Чеченский феномен: Неистребимая страсть к свободе гл. 9
Весна 1991 года. Перманентный митинг в центре города, превратившийся в неотъемлемую часть жизни Грозного, продолжается.
«У нас уже выросло целое поколение, не знающее родного языка», — слышу голос очередного оратора, женщины средних лет. «Это учительница», — услужливо сообщила мне одна из двух женщин поблизости.
«Наконец-то дождались, ввели чеченский, сделали его обязательным. Но это — всего лишь формальность. В большинстве школ уроки чеченского не проводят, ссылаясь на нехватку преподавателей. А между тем, всем хорошо известно, сколько преподавателей чеченского языка и литературы выпускает ежегодно национальное отделение нашего университета.
Но даже в тех школах, в которых эти уроки всё же проводятся, их ставят последним, шестым, уроком, когда уставшие дети теряют концентрацию. Большинство учащихся эти уроки игнорирует, и никто с них за это не спрашивает. Смотрят на это сквозь пальцы. Да и само преподавание не поставлено на должный уровень».
То сзади, то спереди раздаются голоса в поддержку выступающей. И тут же – примеры, у каждого свои. «А утренники в детских садах, — говорит одна из стоящих рядом молодая женщина, обращаясь к соседке. – Там же не бывает ни одного национального номера!»
Да, такие издержки встречались не только на утренниках в детских садах… Новогодние представления в ДК имени Ленина были рассчитаны на 10 каникулярных дней. Я просмотрела программу концертов, где не обнаружила ни одного чеченского или ингушского номера, хотя они, наверняка, украсили бы праздничные утренники, которые обычно подготавливались силами учащихся из самодеятельных кружков, среди которых был и ансамбль чечено-ингушских песни и танца. Я разговаривала по этому поводу с секретарём Заводского райкома партии, который с моими замечаниями согласился и даже пообещал разобраться. Но, к сожалению, это был не единственный случай явного ущемления коренного населения республики в вопросах национального языка или культуры.
Помню инцидент, произошедший в детском саду г.Грозного между русской заведующей и воспитательницей-чеченкой, к которой обратилась мать одного из её подопечных с просьбой разговаривать время от времени с её сыном по-чеченски.
Понятно, что родители желают, чтобы их дети говорили на родном языке, но, занятые на работе, не имеют возможности общаться с ними в достаточной для этого мере. Если же в доме нет бабушки или дедушки, положение усугубляется. Молодая мама искала выхода из этой ситуации, когда обращалась за помощью.
«Услышу ещё раз, что ты разговариваешь по-чеченски, — уволю!» — такова была первая реакция заведующей, заставшей воспитательницу на «месте преступления». А когда беседа продолжилась в кабинете, она была обвинена во всех смертных грехах за то, что посмела говорить с воспитанником на своём родном языке, пусть и по просьбе родительницы.
А директор одной из школ Грозненского района был уволен за то, что учащиеся ввереной ему школы поздоровались с членами комиссии, прибывшей из столицы, по-чеченски .
Отличилась в этом смысле и секретарь парткома нефтяного института, армянка по национальности. Выступая на очередном партийном собрании, она с гневом говорила о том, что «в перерывах между лекциями кругом слышна чеченская речь! А ведь ещё Ленин говорил, что подобное недопустимо…» (это происходило в 80-е годы).
Преподаватель того же института, кандидат технических наук, Нажмутдин Тепсаев, очень удивился этому заявлению.
Как и каждый образованный советский человек, он постоянно обращался к собранию сочинений Владимира Ильича, но с подобным тезисом не встречался. В перерыве собрания он подошёл к партийному вожаку и потребовал у неё конкретной информации об источнике, в котором Ленин осуждает общение на родном языке. Ответ был невразумительным. Но, к сожалению, во всём институте не нашлось более никого, кто бы возразил завравшейся партийной патронессе. Правда, определение ей и ей подобным было дано самим Лениным. Он отмечал, что «обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения» (Ленин, ПСС, т.45, стр.358).
Когда, завершив свою речь, сошла со сцены возбуждённая учительница, её место занял степенный пожилой человек в очках и тёмной шляпе. Он говорил о том, что народ, лишённый своего языка, подобен дереву со сгнившими корнями, которое неизбежно будет вырублено.
— Народ, лишённый языка, теряет индивидуальность и обречён на исчезновение. Взгляните на Израиль. Они восстановили мёртвый иврит по старым книгам. Значит нужен народу свой язык! Хотя в нашем случае речь должна идти не только об этом.
— Для любого человека является оскорбительным пренебрежительное отношение к его вере, традициям и обычаям его народа. Возьмите армию. Мы отправляем наших сыновей в её ряды для исполнения воинского долга. Мы немало потеряли их в Афганистане из-за очередной авантюры правителей Центра. Они достойно принимали смерть – ни один не стал перебежчиком, не сдался в плен, хотя примеров, когда сдавались сами русские и представители других народов, больше, чем достаточно.
—
А как армия поступает с нашими сыновьями? Она пытается истребить в них всё человеческое. Глумится над их религиозными и национальными чувствами, подсовывая на обед свинину. Многие, не выдержав голода, нарушают заповедь мусульманина. А где нарушена одна, может быть нарушена и другая. Если среди вас найдётся тот, кого такое положение устраивает, то пусть ответит, обратясь к своей совести, на каждый вопрос отдельно. Хотел бы он говорить на чужом языке, не зная родного? Хочет ли он есть то, что запрещено его религией? Нравится ли ему, когда высмеиваются его обычаи, культура и традиции – всё, что является предметом его национальной гордости? Желал бы он, чтобы его после смерти похоронили , как безбожника или иноверца? А в нашей действительности бывало и такое…
— А вспомните факты вандализма на наших кладбищах после депортации в 1944 г., когда плиты с чеченских и ингушских могил использовались на строительстве свиноферм, канализаций или тротуаров. Это – надругательство не только над памятью мёртвых, но и над чувствами живых.
— А развитие свиноводства в республике, противоречащего традициям нашего народа, это ли не оскорбление национального достоинства? Вот откуда национальная рознь и вражда, которые насаждает Москва, вот и вся её «национальная политика». По телевидению, в газетах всё негативное вешается на «лиц кавказской национальности». Лично я ничего хорошего не жду ни от перестройки, ни от Горбачёва, ни от Ельцина. В России меняются правители, лозунги, неизменной остаётся только имперская политика в отношении нерусских народов. Ничего не изменится и теперь.
— Нам нужно брать пример с прибалтов. Мы обойдёмся без «благодетелей», опустошающих наши земли. За почти 100 лет из нашей земли выкачано столько нефти, что за её счёт можно было бы отстроить 100 таких городов, как Грозный. Я – нефтяник, выпускник нефтяного института 60-х. Были годы, когда из недр Чечено-Ингушетии выкачивалось до 25-27 миллионов тонн высококачественной нефти, а всего из недр нашей республики выкачано более полумиллиарда (500 000 000) тонн нефти с начала эксплуатации. Апряткины (1-й секретарь обкома ЧИ АССР) получали за это высокие правительственные награды. Трижды орденоносной стала и наша республика.
Но что эти ордена дали народу, кроме 400 тысяч тонн ядовитых выбросов в год, что в пересчёте даёт по 300 кг. на каждого жителя, да массу неизлечимых болезней? Никто не говорит вслух о страшной экологической угрозе, которая нависла над жителями республики. Теперь, когда наши недра поиссякли и собственной нефти добывается меньше, на наши нефтеперерабатывающие заводы перегоняют нефть с других месторождений, и самая токсичная из них — Тенгизская. Нам уготована экологическая катастрофа. А что получает от этого республика? Один, всего лишь один процент от всех нефтяных поставок ! Это настоящий грабёж. Никого не интересует загрязнённая атмосфера. Более того, в Москве решили, что этого мало. Решили и биохимический к нам пристроить. Есть такая поговорка: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Нам надо спасаться!
Ещё несколько лет назад, беседуя с группой врачей, ожидающей в редакции начала передачи, я услышала об опасности, связанной с возделыванием табака. Производством этой культуры в нашей республике занимались, главным образом, хозяйства горных районов : Веденский, Ножай-юртовский, Шатойский. Бывая в этих районах, я не раз видела огромные гирлянды из крупных листьев, развешенные под чердаками и навесами у местных жителей, которые сушили табак в домашних условиях. В основном, его выращиванием занимались женщины и дети. Женщина-гектарница, подрядившаяся вырастить гектар табака, подключала к этой работе и своих детей – одной не управиться. Таким образом, производство табака становилось семейным ремеслом.
Когда на трибуне митинга появилась уже немолодая женщина, я узнала в ней свою давнюю собеседницу-врача. Она говорила о том, что выращивание и обработка табака в домашних условиях, ставшие нормой для жителей горных районов, чреваты непоправимыми бедами. Говорила о генофонде, которому производство этой культуры наносит огромный ущерб.
И в самом деле, что происходит с жителями горных районов? Если ещё 15-20 лет назад к нам, на телевидение, с концертами художественной самодеятельности приезжали все, как на подбор, рослые, стройные, со свежими лицами юноши и девушки, то теперь молодёжь этих районов словно подменили. Всё больше встречаются низкорослые, с землистым цветом лица. Действительно, происходит что-то неладное.
Но почему всё происходящее волнует только чеченцев и ингушей? Обращает на себя внимание национальная однородность митинга. Не поддаётся объяснению пассивное отношение к происходящим процессам некоренного населения республики. Взять, к примеру, Гудермес, город с 40-тысячным населением, подавляющее большинство которого составляют русские. Заработай комплекс БВК – беды не избежать никому. В чём же кроется причина их равнодушия в столь судьбоносных вопросах? Да и равнодушие ли это?
Мы не раз обсуждали проблему экологии и с сотрудниками, и с соседями. Они были озабочены не меньше нашего. Об иждивенческой политике метрополии, сделавшей себе из нашей республики кормушку, говорили сами русские. Их возмущение возрастало после очередных поездок в Москву. Они с гневом рассказывали о вызывающем и высокомерном поведении москвичей, старавшихся выдавливать их из очередей в магазинах, дескать, «понаехали, из-за вас и вещи приличной не достанешь», забывая о том, что на Москву работал весь Союз.
Кто-то возмущался нравами на Центральном телевидении, где «без взятки даже сюжета в эфир не протолкнёшь». Откладывают ролики в долгий ящик, а потом говорят, что тема потеряла актуальность.
— Вон, Далхадов, попал в передачу на ЦТ, думаете – просто?
— У него голос, как у Муслима Магомаева, — возражает кто-то.
— Кому нужен его голос? Он редактору вазу хрустальную подарил. Почти метр в высоту. Где только достал такую?
— Захочешь выступить на ЦТ – достанешь.
И так далее, и тому подобное… А на митингах – почти никого.
— Почему ты не ходишь на митинги? Тебе не интересно? – спрашиваю я редактора информационных программ Виталия Елфимова.
— Мне это надо?
— Ты же первый возмущался!
— А что изменится? Ты же знаешь, что материалы оттуда всё равно не пропустят.
— Я думаю, что этот запрет тоже ненадолго.
Разумеется, задача телевидения – отражать происходящие события, сопровождая их соответствующим комментарием. Но нам в тот период была спущена директива обходить вниманием происходящее, т.е. просто игнорировать, — «выпустят пар, да успокоятся». Среди моих коллег были и такие, которых не устраивало такое положение.
На еженедельных летучках говорили и о том, что позиция, занятая телевидением, не что иное, как позиция страуса, зарывающего голову в песок; что мы не имеем права на самоизоляцию. Раз проблема существует, значит она должна быть освещена. В связи с этим разделились мнения, а затем и позиции тележурналистов.
Продолжение следует …….
Chechenews.com
25.04.20.