Степан Кашурко: Им хватает наглости жить среди чеченцев!

Семь десятилетий назад в дни депортации ингушей и чеченцев исполнители приказа Берии чинили дикие расправы над людьми – расстреливали и вешали, жгли и кололи штыками ни в чем не повинных детей, женщин и стариков, чьи отцы, мужья и сыновья в то самое время сражались на фронтах Великой Отечественной войны. И за это никто не понес наказания. Чудом уцелевшим свидетелям этих зверств оставалось только уповать на Бога, который велел людям не мстить злодеям: «Мне отмщенье, и аз воздам».

Что до самих палачей, они, уверенные в том, что их имена никто и никогда не предаст огласке, растворились в народе. А некоторые, наиболее наглые и циничные, даже поселились в той же поруганной ими Чечне. Как ни в чем не бывало, зажили среди вернувшихся из ссылки. Прикинулись добрыми соседями, друзьями. Но сколько веревочке ни виться…

Одному из палачей, уютно устроившемуся в Чечне, не повезло – имя его стало известно. Случилось это так.

В 1990 году, будучи председателем Чрезвычайной комиссии по расследованию геноцида в Хайбахе, где 27 февраля 1944 года были заживо сожжены 705 жителей района, я изучал архивные документы и обратил внимание на рапорт начальника Галанчожского оперативного сектора полковника Гранского, который 28 мая 1944 года при подведении итогов депортации рапортовал:

«Заместителю Народного Комиссара Государственной безопасности СССР Комиссару госбезопасности 2-го ранга тов. КОБУЛОВУ:

РАПОРТ

После выселения чеченцев и ингушей в Галанчожский район прибыли части военно-учебного стрелкового полка майора САЙГАКОВА для помощи Государственной комиссии по сбору скота и имущества, дислоцируясь подразделениями на хуторах Галанчожского района. Они допустили ряд безобразных фактов нарушения революционной законности, самочинных расстрелов оставшихся после выселения чеченок-старух, больных и калек, которые не могли следовать.

22 марта на хуторе Геличи Галанчожского района курсант СИНИЦА по приказанию мл. лейтенанта СТРУЕВА и сержанта СИДОРОВА расстреляли больного Гайсултанова Ибрагима, Джабаска Демилхана – калеку, Гайсултанова Умара – 8-летнего мальчика. Из них старик и мальчик были заколоты штыками.

19 апреля 1944 года этой же группой в районе хутора Геличи были расстреляны еще два неизвестных чеченца. В хуторе Амки Галанчожского района оставалось после выселения 5 женщин-старух, которые по состоянию здоровья не могли следовать на пункты сбора.

Бойцами этого же полка из подразделений, дислоцированных в Амки Ялхороевского сельсовета, через трубу в топящуюся печь сброшены были боевые патроны, которые рвались и убивали находящихся в избах людей. По не уточненным данным курсанты этого же подразделения, находящиеся в Нашхоевском сельсовете Галанчожского района, произвели самочинный расстрел больных и калек до 60 человек.

Подобные самочинные расстрелы дали возможность бандитам АНЗОРОВУ Висаиту и др. проводить контрработу среди уклонившихся от выселения и вербовку в свои банды.
61-й учебно-стрелковый полк дислоцируется – станция Солдатская.» Из последующих документов выяснилось, что за такое разоблачительно-откровенное донесение полковник Гранский был наказан.

В документах 61-го учебного стрелкового полка я нашел курсанта Синицу Василия Никитича и сержанта Сидорова Сергея Алексеевича, а в списках офицеров обнаружил и командира взвода 1-й пулеметной роты младшего лейтенанта Струева Николая Михайловича, 1924 года рождения, уроженца станицы Курганная Краснодарского края.

Под тяжким впечатлением от прочитанного я решил разыскать этого Струева, отдававшего приказы убивать беспомощных чеченских стариков и детей. Поехал в станицу Курганную, где узнал, что в 1946 году Струев отбыл в неизвестном направлении. Затем я переполошил многие военкоматы, в которых мог стоять на учете офицер Струев, – все напрасно: следы ретивого карателя, казалось, затерялись безвозвратно. Ни на что уже не надеясь, на всякий случай я обратился и в военкомат ЧИАССР. Мне казалось, быть такого не может – не осмелится он обосноваться там, где убивал мирных жителей. Но он там и оказался!

В ответ на мой запрос прислал письмо: «Я Струев Николай Макарович, а не Михайлович. Во время войны был на фронте, а не в Чечне. Так что извиняйте! Живу в станице Шелковской вдвоем с женой Надеждой Васильевной. Мы – мирные люди, у нас самая мирная профессия – учим уму-разуму чеченских детей. Интересно, как вы узнали мой адрес, кто дал его?»

Однако чутьё подсказало мне, что это и есть тот самый лейтенант Струев, который приказывал истреблять чеченских стариков. И я поехал в Шелковскую, взяв с собой двух братьев Ахильговых, ингушей. Почему ингушей? Боялся, что чеченские парни могут не сдержаться при встрече с одним из палачей их народа. Струева пригласили в военкомат. Встреча состоялась в комнате на втором этаже. Он пожелал сесть у приоткрытого окна и на мои вопросы реагировал бурно, с угрозами – дескать, будет жаловаться в Обком, в ЦК, подаст в суд за клевету…

И только тогда, когда я предъявил ему архивную фотокарточку и его собственноручное донесение начальству, Струев признался, что, страшась отмщения, вынужден был по прибытии на постоянное жительство в Галанчож поменять отчество. Я заметил, что тут он просчитался: отречение от родного отца не спасет его от позора. Струев сделал попытку выпрыгнуть из окна, но братья Ахильговы задержали его. На следующий день коммунист Струев пришел на прием к Первому секретарю Обкома ЧИАССР Доку Завгаеву, но я успел предупредить Доку Гапуровича о преступлениях Струева.

Из Грозного меня срочно отозвал в Москву Председатель Всесоюзного Совета ветеранов войны, труда и Вооруженных сил, Маршал Советского Союза Николай Васильевич Огарков.
Он меня знал в связи с моими поисками безвестных героев Великой Отечественной войны, а теперь получил от Струева жалобу на мои действия. В своей жалобе Струев, в частности, сообщил, что солдат его взвода Синицин, будучи курсантом, дезертировал, изобличен как мародер и даже предлагал ему, Струеву, украденную где-то форму офицера, а Кашурко возводит на него, честного коммуниста и фронтовика, поклеп, опираясь на клеветнический донос этого самого дезертира и мародера.

В заключение своей жалобы, адресованной Маршалу Огаркову Н.В., Струев подчеркивает, что Кашурко «недоброе дело затеял. Разъезжая по Северному Кавказу, сеет вражду и ненависть между людьми. Надо его остановить. Помогите. А то доберется и до генералов. Выручайте!» Маршал Огарков попросил меня найти курсанта Синицу, запятнавшего себя, по утверждению Струева, дезертирством и мародерством. Подполковник в отставке Синица откликнулся без утайки и в назначенный срок прибыл из Сибири в Москву. В этот же день прилетел из Чечни по просьбе Маршала и его бывший командир.

Огарков задал ему вопрос:

– А что бы вы, Струев, сделали с Синицей, если бы довелось встретиться?
– В клочья бы разорвал негодяя! – глазом не моргнув, отчеканил Струев.
– Пригласите подполковника Синицу! – приказал Огарков.
В кабинет вошел статный сибиряк и с ходу молвил:

– Так вот ты какой, командир! Не только трус, но и подлый клеветник. Ты на меня написал донос в СМЕРШ о том, что я отказался выполнить твой приказ бросить в печную трубу связку гранат – в печь, у которой грелись больные старухи. Не забыл хутор Амки? Помнишь, как ты сам вскочил на крышу сакли, сбросил в трубу гранаты и, спустившись, стал ждать взрыва? Предвкушал развлечение! Ты нервничал, волновался, что взрыва нет и нет, а его не было потому, что печь почти погасла. А когда все-таки взрыв раздался, вспомни, как ты возликовал! Еще закричал: «Ребята, смотрите, глаза к потолку прилипли!»

Струев, как ошпаренный, вскочил со стула и забегал по кабинету, завопил:
– Заговор, предательство, гибнет страна, гибнут завоевания, партия, принципы! Сталина бы, Сталина!
Маршал не выдержал:

– Хватит придуряться, оборотень! Кончилось ваше время! Езжайте домой. Просите прощения у чеченского народа!
Не могу сказать, что подействовало на Струева – то ли разговор у Огаркова, то ли совесть проснулась, то ли испугался народного осуждения. Или это и впрямь Бог воздал ему по заслугам. Так или иначе, но он не выдержал. Повесился. Хотелось бы верить, что всем врагам человеческим суждено в свой час поплатиться за пролитую кровь.