Оюб Титиев: Все, что происходит в Чечне, делается с позволения Кремля

Глава грозненского отделения правозащитного центра «Мемориал» Оюб Титиев, осужденный на четыре года колонии-поселения по обвинению в хранении наркотиков, 21 июня вышел на свободу. В Аргун встречать Титиева приехали родственники, коллеги и друзья, которые поддерживали его и присутствовали почти на всех судебных заседаниях. Суд принял решение об условно-досрочном освобождении Титиева, который отбыл треть назначенного ему срока наказания. Коллеги Титиева считают дело сфабрикованным и заявляют о попытках чеченских властей избавиться от правозащитников в республике.​

Оюб Титиев ответил на вопросы корреспондента проекта «Кавказ.Реалии» .

– ​Оюб, как вы себя чувствуете?

– Чувствую себя прекрасно. Рад видеть всех друзей, давно никого не видел. Уже полтора года. К сожалению, не все сегодня присутствовали, кого хотел видеть. Надеюсь, я еще их увижу. Но многих увидел, кого хотел.

– ​Вы довольно уверенно держались на протяжении всего процесса. Откуда черпали силы?

– Силы мне придавала поддержка моих друзей, близких и коллег, а также всех журналистов и международных сообществ. Понимал, что идет очень сильная, мощная поддержка. Поэтому всегда чувствовал себя уверенно.

– ​Могли ли вы представить, когда начиналось, что за вас вступятся тысячи людей по всему миру?

– Ожидать такого невозможно. Но постепенно все нарастало. То, что меня поддерживают коллеги, я всегда знал, и эту поддержку чувствовал.

– В таких ситуациях неизбежно находятся те, кто предпочел трусливо промолчать. Есть ли такие люди среди вашего окружения?

– Разумеется, и немало.

– ​Каково ваше отношение к ним сейчас?

– Я к ним ничего не чувствую. Они в этой ситуации повели себя не очень-то подобающим образом, но я никого ни в чем не обвиняю. Это их гражданская позиция. Через какое-то время сами поймут, что это было неправильно.

– ​Международные правозащитные организации – ​это хорошо, но чувствовали ли вы поддержку своего народа, за помощь которому, собственно, оказались за решеткой?

– Чувствовал. Везде, куда меня доставляли, все говорили о том, что всё прекрасно понимают и знают, что это фабрикация. И никто не верит в эту чушь [с наркотиками].

–​ Как вы думаете, почему самим чеченцам сейчас в ЧР опаснее, чем, например, этническим русским? Или это только кажется?

– Нет, это не иллюзия. Просто сегодня здесь русскоязычное население, русские, пользуются поддержкой Кремля, президента, защитой какой-то. Они это знают. А мы, чеченцы, этой поддержки не чувствуем. Мы знаем, что этой поддержки нет. Практически нет никакой поддержки со стороны Кремля для простого чеченца. Я, например, обращался [к президенту].

–​ Чем вы так насолили власти в Чечне, что проучить решили именно вас?

–​ Я тут как личность, наверное, ни при чем. Скорее всего, «Мемориал» хотели закрыть. Они добились этого.

– Почему «Мемориал» сворачивает свою деятельность в республике?

–​ Я не смогу взять кого-то на работу, поставить задачу и быть уверенным, что мой сотрудник вернется в офис. Нет никакой гарантии безопасности. Поэтому, думаю, в ближайшее время мы не будем заниматься здесь правозащитной работой.

– Вы останетесь в Чечне или уедете?

– Пока побуду немного здесь, займусь хозяйственными делами, своим домом. Потом поеду к коллегам в Москву, то есть перееду в столицу.

– Кстати, о хозяйственных делах. Ваш дом в Курчалое снесли. Вы будете добиваться компенсации?

– Его снесли, когда я уже был за решеткой. Он попал под реконструкцию. Не только мой дом, целую улицу снесли. Компенсации добиваться не буду, так как новый дом мне выделили.

– То есть все нормально?

– Нормального ничего нет, конечно. Мне придется его достраивать. Но другие получили такие же дома.

– Изменилась ли за 20 лет ваша мотивация правозащитной деятельности?

–​ В 2001 году здесь шла война, были похищения и убийства. Нужно было этому как-то противостоять. Увидел работу «Мемориала» – единственной организации, с кем я встретился в то время, кто реально помогал чеченцам. Поэтому согласился на работу с «Мемориалом». Все эти годы, да, была опасность. По сегодняшний день ничего не изменилось, все так и остается: похищения, пытки и убийства.

–​ Задевали ли вас сюжеты на местных телеканалах, в которых утверждалось, что вы наркоман?

– Все прекрасно знают, что это не так. Я никогда не был наркоманом. Никогда не употреблял даже спиртного, не курил.

–​ Сама по себе попытка замазать вас не оскорбительна?

– Это даже не оскорбительно, потому что неправда. Это мимо ушей. Не задевает абсолютно.

–​ Опишите одним предложением современную Чечню?

– Здесь диктатура, мы это прекрасно знаем. Не только здесь, но и по всей стране.

–​ Вы говорите о диктатуре. В вашей ситуации это звучит более чем смело. Не боитесь?

–​ Разумеется, я боюсь за своих близких и за своих коллег. Но то, что есть, очевидно. Все знают, какой это режим. Тоталитарный режим. Не только в Чечне, а по всей стране. Все, что происходит в Чечне, делается с позволения Кремля, с позволения президента. Он все это допускает. Это его детище.

–​ К Рамзану Кадырову у вас какое отношение?

– Да я его не знаю, никогда с ним не встречался. Никакого отношения к нему у меня нет.

– Он делает для Чечни скорее положительные или отрицательные вещи?

– Положительное он, может, и делает, но в плане защиты прав людей практически нет никакой работы.

–​ Вы бы хотели встретить полицейских, которые подбросили вам наркотики, и что-то им сказать?

– У меня нет никакого желания их видеть. Хочу видеть их за решеткой за то, что они творят и творили. Надеюсь, они там и окажутся.

–​ Будете ли добиваться отмены задержания, ареста, приговора и пр.?

– Думаю, да. Придется до конца добиваться отмены всего этого. Отмены приговора и наказания преступников.

–​ Вас не останавливает УДО? Есть мнение, что вы отказом оспаривать приговор косвенно признали вину.

– УДО – это не значит, что все, что это победа. Нет, это не победа. Почти полтора года за решеткой и четыре года лишения свободы [по приговору] – это не победа.

В этой колонии, где я сидел, было очень много осужденных по аналогичной статье 228, ч. 2. Ни один из них не получил такой же срок, как я. Их сроки были меньше – до трех лет.

Практически все, 90%, выходили и выходят оттуда по УДО. Так что никакого исключения мне не сделали. У меня еще больше 2,5 лет условного срока. И этот срок нужно как-то пережить. Поэтому никакой победы нет.​