.. Воды в кране нет с самого утра. Пока не дали электричество, я лежал в арендованной комнате в центре Сухума, уставившись в трехметровый потолок с лепниной. «Ты можешь тут весь день пролежать, а воду так и не дадут», — говорит хозяйка дома, выбегая на работу. Я поднимаюсь с постели и начинаю собирать рюкзак, чтобы ехать мыться в Россию …
Грузино-абхазский конфликт закончился 23 года назад. Абхазия боролась за свою независимость и получила разрушенную инфраструктуру, дома, социальные объекты. На сегодняшний день республику признали всего несколько стран в мире, в числе которых и Россия. Сейчас правительство Абхазии продолжает отходить от войны и развиваться дальше. Власти пытаются привлекать инвестиции, вести диалог с международными партнерами, заниматься аграрными вопросами и популяризацией своих курортов.
Воды в кране нет с самого утра. Пока не дали электричество, я лежал в арендованной комнате в центре Сухума, уставившись в трехметровый потолок с лепниной. Теперь смотрю на ноутбуке фильм «Мандарины», который снял грузинский режиссер Заза Урушадзе. На экране опустевшее горное эстонское село, до которого докатилась война 1992 года. Двое его оставшихся жителей собирают последние мандарины, чтобы продать перед отъездом из страны. На их глазах происходит столкновение двух противоборствующих групп. В одном из диалогов главный герой говорит, что это бессмысленная цитрусовая война.
«Ты можешь тут весь день пролежать, а воду так и не дадут», — говорит хозяйка дома, выбегая на работу. Я поднимаюсь с постели и начинаю собирать рюкзак, чтобы ехать мыться в Россию.
Рынок есть
В небольшой сухумской аптеке очередь за лекарствами. Впереди стоит мужчина в дорогом костюме. Он густо пахнет хорошим парфюмом. В руке держит внушительную пачку пятитысячных купюр. Дождавшись, он отдает их фармацевту, говорит пару фраз на абхазском и уходит. Это потом я пойму, что в Абхазии банковская система, и рыночные отношения существуют в параллельных реальностях. А сейчас мое первое утро в стране, и я ищу зубную щетку. «Есть, конечно! Последняя осталась, — улыбается кассир из-за стекла. — Детская — 142 рубля». Отказываюсь и иду в соседний магазин. Там щетка взрослая, но стоит всего на десять рублей дешевле. В следующей торговой точке такая же история.
Над высоким обугленным домом Совмина развевается бело-зеленый флаг Абхазии. Местные говорят, что стоимость вывоза из него мусора и строительство нового здания примерно равны. На мокром сером асфальте разбросана ярко-оранжевая хурма. В кармане у меня лежит не без труда найденная зубная щетка за 30 рублей из магазина напротив.
В стране почти нет привычных для российских туристов супермаркетов. Несмотря на то, что почти все первые этажи домов в колониальном стиле заняты бутиками и кафе, продукты или хозтовары чаще покупают либо в мелких лавках, либо на центральном сухумском рынке. Он хаотично расползся на несколько кварталов недалеко от побережья. В субботний день пешеходы делят проезжую часть с автомобилями.
Магазины стройматериалов перемешаны здесь с парикмахерскими, мебельные салоны с кафетериями, ремонт телефонов и обуви совмещен с винным отделом. «Астарожна! Двери закрываюца. Следующая станция — Курский вокзал», — кричит грузчик, тягая сквозь толпу огромную телегу нагруженную турецким ширпотребом.
Центральный сухумский рынок. // Фото: Алина Десятниченко
Центральный сухумский рынок. // Фото: Алина Десятниченко
Центральный сухумский рынок. // Фото: Алина Десятниченко
«Ты думаешь, что я по вашим ценам тут буду продавать?! У других вон вообще по 160 рублей, — возмущается худощавая продавщица сигарет. — Я за растаможку отдаю 20 рублей, за доставку отдаю, за аренду. Если я по вашим ценам буду торговать, то разорюсь». Она рассказывает, что крупные сети из России сюда не заходят примерно по тем же причинам. Покупателей не так много, поэтому заниматься ритейлом не очень выгодно.
Вместо этого в Абхазии развиваются собственные компании. Например, два мобильных оператора — А-мобайл и Aquafon — успешно делят рынок между собой. Есть ресторан фастфуда А-бургер и еще много чего на первую букву алфавита. Национальный язык довольно древний, поэтому к недостающим, но необходимым русским словам, здесь просто делают приставку А.
Прокуренные невзрачные лестничные пролеты ведут на последний этаж совкового здания с лепниной. На свежевыкрашенной двери прилеплен листок с надписью «Вход». Большое помещение вещевого рынка разбито на множество отсеков, увешанных тряпьем с именитыми лейблами. «Носки, девочки, есть, тапочки, шампунь», — кричит между рядами женщина с большой черной сумкой. Ее предложение пользуется у девочек популярностью. Очередей в сколоченную из фанеры примерочную нет. Женщины переодеваются прямо возле витрин. Русских здесь почти нет. Те, что попадают сюда, задерживаются ненадолго. Их больше интересует уличный рынок с овощами и фруктами.
Под большим навесом ярко пахнет цитрусовыми, голуби рассекают пространство, люди уворачиваются от них, тут же продают специи, живых кур и перепелов, муку для мамалыги, орехи. Цены на знаменитые абхазские мандарины демократичные. Килограмм спелых стоит — 50 рублей, «мелкие, но очень вкусные» — 40 рублей.
Ближе к трем часам дня рынок закрывается. В Сухуме неважная погода. По крыше остановки тараторит град. Внутри прячутся люди. Они обсуждают сегодняшние цены. Расстроенные цыгане, которые составляют значительную часть торговцев, сворачивают пестрые тряпки и собираются на маршрутку.
В тему: Саакашвили: конфликт в Донбассе похож как две капли воды на войну в Абхазии 1992-1993 годов
Работа есть
Цыганский поселок после войны так и не восстанавливали. Вокруг выбитых окон панельных многоэтажек сконцентрированы дырки от пуль. Непрекращающийся полдня дождь превращает дворы в болота, блеклые гаражи зарастают плющом, из крыш домов прорастают деревья. На крыльце двухэтажного бледно-желтого дома болтают цыганские мужчины, попивая чачу из пластиковой бутылки.
По подъезду туда-сюда носятся дети. Все ждут возвращения с рынка женщин. «Работы толком нет. Работаем где придется», — объясняет молодой парень, который точно бы понравился Эмиру Кустурице, закуривая очередную сигарету. Он беззаботно смотрит на суетных кур и петухов и рассказывает, что как только появляется подработка, он за нее хватается. Но о работе парень говорит недолго и быстро переключается на рассуждения о тяжелой доле, семейной жизни и Боге.
С возвращением женщин, двор оживает и наполняется криками, которые слышно даже с остановки. Они не утихают уже минут двадцать. Транспорта нет столько же. «Сейчас подождите. Хачик на троллейбусе должен скоро приехать. Ну или второй. Не помню как его там», — успокаивает то ли пожилая, то ли пропитая женщина, прячущаяся от воды под козырьком магазина.
Она говорит, что маршруток ждать бесполезно — они уже всех перевезли с рынка. «Можешь пока сходить тут на винзавод. Там в ворота постучись. Можно на розлив купить. А троллейбус не пропустишь. Провода если затряслись, значит, едет», — объясняет собеседница. Транспорт подъезжает довольно скоро. За пять рублей он довозит всех желающих до центра Сухума. Таксист за это попросил бы 150 рублей, а местные гопники еще в два раза больше.
Цыганский поселок в Сухуме. // Фото: Алина Десятниченко
Цыганский поселок в Сухуме. // Фото: Алина Десятниченко
Цыганский поселок в Сухуме. // Фото: Алина Десятниченко
В небольшом кафе на улице Гулия сидят краснолицые мужики. В зале суетится средних лет официантка. Она разносит хачапури, суп, второе, спиртное. «Я раньше жила в Краснодаре. Медработником была. Но потом мне все надоело и я вернулась на родину, — объясняет она, подогревая очередную тарелку пюре с котлетой. — Для меня тут нет работы по специальности. Точнее, за нее не платят. Вообще в социальной сфере здесь работать невыгодно. Я два месяца назад работала в обувном у сестры, сейчас официанткой вот. Денег меньше, чем в России, но здесь я душой отдыхаю».
«Какая к черту безработица? Работы полно. Есть работа для людей со средним специальным образованием и для интеллектуалов с высшим. Проблема в том, как оплачивается та или иная работа», — немного злится моя сухумская подруга. Она хорошо знает о рынке труда изнутри, поэтому просит не называть ее имени. «У нас толком даже ПТУ нет, чтобы выучиться, к примеру, на парикмахера или слесаря. Есть множество весьма сомнительных „парунедельных“ курсов. Месяц спустя такой „студент“ считает себя специалистом высшего класса. Когда ему не доверяют — обижается», — сетует подруга. Она приводит в пример Европу, где люди годами обучаются мастерству. В Абхазии же, по ее словам, долго и упорно учиться не любят. «Средняя зарплата дворника 10 тысяч, обычного строителя 20-30 тысяч. А вот зарплата учителей, врачей колеблется в районе 7-15 тысяч. Безработицы нет, есть отсутствующий компонент, по сути главный — мотивационная составляющая, которая исчисляется в рублях», — резюмирует девушка.
Туризм есть
Особые надежды Абхазия возлагает в первую очередь на развитие туризма. Президент страны Рауль Хаджимба рассказывает, что власти пытаются прилагать все усилия, чтобы туристы приезжали не только летом. «Предстоящей зимой мы впервые планируем открыть зимний туристический сезон в Абхазии», — уверенно рассказывает он. Президент считает, что нужно создавать инфраструктуру и развивать экономику. Говорит, что правительство над этим активно работает, а для потенциальных инвесторов, с которыми постоянно ведутся переговоры, нужно устраивать «что-то типа тендера».
Платформа Псырцха, Новый Афон. // Фото: Алина Десятниченко
В тему: Крым как Абхазия — совсем дикий
Главная дорога, проходящая через страну от границы с Россией до границы с Грузией, гладкая и извилистая. Слева горы, на верхушках которых уже лежит снег, справа море наступает на серо-зеленые дома. Многие из них брошены своими прежними хозяевами, они постепенно покрываются мхом, во дворах ржавеют старые советские автомобили и трактора.
Туристическая привлекательность нарастает по мере того, как отдаляешься от реки Псоу. Гагра, Пицунда, Новый Афон, Сухум — излюбленные места для отдыхающих. Брошенных и разбитых домов становится все меньше. Вдоль дороги все чаще встречаются кафе и рестораны, торговцы мандаринами и хурмой, билборды, реклама экскурсий. Несмотря на ноябрьскую погоду, в море еще купаются отдыхающие, на галечных пляжах загорают девушки.
После Сухума радужную видеопленку за окном кто-то начинает перематывать в обратную сторону. Людей на улицах становится все меньше, разрушенных или просто пустых домов — все больше. Вдоль дорог бродят тощие коровы, куры сидят на поваленных заборах, грязные пляжи пустуют.
Раньше в городе Очамчира было много туристов. На бетонной абстрактной скульптуре, изображающей то ли рыбу, то ли волны, нацарапаны названия российских городов. На всем участке побережья, который может охватить глаз, всего несколько рыбаков. Они поднимают воротники, чтобы закрыться от соленого ветра и говорят, что сегодня не клюет. И вчера тоже не клевало.
В центре города стоит конструктивистское здание администрации. За ним виднеется ржавое колесо обозрения и осыпающаяся набережная. К стелле героям войны гуськом тянутся школьники. Учитель им что-то долго рассказывает. Мальчишкам не очень интересно, и они то и дело порываются к сгоревшему и проржавевшему мерседесу, оставленному неподалеку. Картина напоминает то ли украинскую Припять, то ли кипрский город Фамагуста.
Очамчира. // Фото: Алина Десятниченко
Пригород Очамчиры. // Фото: Алина Десятниченко
Очамчира. // Фото: Алина Десятниченко
В чисто символическом кафе напротив администрации подают огромные порции супа, котлет, аджики, маринованной капусты. «Я бы получше вам подогрела, но света нет весь день», — извиняется хозяйка заведения Наргиза. Мы стоим на улице и смотрим на ее ларек зеленого цвета, в котором она кормит людей. По площади он примерно такой же, как две кухни в хрущевской однушке. Внутри микроволновка, газовая горелка, стеллажи с посудой, электроплитка и поддон с песком, чтобы варить кофе по-арабски. Я спрашиваю, почему она не арендует кирпичное здание побольше, которое стоит в пяти метрах от ее кафе и постепенно превращается в помойку.
«Это здание тоже заняли и никак не делают. Деньги нету. Он сказал, что будет здесь красиво что-то строить, что к сентябрю все уберет. Мы сами тут все забили, чтобы мусор туда не бросали», — вспоминает она, как после войны освобожденные грузинами площади переходили к абхазам. На вопрос о том, не хочет ли новый владелец продать помещение, Наргиза вскидывает руки. «Продаст? Не! Какой продаст! Здесь они как-то детский центр хотят сделать. Их много и они как-то между собой здание поделить не могут», — объясняет женщина. За ее спиной, на крыльце противоположного дома, висят шары и яркая вывеска, сообщающая об открытии детского центра. Рядом на остановке куры подбирают что-то с земли.
Сельское хозяйство есть
На ужин у моей сухумской подруги два вида сыра, овощи, местное вино, тушеная картошка. Все скромно и вкусно. По дому бегают дети, орет телевизор, кондиционер греет воздух. Разговор идет о сельском хозяйстве, с которым, по словам местных жителей, не все в порядке. Я отламываю кусок сыра и спрашиваю о нем. Выясняется, что его привезли из Краснодарского края. «У нас очень мало кто делает нормальный сыр. Если кто делает, то оставляет себе. А так покупают краснодарский и выдают за домашний», — объясняет тетка моей подруги Марина. Интеллигентная и образованная женщина рассказывает, что в основном сыр везут из станицы Дондуковка. Она рассказывает, что дондуковский сыр перевозят через границу, здесь коптят и продают. Это очень похоже на российскую историю с импортозамещением. Конечный продукт сделан внутри страны, а сырье для него — за ее пределами.
«Для того, чтобы иметь свое производство нужно, чтобы коровы не бегали по горам и долам, а нужно нормально за ними ходить, кормить, пасти, чтобы было нормальное молоко. У нас они носятся, как козы. Они не молочные совсем. Есть люди, которые кормят корову, делают поилки, но таких людей не так много», — объясняет Марина и вспоминает, что до войны не было такого запустенья, а сейчас поля, которые раньше колосились, вообще не обрабатываются. Люди, которые этим раньше занимались в деревнях, сейчас спустились в город.
Очамчирский район. // Фото: Алина Десятниченко
С подругой мы выходим покурить на балкон. Она показывает мне на соседний дом и шепотом говорит, что раньше в нем жили коренные сухумчане, которые во время войны уехали. Теперь в большом доме живут другие люди. «Вот они, как там переселились, постепенно вырубают крутой сад, который до этого там был, кукурузу сажают, кур держали в центре города. То есть люди переехали в город, но деревня из них не вышла. Получается, то для человека лучше жить в той среде, в которой он чувствует себя наиболее комфортно», — рассказывает девушка.
Абхазия славится своими мандаринами. В Москве на развалах у метро их продают по 150 рублей за килограмм. Это примерно в пять раз дороже, чем их массово скупают у местных фермеров здесь. Последние говорят, что самим возить их в Россию стало невыгодно. Проще отвезти их на местный рынок или ближе к границе и продать все сразу, чем заморачиваться с логистикой. Примерно такая же ситуация, по словам местных производителей, с фундуком.
Оправдывать свое бездействие тем, что «у нас была война», уже не имеет смысла. Должно же наконец наступить время, когда пора строить и созидать.
«Как вот тут вкладывать деньги в сельское хозяйство? Как развивать скотоводство, когда толком нет даже ветеринарных лабораторий? На земле работать надо, а мы обленились что ли, или отвыкли. Место здесь благодатное, но почему-то мрак никак не рассеивается, — все больше заводится она и засыпает меня вопросами, на которые я не нахожу ответов. — Оправдывать свое бездействие тем, что „у нас была война“, уже не имеет смысла. Должно же наконец наступить время, когда пора строить и созидать».
В тему: Непризнанная Абхазия передумала входить в состав России
Жизнь есть
Машина долго взбирается по пустой горной дороге, вплотную прижимаясь к заборам. Если вытянуть руку из окна, то можно сорвать хурму. По пути в село Ачандара мы останавливаемся на большом квадратном поле. С торца установлена трибуна с громкоговорителями, слева мемориал героям, погибшим в Войне, чуть дальше растут вековые деревья. Редактор местного издания «Сухум-Москва» Антон Кривенюк рассказывает, что это место для народного схода. Здесь собираются старики и просто уважаемые люди, чтобы обсудить насущные вопросы.
«Последний сход, который здесь собирался, был по поводу увольнения главы местной администрации из-за того, что он принял участие в съезде оппозиции. Народ был этим недоволен, отправили делегацию к президенту, но ее не приняли. Это очень большая проблема, потому что на выборах Ачандара за него голосовать не будет. В Абхазии в этом смысле прямая демократия. Тут невозможно дать бабки, пойти, на кого-то надавить», — рассказывает Кривенюк.
В горном поселке попадаем за стол, который заставлен деревенской едой. В центре большая сковорода с жареной косулей, на тарелках мамалыга, сыр, соленья, компот, чача, свежий хлеб. Местный житель Карен живет в Ачандара со своей большой семьей. Пятеро его детей играют на просторном дворе, покрытом короткой сочной травой, возле каменного приземистого сарая сушится белье. Карен рассказывает, что работает пекарем в Сухуме, но сейчас решил отдохнуть.
Карен у ворот своего дома. // Фото: Алина Десятниченко
Семья Карена. // Фото: Алина Десятниченко
Семья Карена. // Фото: Алина Десятниченко
Семья Карена. // Фото: Алина Десятниченко
Семья Карена. // Фото: Алина Десятниченко
«Я уже 16 лет лавашник, своя пекарня у меня, могу хлеб любой делать, — рассказывает он, обмакивая кусок лаваша в соус. — По четыре тысячи в день имел. Год и восемь месяцев там работал не выходя. Сам лепил, сам убирал. Я каждый день в четыре-пять утра вставал. В месяц один день только отдых делал. Я дом купил, машину купил, бытовой техникой затарился. Но потом понял, что не могу уже. Людей поставил, потому что сам вообще в нокаут пошел. Мне сейчас 36 лет и устал». Карен немного смущается своего акцента и пытается быть немногословным. «Я вообще из Еревана родом», — как бы оправдывается он и выходит покурить. Он старается особо не налегать на алкоголь, говорит, что у него работа и дети, а когда выпьет, ему хочется отдохнуть.
«У меня в комнате дед лежит. Не ходит. Он на войне был. Я его раньше расспрашивал про войну. Он мне говорит: „Карен, ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, как моим братьям в голову стреляли и кишки вываливались у них?“. Я больше не спрашивал его про войну», — говорит он и тушит тонкую сигарету об каменные ступени дома.
—
Антон Кравцов, фото: Алина Десятниченко; опубликовано в издании LES
Источник: argumentua.com
20.11.16.