 23 февраля 1944 года?», свидетель Аурханов Эльмурза Моллакаевич ответил следующее:
— Я был трактористом, ремонтировал трактор на Хасавюртовском МТС, моим бригадиром был Басир. Из Совнаркома, из Махачкалы, приехала комиссия, которая принимала трактора Ауховского района. Я сказал бригадиру Басиру, что хочу поехать домой, поменять одежду, выстирать поношенную. Басир меня отпустил, заодно попросив, чтобы я ему привез новую одежду. Вечером того же дня я добрался до Акташ-Ауха.
На следующее утро я только было собрался уезжать, как почувствовал в селе что-то неладное. Село буквально пришло в помешательство. Крики, вой, плач людей, ярый лай собак, мычание коров. Все перемешалось. Когда я дошел до забора дома бригадира Басира, то увидел двух солдат с автоматами. Они меня не пустили в дом Басира.
Я вынужден был вернуться обратно к себе домой. У порога нашего дома (мы тогда жили вместе с отцом, матери у меня не было, я не был женат), ко мне подошел представитель власти (русский), который уже два-три месяца присматривал за сельчанами. За ним было прикреплено десять дворов. Он справлялся, куда мы идем, что мы делаем.
Так вот, этот самый русский спрашивает меня:» Аурханов, я тебя ищу, где ты ходишь». Я спросил его, зачем я ему нужен, на что он ответил, что в клубе собрание, ты должен быть там. Ну я отвечаю ему, что мне надо ехать на МТС, в Хасавюрт, что я тороплюсь уехать, мне некогда засиживаться на собрании. На что он ответил, что после собрания и он собирается в город, у него есть машина, что я обязательно должен быть на собрании.
На небольшой площади в центре села, где раньше размещался базар, находился клуб. На площади никого не было. Меня втолкнули в клуб и за моей спиной закрыли двери на замок. Я оказался последним в селе мужчиной, кого они должны были собрать здесь. В клубе, когда я осмотрелся, было битком набито мужским населением села. Раздались голоса, что нас закрыли накрепко. Я посмотрел через окно и увидел пулеметы; выставленные напротив входа и окон клуба. Когда меня заводили, их еще не было.
Чуть позже в клуб зашли представители руководства Дагестана Даниилов и Абакаров в окружении 30-40 солдат. Абакаров сказал, что нас, чеченцев, Сталин выселяет. «Вам больше Кавказа в глаза не видать, вы отсюда не разойдетесь по домам, ваши жены и дети будут приведены сюда, во двор».
Меня солдаты, по моей просьбе, сопроводили домой, так как дома никого не было и некому было принести мне с отцом пищу, продукты на дорогу. Со двора, где нас собрали, окружив пулеметами, я своими глазами видел, как в наше село пришли сюли(аварцы) с поднятыми красными флагами, под звуки зурны, играя на гармони, танцуя. Сразу они начали осваивать наши дома, ухаживать за нашим скотом.
Молодые женщины брали кувшины из наших домов и шли за водой. Новоявленные хозяева освоились быстро, буквально за два-три часа можно было подумать, что они веками жили в моем селе Акташ-Аух, что никого не выселяли. Как будто чеченцев и не было, как будто не их согнали, как скот, как будто не их окружили с автоматами и пулеметами войска НКВД.
Мы все находились под открытым небом, шел мокрый снег. Люди мерзли, пытались согреться, кое-где разожгли огонь, но от сырых дров толку не было. Я, как и другие, начал искать по двору что-нибудь сухое, от чего можно было разжечь огонь, еще один костер. Так я очутился возле конторской постройки, на углу которой находилась кузня. Возле нее были сложены меха и прибитая доска из фанеры. Я пытался содрать из нее кусок, но она отошла вся и упала на землю и вывалился штык-нож от пятизарядного ружья.
Я несколько минут был в замешательстве, но после этого, сообразив, что если я его не отдам, скрою, но после его у меня найдут, то я могу накликать беду на всех моих родственников. Я взял штык-нож и отнес к часовому, пулеметчику, и отдал его ему. (Нас еще в клубе предупредили об ответственности за сокрытие холодного или иного оружия). Отдавая штык- нож, я сказал:» На, забери его, я нашел там»,- и указал на кузницу.
Минут через 15-20 после того как я отошел от него и начал раздобытым куском фанеры разжигать огонь, пытался его разжечь, как за моей спиной остановились 4 солдата. Они спросили:» Кто Аурханов?!» Я ответил. Затем они приказали мне поднять руки и двое солдат стали впереди, двое сзади, вот так «под ружье» меня и вывели со двора и завели в дом неподалеку. За домом была сплетенная из прутьев большая изгородь, доходившая мне до плеч. Меня приставили к ней, как к стенке. Один солдат, видимо, офицер, (по тому, как он отдавал команды) приказал одному из сопровождавших меня часовых направить на меня оружие. «Главный» начал вести допрос, вперебежку угрожая расстрелом.
Он просил меня отдать ружье. Я хотел объяснить, что нашел штык-нож и ружья у меня нет, но офицер и не хотел слушать меня. На мне была накинута комсоставовская шинель, поверху грязного комбинезона тракториста и всего замасленного. Шинель мне приобрел чуть ранее мой отец. Все-таки я успел сказать, что у меня нет ружья, хоть он лопнет и крикнул: «Давай огонь! Не спрашивай меня много, у меня нет ружья!…» Допрашивавший приказал мне снять шинель, что я и сделал.
Увидев во что я одет понизу шинели, он немного опешил и что-то сказал находившимся в комнате. Из дверей выглянула огромная голова с обрюзгшим лицом. Он что-то гаркнул офицеру. Офицер подошел ко мне и сказал, что они расстреляют меня вечером. Конвоиры отвели меня обратно.
Но больше всего из того, что пришлось испытать, мне запомнилось то, как в наше село заселялись, на наших глазах обустраивались сюли(аварцы). Я и до сих пор не могу вспоминать это спокойно. У меня и сейчас в ушах звенят их зурны и гармонь, пение их маршей. Как пришли тогда в наше село, так они живут там до сих пор.
— На второй вопрос: «Каких материальных ценностей вы лишились при выселении, что у Вас было в хозяйстве на день 23 февраля 1944 года?”, опрашиваемый ответил следующее:
—
У нас в хозяйстве был один буйвол, одна корова, восемь овец Были у нас дома. «П»-образный дом и сарай. В большой комнате был урожай прошлого года: пшеница, кукуруза, намолоченная кукурузная и пшеничная мука. На стене каждой комнаты было по ковру, деньги (наши сбережения), изделия из золота, серебра .
На третий вопрос:» Как относились военные и войска НКВД, участвовавшие при выселении к чеченцам», опрашиваемый ответил следующее:
— Вывозили нас на станцию в Хасавюрт, на третий день. Солдаты, если они считали, что ты погрузил больше положенного, v то выбрасывали вещи, даже продукты на снег. Некоторые женщины пытались взять с собой что-то из домашней утвари. Все это с кузова летело на землю. Людей не сажали в кузова машин,
а буквально запихивали, закидывали, так что не было места и ногой отупить. В один кузов сажали по 5-6 семей. Меня, например, и некоторых других сажали в вагон на месте, где сейчас находится Хасавюртовская заготбаза.
На четвертый вопрос: «Какие лишения испытывали при высылке(нехватка пищи, одежды, холод, болезнь, смерть близких и других лиц)?» — опрашиваемый ответил следующее:
—В том вагоне, в котором нас везли, мы по пути следования нигде не выходили, даже по нужде, нас просто не пускали. Вагон, можно сказать, почти не отапливался. Мы очень сильно мерзли, многие так и не доехали до конца пути. В вагоне было около 27-30 семей. Умершего выбрасывали на снег. А что там с ними после делали, одному Аллаху ведомо. Хоронили их или нет, я тоже не знаю. Другого выхода не было. Мы не знали, куда нас везут и долго ли будут везти.
На пятый вопрос: «Условия существования в Средней Азии и Казахстане (ограничение свободного передвижения, оскорбления, унижения, прозвище »враг народа», «предатель», отказ в приеме на работу, на учебу, осуждение за незначительные правонарушения, использование детского труда, предоставление ра-боты, связанной с вредными условиями труда и т.д.), свидетель ответил следующее:
—Нас выгрузили в Джелалабадской области, на станции Октябрьская. Нас увезли оттуда в село Джанчиджол на санях, подводах, запряженных ослами, лошадьми. Нам, я считаю, более повезло. В киргизском колхозе нам выделили дом, вернее расселили по домам колхозников на квартиры.
Меня с отцом заселили в дом к отцу председателя колхоза. Из-за того, что я знаю кумыкский язык, я понимал немного киргизский, поэтому хозяин дома неплохо ко мне относился. Вначале он оглядывался на нашу комнату с опаской, но однажды, когда отец молился, не выдержал и спросил меня, что это делает мой отец, Когда я сказал, что отец молится, ведь мы мусульмане, как и вы, он вначале удивился, не поверил, но после этого его отношение к нам изменилось. Хозяин рассказал, что им говорили, что везут к ним диких людей, людоедов.
Так как я знал немного язык, меня поставили бригадиром над чеченцами, ввели в члены правления колхоза. Время было голодное, и я однажды на собрании сказал председателю, что если он хочет, чтобы люди не умирали с голоду и хорошо работали, то их надо накормить.
Председатель организовал для нас общее питание за счет колхоза. Но это длилось недолго. Через некоторое время на полевой стан приехали председатель колхоза и 2-й секретарь райкома. Увидев сидящих людей, секретарь поинтересовался, почему они не работают, а когда узнал, что они обедают, да еще за счет колхоза, то он пришел в ярость, пригрозил председателю стереть его с лица земли, если он немедленно не прекратит все это.
Далее он добавил, что председатель кормит «предателей и изменников», «врагов народа». Председатель перепугался не на шутку и с того дня переестал кормить колхозников-чеченцев. С этого дня я ушел из бригадиров, сказав председателю, что я не смогу и не хочу заставлять работать голодных людей, своих же чеченцев, и перешел на трактор.
Однажды в колхоз приехал комендант работ, он проводил собрание среди спецпереселенцев. Он сказал председателю, что они /т.е. чеченцы/ не вечно будут жить у вас на квартирах, пусть кто хочет, строится, дайте им подводы и помогите обустроиться. Это вечно сосланные и будут постоянными колхозниками в колхозе.
Выслушав его, я попросил слово у коменданта. Я сказал, что если я «враг народа», «предатель», то таким, как я, в Советском Союзе нет места, пусть меня расстреляют. Не нужна мне ваша работа, я вообще жить не хочу. Он спросил меня, кто сказал такие слова, на что я ответил, что это слова 2-го секретаря райкома, произнесенные публично. Комендант справился у председателя о верности моих слов. Комендант сказал мне, чтобы я на второй день в 8 часов явился к нему в кабинет. Так я и поступил. Позже я узнал, что 2-го секретаря убрали с работы, исключили из партии.
Это, наверное, был единичный случай, но он был тогда в моей жизни. Много людей поумирало с голоду. Многие вымирали семьями. Были такие случаи, когда нашим соседям я относил ломоть горячего хлеба. Люди умирали, так и не доев этот кусок до конца. До того люди были изнурены и обессилены голодом. Таких случаев перед моими глазами было три. От голода от людей оставались одни кости.
Мы просто не успевали хоронить людей. Мертвых закапывали в снег, а когда он начинал оттаивать, то переносили туда, где он еще сохранился. У нас просто не было сил хоронить их. Мы с отцом рыли выдолбины по краям(берегу) канала и там закапывали мертвых, загораживая камнями.
На шестой вопрос: «Какой эпизод, связанный с выселением, сохранился в памяти»,- опрашиваемый ответил:
—Прежде всего мне запомнилось два эпизода: это тот момент, когда меня чуть не расстреляли в день выселения. Второй, который я запомнил на всю жизнь, это то, как в наше село Акташ- аух пришли с музыкой обустраиваться аварцы-алмакцы.
На седьмой последний вопрос опроса: ”Какова причина, по вашему мнению, выселения чеченцев?»,- опрашиваемый ответил:
—Я, да и все другие люди не знали, почему нас выселили.
Вопрос: «За что?» мучил нас, терзал. В Дагестане, когда мы возвращались, встретили нас в штыки. По дороге в село Акташ-аух стояли милицейские кордоны. Они не пропускали нас в село. Когда я на станции Хасавюрт попросил шофера отвезти в с. Акташ- аух, то он ответил, что может отвезти меня куда угодно, только не в село, иначе он может лишиться работы, что у них такое указание начальства.
Мне, да и другим возвращающимся предложили место жительства на выбор: хочешь Чонт-аул (Кизилюр- товский район), хочешь в с.Герменчик (Бабаюртовский р-он). Я не поехал туда, а остался в г.Хасавюрте. Это было в октябре 1957 г.
Вот о таких фактах я могу свидетельствовать. Я еще не доехал до родины, еще в пути следования, вернее, прохожу второе выселение с 1957г. до настоящего времени. И еще неизвестно, доживу ли до дня, когда восстановят Ауховский p-он и я вернусь в свой Родной дом в с.Акташ-аух.
История из книги автора Мусы Гусеева » Черный февраль»»
Chechenews.com
07.12.2020.