Недавно официальное лицо почти официально признало, что мы воюем в Чечне именно с народом.
В последнем номере “Литературки” читаем: “Они — народ-паразит”. Это слова командующего Восточной группировкой войск в Чечне генерал-майора Макарова. Ну, а с паразитами сами знаете как.
На кого собирается опереться Россия в послевоенной Чечне? На валяющихся на полу изолятора измученных людей? Или, может быть, на их многочисленных родственников? “Там и мать его, между прочим, погибла… (речь идет о матери полевого командира Абдулаева. — “Итоги”). В общем, туда ей и дорога, если она такого волка воспитала…”. Это все тот же Макаров откровенничает.
Иными словами, Россия мстит. За «воровство людей, за вторжение в Дагестан, за тысячи погибших своих солдат, за взрывы жилых домов», за поражение в прошлой войне, в конце концов. Но не только чувство мести движет властью. Она хоть и декларирует, что стремится к налаживанию мирной жизни не меньше, чем к военной победе, на самом деле цель ее, возможно, прямо и не формулируемая, — сначала поставить народ на колени (весь, а не одних боевиков), а потом уже начать с ним сквозь зубы разговаривать. А иначе как объяснить все, что творится в фильтрационных лагерях? Впрочем, официальные лица божатся, что с заключенными там обращаются самым нежным образом.
Значит, врет французская “Монд”, которая три недели назад первая сообщила о пытках в Чернокозове, врет Андрей Бабицкий: не бил его никто резиновыми дубинками и не слышал он криков истязаемых? А известный своей честностью Сергей Ястржембский чистую правду говорит: никого нигде не мучают, только выясняют, боевик ты или нет?
Но вот перед нами фотографии, сделанные в середине февраля российским журналистом в том же Чернокозове и в Толстом-Юрте, селении, в которое свозили раненых боевиков после их неудачной попытки пробиться из Грозного в начале февраля. Тогда отряды Басаева заманили на минные поля. Между тем вместе с бойцами из города пытались вырваться и мирные жители: на тех же кадрах видно, как много среди этих людей женщин. Одного взгляда на них достаточно, чтобы сказать: то, что там творится, — преступление. Не содержат — хоть пленных, хоть мирных жителей — в промороженных бетонных подвалах.
Не может человек с оторванной ногой валяться на полу, его место в госпитале. Не бывает у людей, с которыми сносно обращаются, таких изможденных лиц и затравленных глаз. И кто бы объяснил, зачем в закрытом помещении безоружных людей держать с поднятыми руками? А лицо охранник прячет от кого — от фотокорреспондента или от чеченцев?
Скажут: где взять в условиях войны подходящие помещения, когда фильтровать приходится чуть не все мужское население республики? Но это бандит держит пленного в яме или, если не может увести его с собой, всаживает в него пулю, как, судя по всему, поступили только что с фотокором ИТАР-ТАСС Владимиром Яциной. А регулярная армия потому и называется регулярной, что от нее можно требовать соблюдения некоторых норм — ей запрещено мародерствовать, пытать военнопленных и убивать мирных жителей.
То, что в ходе военных действий про закон вспоминают нечасто, понять еще можно, но на прошлой неделе министр юстиции Юрий Чайка, выступая перед депутатами Парламентской ассамблеи Совета Европы, заявил, что Бабицкий -преступник и он потому врет про Чернокозово, что хочет от себя отвести карающий меч правосудия. Уши вянут. Не объяснять же немолодому и титулованному юристу, что есть разница между преступником и подследственным. А самое-то главное, что после этого чайкинского пассажа верить Бабицкому начинаешь на все сто.
Власть приучила нас: если она говорит — не было, значит, было. Не было, говорите, в Чернокозове издевательств? Тогда почему после заметки в “Монд” на следующий же день не доставить в лагерь на вертолете МЧС трех “врачей без границ” и трех активистов какого-нибудь “Эмнисти интернешнл”? Пусть бы они получили возможность зайти в любое помещение, осмотреть любого заключенного, говорить с кем угодно.
За все время ведения боевых действий ни одного громкого расследования, ни одного обвинения. (Армейская машина сбила ингушских девочек, пьяные солдаты застрелили в ингушском селе продавщицу — мы так и не знаем, дошли ли эти дела до суда). В ответ на сообщения правозащитных организаций и прессы о грабежах, насилии и расстрелах только категорические опровержения. Ни одного подробного отчета о проведенном расследовании.
29 февраля власти устроили журналистам поездку в Чернокозово. Те увидели там только что отремонтированные помещения, приветливых надзирателей, поваров в белых халатах, парную баранину в борще и вполне упитанных заключенных. Женщин-чеченок, попытавшихся прорваться к журналистам, омоновцы оттеснили от автобуса. Правда, одной удалось в открытое окно просунуть в автобус пачку писем. Из них следует, что большинство заключенных днем раньше были из Чернокозова вывезены.
Московский чеченец, в прошлый вторник вернувшийся из Чечни, только улыбнулся, когда корреспондент “Итогов” заговорил о заключенных: “Да кто им заключенных будет показывать. Их еще в понедельник развезли по другим лагерям. А те, кого показали вашим коллегам, — это все родственники гантамировских милиционеров.
Еле уломали их пару дней провести за решеткой”. “Все-таки идиоты наши пропагандисты, — прокомментировал историю с посещением Чернокозова высокопоставленный сотрудник МВД, — ну заключенных увезли, это понятно, но зачем было стенки красить? Ведь сразу же ясно становится, что все — лажа чистой воды”.
7 марта 2000 года. Мемориал.
