Чеченский феномен: Неистребимая страсть к свободе гл. 39.
Когда я поинтересовалась числом детей, пострадавших в войну 1994-96 гг., зав. отделом Министерства труда, занятости и социальной защиты населения Баянт представила мне списки на 1 871 инвалида в возрасте до 16 лет, 280 из которых стали калеками. У 81-го из них были ампутированы конечности.
Представляя тысячные списки калек, сирот, а также полусирот, чьи родители погибли или пропали без вести, Баянт то и дело напоминала, что это только зарегистрированные. На самом деле их гораздо больше. Министерство было просто не в состоянии охватить всех учётом за короткий срок. Она уже выделила среди взятых ими под защиту особо одарённых детей. Знала их по именам.
Баянт, муж которой был убит в результате российской агрессии, не обозлилась, как это бывает, на всех русских. Не делала различий по национальному признаку. Наоборот, отдавала предпочтение матерям-одиночкам из числа русских, помогая им в устройстве их детей и решении других проблем, памятуя о том, что они, в отличие от чеченцев, лишены поддержки со стороны родственников. И это в то время, когда сама она воспитывала двоих сыновей-школьников одна и нуждалась в помощи не меньше них.
С материнской нежностью рассказывала Баянт о девятилетней еврейской девочке, оставшейся без родителей: «Очень умный ребёнок. Ей нужно дать хорошее образование». Настойчиво отстаивала её кандидатуру для отправки на учёбу за границу. Информированная об организованном вывозе евреев из зоны боевых действий с самых первых дней войны, я была поначалу удивлена историей с еврейской девочкой. Но, с другой стороны, как мог заявить о себе ребёнок, оставшийся без опеки взрослых? Израиль, в отличие от России, позаботился не только о своих соплеменниках. Они также вывозили к себе и всех тех, кто связан с евреями родственными узами и пожелал выехать в эту страну.
Моя грозненская знакомая, Зинаида, обратилась к представителю Израиля в Нальчике с вопросом, может ли она со своей семьёй переехать в Израиль на том основании, что жена её брата является еврейкой. Ей ответили, что может. Только необходимо доказать, что сноха – действительно, еврейка. Записали данные снохи, а также имя её матери, другие подробности, которыми располагала Зинаида. Однако, услышав, что переселенцев размещают в домах арабов, на оккупированных территориях, Зинаида ехать передумала. «На чужом несчастье счастья не построишь», — решила она и осталась в Нальчике.
Я же вспомнила рассказ поэта Диаба Шишани из чеченской диаспоры Сирии, переехавшего в Чечению в конце 80-х годов. Он каждое утро поднимался на гору, откуда был виден его, оставшийся на оккупированной Израилем территории, дом. Очень тосковал по местам, где появился на свет и где прошли его детство и юность. Не выдержав, решил переехать на родину предков, надеясь хоть здесь обрести, наконец, покой. Чеченская земля и стала ему последним пристанищем.
Не в чем было упрекнуть и Р.Аушева, приславшего колонну автобусов для вывоза ингушей. Спасти миллионное население Чечении он бы всё равно не смог. И должен ли он был беспокоиться о судьбе русского населения, если о нём не позаботилось Правительство России? Чеченцы же были обречены на гибель заведомо… И русским, и чеченцам, и множеству представителей других национальностей пришлось спасаться самим. Тем же, кому это не удалось, суждено было стать жертвой политического инфантилизма российского президента.
Баянт, которую я помнила полной оптимизма и готовой свернуть горы ради того, чтобы обеспечить будущее опалённых войной детей, я встретила в поезде, по пути в Москву, в феврале 2000 г. Она была издёрганной и растерянной. В последний раз я виделась с ней за месяц до начала второй войны, в 1999 г. За это время она успела намыкаться и встретиться с непониманием должностных лиц.
Получила отказ на своё предложение продолжить претворение в жизнь выработанной ранее программы на том основании, что она работала при прежнем правительстве. Ей так и сказали: «Ни один человек, занимавший какую-либо должность во время правления Масхадова, у нас работать не будет».
Педагог с 20-летним опытом, она попробовала устроиться в школу в российской глубинке. Встретив вначале чуть ли не объятиями, в районном отделе народного образования ей отказали в должности преподавателя, как только узнали, что она – чеченка. «У меня уже нет сил, — говорила она. — Что происходит с людьми? Что нам теперь делать?» Подобное разочарование постигло не одну Баянт.
28 мая 1997 г. в Стамбуле состоялся благотворительный концерт «Детям Чечни», организованный принцессой Хашпари Хашогги, третьей супругой известного торговца оружием А.Хашогги, о чём, кстати, не преминула напомнить тележурналист Дефне Самъели, задавшая интервьюируемой вопрос: «Как могут члены одной и той же семьи заниматься столь полярной деятельностью: один – поставками оружия, а другая – заботой о его жертвах?»
В 80-х годах саудовский бизнесмен Аднан Хашогги (25 июля 1935 — 6 июня 2017) считался самым богатым человеком в мире, был шурином Мохаммеда Аль-Файеда и дядей по материнской линии Доди Аль-Файеда, последнего возлюбленного принцессы Дианы.
В концерте принимали участие звёзды с мировым именем: Таркан, а также друзья семьи Хашогги — Хулио Иглесиас и Элизабет Тейлор, которая обратилась к собравшимся со словами благодарности за участие в таком благородном деле.
«Я люблю вас за вашу веру. Я люблю вас за ваше сопротивление. Я люблю вас давно», — произнёс Хулио Иглесиас перед тем, как начать свою феерическую программу с участием пары танцоров танго – знойной брюнетки в ярко-алом платье и элегантного мачо в чёрном. Он пел упоительно, закрыв глаза и перебирая пальцами в воздухе, словно обнимая только ему видимую возлюбленную. А сидевшие за роскошно накрытыми столами заворожённые зрители (весьма состоятельные представители высшего турецкого общества) вторили каждой его песне, которые все здесь, казалось, знали наизусть.
Среди участников благотворительной акции лично присутствовал и Аднан Хашогги.
К подготовке акции изысканная красавица принцесса Хашпари отнеслась со всей серьёзностью и проявила незаурядное бесстрашие, которое было трудно угадать в столь хрупком и грациозном создании: она инкогнито отправилась в полную опасностей поездку с целью сделать на фоне руин разрушенного Грозного снимки с обездоленными и покалеченными чеченскими детьми, в пользу которых и должны были сделать пожертвования представители турецкого бомонда, которые посетят концерт.
11% от собранной с того концерта суммы Турция потребовала передать на нужды малообеспеченных турецких детей, но воспользовавшихся оставшимися 89-ю процентами чеченских детей мне встретить так и не довелось…
Я только что прилетела в Грозный со свежим материалом с этого мероприятия и оказалась в обстановке сильнейшего накала, в котором находилось население республики после телевизионной передачи, прошедшей накануне, участники которой утверждали, что Джохар жив, с подтекстом, что до встречи с ним осталось совсем недолго. Мне трудно судить о мотивах людей, выдававших за истину явную ложь, да ещё с использованием лжесвидетелей, которые легко меняли свои показания.
Я побывала в лесу Гехи-Чу, где все ещё продолжали лежать осколки ракеты с заводским номером и надписью на русском языке. Рядом — превратившаяся в ржавый металл роскошная иномарка, подаренная Джохару Х.-А. Нухаевым. На ней встречали высокопоставленных гостей республики. Отсняли всё до мельчайших деталей, произвели запись интервью со свидетелями, которые описывали события того рокового дня с указанием места, где находились президент и другие в момент ракетного удара.
Я побывала в доме, где останавливался Джохар и куда привезли его, ещё не успевшее остыть, тело. Престарелые супруги, вытирая время от времени набегавшие на глаза слёзы, кадр за кадром восстанавливали картину трагедии. В одной из комнат, там же, где и при жизни Д.Дудаева, лежала необыкновенной белизны дублёная шкура с высоким мехом, заменявшая ему молитвенный коврик. А рядом, на столе, — одежда и другие личные вещи: высокие чёрные ботинки и аккуратно сложенные белоснежные носки из чистого пуха. Здесь к этим вещам относились, как к реликвиям.
Этот видеофильм был подготовлен мной с единственной целью – сказать народу правду о последних минутах жизни и гибели Президента устами очевидцев. Это, безусловно, лишило драгоценной надежды тысячи людей, искренне любивших своего лидера, но горькая правда всё же лучше самообмана. Но если вопросы «А жив ли Джохар?» уже не задаются в нашей республике, то их по-прежнему продолжают задавать за пределами Чечении. Такова уж судьба незаурядных личностей, жизнь которых обрастает легендами, делая их поистине бессмертными. Он ушёл, как воин, не поступившись совестью, не изменив своим убеждениям, не свернув с начатого пути и до конца оставаясь со своим народом.
Первая трудность, с которой я столкнулась по возвращении в Чеченскую Республику, — это условия, в которых мне пришлось готовить несколько материалов. Здание Республиканского Телецентра, существовавшее с 1959 г., было полностью уничтожено, вместе с техникой и кинофондом, хранившимся в отдельном здании на территории телекомплекса. Погибла вся киноистория Чечено-Ингушетии, накопленная за 35 лет, не говоря уже об исторической кинохронике.
После первой войны республиканское телевидение переместилось на пятый этаж цирковой гостиницы «Арена». Напротив – огромный каркас специфичной округлой формы с остатками арматуры – это то, что осталось от здания цирка. Люди работали в неприспособленных для данного рода деятельности тесных помещениях, не было необходимой техники. Вещательная студия – не больше обычного зала полнометражной квартиры. О возможности проведения передачи с массовым участием людей не могло быть и речи. Телевизионное оборудование отсутствовало почти полностью. Работали на бытовых камерах. Отсюда – и низкое качество.
Две монтажные были не в состоянии обеспечить полноценную подготовку множества передач, поскольку время, выделяемое на монтаж, — строго регламентировано: один к полтора. То есть, если хронометраж передачи составляет 30 минут, то на монтаж отпускалось 45, чего хватало только на то, чтобы подчистить материал от непредусмотренных кадров и придать ему законченный вид с вводным (начальным) планом и концовкой.
В связи с этим один автор вынужденно подгонял предыдущего, который не укладывался в заданное время. Люди буквально дышали друг другу в затылок, создавая нервозную обстановку. Непривычная к подобной авральной системе и придавая большое значение конечному результату, я перебрала норму загрузки в 7 раз и чувствовала себя очень неловко, когда узнала, что «съела» чужое время, совершенно не подозревая об этом нововведении. Меня, оказывается, не беспокоили из деликатности.
В то же время, я не могу сказать, что была избалована идеальными условиями труда, особенно в последние перед войной годы, но такого режима работы я ещё не знала. Лёма Чабаев, возглавлявший Республиканское телевидение в 1997 г., и его заместитель, которого тoже звали Лёмой, люди действительно творческие, считали, что в их положении выработанный ими метод распределения технической загрузки – уже достижение. Они бились, как рыба об лёд, пытаясь сделать возможным невозможное. И навели в этих условиях определённый порядок.
Но поднять телевидение на необходимый уровень они не смогли по вполне объективным причинам. Отсутствие соответствующего помещения, материальной базы для восполнения необходимой техники и прочие трудновыполнимые задачи, с которыми им приходилось сталкиваться ежедневно, и, что самое главное, непонимание со стороны вышестоящих органов послужили причиной их добровольной отставки.
В 1998 г. Республиканское телевидение возглавил А.Баканаев. Он соприкасался с деятельностью этого органа ещё в бытность зам.министра информации и печати, в структуру которого входило и телевидение. Это был период, когда необходимо было противостоять безудержному натиску рвущихся в эфир «вчерашних героев», стремившихся взять реванш или утвердить собственное «я», с которыми не всегда могла справиться вооружённая охрана телевидения, ибо требовавшие немедленного эфира являлись со своей, превосходящей по численности и вооружению.
В 1999 г. руководство Республиканским телевидением было возложено на Л.Дагалаева. Бывший боевой командир, он, разумеется, уступал своим предшественникам с профессиональной точки зрения. Возможно, его назначение было связано с обстановкой, в которой от руководителя требовалось умение защитить эфир от всевозможных посягательств.
Однако его незнанием специфики телевизионного вещания откровенно злоупотребляли. Сложилась такая система, когда различные организации республики стали бесконтрольно использовать телеэфир в своих интересах. Пресс-службы Парламента, СНБ, МВД, ГАИ, шариатского суда, а также множества других организаций и учреждений несли кассеты, совершенно непрофессионально подготовленные, всячески восхвалявшие их деятельность. Зам.председателя Гостелерадио Р.Капланов хватался за голову от этого потока, но не мог поставить перед ним решительный заслон через голову председателя.
Ситуация, создавшаяся на телевидении, была, разумеется, лишь зеркальным отражением общей картины упадка, принесённого войной.
Стал совершенно неузнаваем утопавший некогда в зелени Грозный. Из-за опустевших кварталов невозможно было сориентироваться, где какая улица. В центре города всё ещё стояли многочисленные остовы изуродованных домов. Их ещё не успели снести окончательно, а реставрации они не подлежали.
Жуткую тоску навевали заросшие высоким кустарником улицы им.Шерипова и Тбилисская, где прежде были расположены аккуратные ряды частных домов с ухоженными, утопающими в зелени плодовых деревьев, дворами; тянулись вдоль заборов кусты, усыпанные красными, розовыми и жёлтыми цветами. Они и теперь проглядывали то тут, то там из опутавшей их со всех сторон дикой растительности. Большинство домов было разрушено или просто заброшено.
После случаев взрывов мин, унесших жизни вернувшихся в свои дома жильцов, многие, опасаясь подобной участи, предпочитали не испытывать судьбу. В городе давно не функционировал трамвайно-троллейбусный транспорт. Трамвайные пути на многих участках были разбиты. Изрыт бомбами и гусеницами танков асфальт. Очень трудно было передвигаться по ухабистым дорогам, особенно на каблуках.
Изменились адреса лечебных и административных учреждений. Их поиск – это хождение по мукам. Размещаются они в совершенно не приспособленных помещениях. Большинством населения республики во время боевых действий утрачены документы. Особенно многолюдно в администрациях Грозненского, Октябрьского, Заводского, Ленинского районов. На лицах – усталость.
Кто-то прислонился к стене, кто-то присел на корточки. Стулья для ожидающих не предусмотрены.
Настоящее столпотворение — в райсобесе Ленинского района. В небольшое душное помещение набилось до полусотни людей. А ожидающих в коридоре и на улице – и того больше. Кому-то необходимо оформить пенсию, кому-то – пособие по инвалидности.
Но одно дело – оформить, и совсем другое – получить. В республике прекращена даже выдача пособий на погребение, чего не оправдать никакими мотивами. А в это время министр Социального Обеспечения России В.С.Матвиенко отзывает из Чеченской Республики восемь миллионов рублей, предназначенных для выплат пенсий и пособий. И происходит это аккурат перед повторным вторжением российских войск в 1999 г. Выходит, к войне готовились всесторонне.
На фоне множества бытовых неурядиц, связанных с послевоенной разрухой, наиболее глобальными и горестными были забота о тяжелораненых и поиски без вести пропавших.
«Куда я только не обращалась, — делилась своим горем молодая женщина, у которой пропала 7-летняя дочь. — Получила приглашение в программу «Жди меня ». Правительство обещало выделить денег на дорогу. Вот жду».
У другой – дочь-калека нуждается в инвалидной коляске. Никак не могла решить вопроса о протезировании 12-летнего сына другая мать. У ребёнка оторвало обе ноги во время бомбардировки.
«Я чувствую, что сын – жив», — говорила средних лет женщина, которую я чуть ли не каждый день встречала у здания Правительства.
Было в республике несколько организаций, занимавшихся поисковыми работами, но разыскиваемых находили чаще среди мёртвых. А идентификация тел – дело сложное. Большинство из них успело прийти в неузнаваемое состояние. Опознают, как правило, по одежде и обуви. Но случаи мародёрства чрезвычайно осложняют эту, и без того очень трудную, задачу.
Подобный случай произошёл с женой известного в республике театрального режиссёра. Труп этой молодой, яркой женщины очень долго не могли опознать из-за изношенных мужских рабочих сапог, оказавшихся на её ногах вместо её собственной обуви. Это обстоятельство и сбило поначалу с толку её родственников.
Коллектив Республиканского телевидения не досчитался девяти сотрудников. А многие оставшиеся в живых потеряли близких. У зав.отделом выпуска Малкан Юсуповой пропал без вести муж. Его труп был обнаружен в общей могиле спустя 8 месяцев. Теперь она одна занимается воспитанием трёх дочерей.
У кладовщицы телевидения Валентины пропал без вести сын, один из многих местных русских, пропавших без вести или погибших во время войны. Она ещё надеялась, что он жив. Просила меня о помощи в его розысках.
Стали неузнаваемы лица многих знакомых. Мусу Хатуева, с которым до войны чуть ли не каждый день встречалась в «Чечен-пресс», я смогла узнать только тогда, когда он представился сам. Потерял в результате взрыва одну руку, другая была атрофирована. Лишился одного глаза, а другим видит лишь на 30%. Лицо обожжено взрывом, надорвана губа. Начальника киноцеха Салмана узнать можно, но пуля, угодившая ему в подбородок, деформировала нижнюю часть лица.
У бывшего диктора телевидения Лизы Бердукаевой пропал без вести старший брат, член парламента Ш.Гадаев. Лиза поделилась со мной своей скорбью во время случайной встречи в Грозном, в 1997 г. (Теперь уже почти все встречи со знакомыми и друзьями носят характер случайности, в связи с утратой всеми нами, в результате боевых действий, прежнего жилья). А во время второй войны, в 1999 г., на её долю выпало новое испытание. В то время, когда жители республики, подвергавшиеся массированным бомбардировкам, спешно покидали свои дома, Лиза вынуждена была оставаться в охваченном пожарищами Ачхой-Мартане, неся круглосуточное дежурство у изголовья тяжелобольной, нетранспортабельной матери. Спустя несколько лет Лиза погибла в результате взрыва в Грозном.
Искать близких среди мёртвых – дело, требующее немалого мужества. Не каждый готов к встрече с горькой действительностью. Однако и это, оказывается, не самое страшное.
«Я завидую тем, кто нашёл и похоронил своих близких», — говорила мне Малика Исаева, женщина средних лет, которая ищет своего брата с 1995 года. «Мне было бы гораздо легче, если бы я знала, что он мёртв, — говорила она. — Это лучше, чем неизвестность».
М.Исаева, как и тысячи других граждан Чеченской Республики, продолжала поиски. Следила за телевизионной программой, выходившей в эфир стараниями поисковой организации под руководством Хажгиреева, которая доводила до сведения населения республики случаи новых вскрытий массовых захоронений, а также результаты идентификаций. А руководитель Общества узников фильтрационных лагерей В.Банжаев сам пережил все «прелести» лагерной жизни. Видел смерть соотечественников, сам не раз сталкивался с ней лицом к лицу. Чудом остался жив.
Невозможно оставаться равнодушным, слушая рассказы тех, кто прошёл через этот ад, часто путающих слово «фильтрационный» с «концентрационный» и оставшихся в живых, благодаря случаю. Правда, после перенесённого в живых они остаются, как правило, недолго. Это – инвалиды, умирающие медленной смертью. Добавим, что процент тех, кого удалось уговорить рассказать о пережитом на камеру, примерно один на тысячу. Они очень скупы на проявление эмоций.
Про молодого человека, забитого насмерть в одном из фильтрационных лагерей, я знаю из рассказа его сестры, жительницы Наурского района. Свою старую мать она утешает сказкой, что, де, жив её сын, и будто бы видели его тот-то и тот-то. Влюбился, дескать, в русскую женщину и уехал, оставив жену и двоих детей. Старая женщина верит и продолжает ждать. Подобной байкой поддерживают и другую мать, потерявшую сына в начале войны.
С этой совершенно седой, но стройной, с гордой осанкой, старой женщиной я встретилась в Назрани в 1999 г., куда её привезли, спасая от бомб, дочери, которых я знала по Грозному. Предупреждённая о созданной для неё легенде и желая поддержать её в утешительном заблуждении, я, как бы между прочим, заметила, что дети, к сожалению, не всегда поступают так, как хотелось бы родителям. Она, как видно, ещё не рассталась с сомнениями окончательно и, услышав мои слова, засияла от радости: «Да я бы не возражала против его выбора, пусть и русская. Хотелось бы увидеть его хоть раз. А то лезут в голову всякие мысли…».
Я привела ей известный мне случай, когда уехавший в Сибирь молодой человек вернулся только через 25 лет. А первое письмо с фотографией в окружении трёх красавиц-дочерей и жены прислал через 20. Этот рассказ навёл дочерей женщины на мысль подмонтировать к фотографии брата лик какой-нибудь красавицы. Вот только как ей это преподнести? Ведь они уже не проживают по старому адресу, а новый брату узнать было бы неоткуда.
Проблема, связанная с розыском без вести пропавших, осложняется ещё и тем, что Россия не предоставляет полных списков задержанных на территории Чеченской Республики, распределённых по российским тюрьмам. В Чечении они считаются без вести пропавшими, так как о них, кроме того, что в заключении находится какое-то число граждан ЧР, ничего неизвестно.
На фоне всеобщих разрушений, опустевших кварталов, ухабистых дорог, сотен переместившихся учреждений и предприятий неизменным остаётся расположение грозненского Центрального рынка. Более того, он разросся до немыслимых размеров, захватив параллельные улицы со всех четырёх сторон.
Не так давно это был обычный рынок с закрытым павильоном для торговли мясо-молочной продукцией, открытым павильоном для торговли фруктами, а также несколькими рядами лавок под открытым небом, где торговали овощами. На территории рынка функционировало с десяток ларьков по продаже сельскохозяйственной продукции, бакалейных, промышленных и хозяйственных товаров. Благоустраиваясь с годами, он превратился в крупный рыночный комплекс с тремя павильонами и сотнями торговых рядов, хранилищем, собственной гостиницей и современным зданием управления рынком.
Более богатого, по разнообразию ассортимента, рынка я не встречала больше нигде: молоко, сливки, сметана, домашние йогурты, творог, разнообразные сыры, сливочное и топлёное масло, все виды птицы, копчёная и свежая рыба… Избыток животноводческой и растительной продукции, поставлявшейся на рынок сельским населением, требовал дополнительной площади. Горы арбузов и дынь переместились на проспект Орджоникидзе. Здесь же, рядом с разрушенным зданием кинотеатра «Юбилейный», выстраиваются десятки автомашин с картофелем, луком, рыбой…
Чеченец, торгующий на рынке, — это большая редкость. Такое возможно только при оптовой торговле на грузовых автомашинах, где необходима мужская сила, чтобы ворочать мешки с картофелем или ящики с фруктами. Стояние за прилавком считается унизительным и недостойным мужчины.
Оптовая торговля фруктами и овощами идёт и на других улицах, прилежащих к рынку. Огурцы, помидоры, болгарский перец. Яблоки, груши, айва, виноград продаются ящиками; малина, клубника, красная и чёрная смородина – вёдрами. И это после разрушительной войны 1994-96 гг…
Известный населению республики, как «зелёный базар», он начал приобретать новое качество уже с первых лет «перестройки», когда здесь была начата торговля промышленными товарами, ввозимыми в республику из Турции, Ирана, Китая и других стран, расширив его до невероятных размеров. Магазины уже давно не существуют.
Полностью разрушены здания нескольких центральных универмагов. Теперь все товары, от одежды и посуды до аппаратуры и мебели, продаются на базаре. Торговыми рядами охвачены улицы им.А.Шахбулатова, Мира, Чернышевского, И.Арсамикова и часть проспекта им.С.Орджоникидзе. При наступлении темноты рыночные ряды начинают редеть, но торговля пищевыми продуктами и бакалеей продолжается при электрическом свете.
Возвращаясь после длительного отсутствия в уже пережившую войну республику, я обратила внимание на чёрные клубы дыма, поднимавшиеся над населёнными пунктами, мимо которых мы проезжали. Поинтересовалась их происхождением у водителя.
«Бензин перегоняют», — пояснил он. Тогда-то я и услышала впервые о котлах, называемых ещё мини-заводами, которые перерабатывали нефть. Они в последнее время стали настоящим бедствием для населения.
«А это – минизаправочная», — объявил водитель, замедляя ход «Жигулей» около ряда 3-х и 10-литровых баллонов с бензином, выставленных то тут, то там на протяжении всей трассы. Подросток лет тринадцати на вид, молча направился к нашей машине и залил в бензобак содержимое 10-литрового баллона, получив с водителя 10 рублей. «Значит, литр – 1 рубль», — отметила я про себя, сравнивая эту сумму с ценами на бензин в Турции, которые колеблются от 90 центов до полутора-двух долларов за литр, в зависимости от качества.
Всё вокруг, начиная от разрушенных зданий многоэтажных домов и кончая разбитым асфальтом дорог, напоминало о войне. По мере приближения к центральной части Грозного, увеличивались и масштабы разрушений. Проезжая район Черноречье, увидела несколько уцелевших домов. Там продолжалась жизнь. Кому-то хоть в этом повезло.
Говорят, перед войнами многих людей посещают видения. Слышала об этом ещё с детства. Рассказывали, что перед началом Второй мировой войны многие видели в небе отражения огромных пожарищ. Другим являлись призраки умерших. Третьи отмечали необычное волнение пернатых — наяву. И в Чечении многим моим знакомым и близким снились вещие сны: Грозный, заполненный танками; рушащийся, словно карточный домик, под градом бомб, город; люди, прячущиеся в погребах от преследующих их казаков.
Помню, что незадолго до первой войны из города начисто исчезли воробьи и муравьи, а голуби то и дело проникали в квартиры и кабинеты учреждений, молниеносно свивали гнёзда на балконах квартир и обильно сносили в них яйца. «Это к войне», — говорили старики.
Ну, это – из области непознаваемого. Но если бы о каких-нибудь необычных явлениях или приметах, предвещавших войну, спросили меня, я бы не колеблясь ответила: «Нищие».
В республику перед первой, да и второй войной, хлынули целые полчища нищих. Они заполонили буквально всё: центральные улицы и проспекты, рынки, мосты, скверы, а также автомобильные дороги, выпрашивая деньги у водителей автомобилей, останавливавшихся на светофорах. Я поднимала эту тему в эфире, брала интервью у просивших подаяния, пытаясь найти ответ на вопрос, в чём причина такого наплыва, напоминавшего скорее стихийное бедствие. Невозможно было понять, что их сподвигло двинуться именно на лежащую в руинах Чечению, народ которой, как никакой другой, сам остро нуждался в любой помощи.
Была и другая категория приезжих, которых десятками вылавливали работники линейного отделения милиции на железнодорожном вокзале. Число бомжей, заезжих из разных областей России, увеличилось особенно в 1994 г., накануне российского вторжения. Я не раз выезжала в отделение, когда туда приводили очередную группу задержанных. И должна сказать, что это не были опустившиеся люди. Пусть не безупречно одетые и свежевыбритые, оборванцами они не выглядели. У каждого своя история, но цель одна – заработать на жизнь. Они были готовы работать, где угодно, только бы их обеспечивали едой и кровом.
Я и раньше слышала, что в сёлах республики появляются люди, нанимающиеся в домработники. А двоих из них видела, будучи в Веденском районе. На одного, сидящего на лавочке, рядом с хозяином дома, мужчину лет 35-40 указал сопровождавший нас, в качестве гида, работник местного самоуправления, добавив, что зовут его Володей. А другого, переходившего дорогу перед нашей машиной, я вычислила сама, так как в нём легко было распознать человека со стороны.
«Да, он тоже у кого-то работает», — подтвердил мою догадку наш проводник. «Значит, у вас появились свои помещики, раз начали прибегать к наёмной силе?» — заметила я. «Какие там помещики, — усмехнулся он в ответ. — У хозяина, где живёт Володя, такой же приусадебный участок с садом и огородом, пара коров, да с десяток овец, как у каждого жителя села. Этот его работник помогает ему в саду, да ходит раз в месяц-два на выпас стада вместо него. А бывает, к нему обращаются соседи, когда наступает их очередь пасти скот, правда, с согласия хозяина, который даже радуется, когда Володе дают заработать. Пусть, мол, накопит себе что-нибудь…»
Выпас скота всегда был в Чечении делом достаточно проблемным. Эту тему обсуждали задолго до наступления пастбищного сезона, собираясь чуть ли не всем селом. На повестку дня выносился вопрос: «Где взять пастуха?» Дело в том, что пастушество у чеченцев считается занятием унизительным испокон веков. И даже если рискнувший пойти в пастухи забирался, пытаясь замести следы, в какое-нибудь дальнее село, где его никто не знал, об этом каким-то образом всё равно становилось известно.
Нанявшийся в пастухи терял уважение окружающих. За него даже не выдавали замуж девушку. Более того, это презрение распространялось и на его род, с которым никто не желал родниться. Поэтому пастушеством в чеченских сёлах занимались люди, пришедшие из соседнего Дагестана.
В Чечении всегда была сильна связь времён. Дела давно минувших дней передаются от поколения к поколению из уст в уста. Так что, если чей-либо предок даже где-то в глубине веков «запятнал» себя пастушеством, а потомок чересчур возгордился, забыв своё происхождение, то весьма вероятно, что его «поставят на место» и напомнят, рано или поздно, прямо или косвенно, о его корнях.
Эта долгая память не обошла вниманием и одного нашего земляка-учёного, достигшего очень больших карьерных высот в союзном масштабе. «Его дед пришёл в Чечению из Дагестана, чтобы ходить за нашим скотом, — говорили про него местные жители, которых он разочаровал своими, несоответствующими их интересам, политическими пристрастиями. – Его дед пас наших коров, а этот выскочка вознамерился управлять нами».
Но одно дело пасти чужой скот, и совсем другое – свой. В этом ничего зазорного нет, и сельчане выработали новый способ – пасут стадо по очереди. Очередь эта выпадает не так часто – раз в полтора-два месяца, в зависимости от численности гурта. Времена, конечно, изменились, и исключения возможны.
Но, по-прежнему, очень низка вероятность того, что кто-то рискнёт пойти в пастухи – то есть в услужение, махнув рукой на условности ради своевременной и гарантированной оплаты.
Однако на профессию животновода, появившуюся с возникновением колхозов и совхозов, это пренебрежительное отношение не распространяется. Их уважают, как и представителей любой другой профессии, связанной с сельским хозяйством.
Как-то после обсуждения данной темы я подсчитала ежемесячный заработок сельского пастуха в соответствии со средним сельским гуртом крупного рогатого скота. Получилась солидная сумма, которая не снилась даже шахтёрам, чья профессия является самой высокооплачиваемой и опасной.
И когда один из задержанных рассказывал рассматривавшему его паспорт зам.начальника линейного отделения милиции, что причина его приезда в Чеченскую Республику – безысходность: «Поеду, хоть в пастухи наймусь», я не нашла в этом ничего странного. Но в отделении милиции подходили к этому вопросу с определённой долей недоверия, считая, что такой массовый заезд — неспроста. К тому же, и ответ гостя на вопрос «А откуда у вас информация, что у нас дефицит пастухов?» показался не очень убедительным.
— И как вы думаете с ними поступить? — спросила я у начальника отделения, перед которым его заместитель выложил документы, собранные у последней партии задержанных.
— Ну, у этих хоть есть паспорта, а у большинства из предыдущей группы вообще не было никаких бумаг. Мы отправили их назад. А что делать с этими, решим после запроса данных по месту жительства.
— Вы считаете, что их приезд в республику является правонарушением?
— Нет, если человек приехал с определённой целью и имеет в руках документ. А бомжей, оказавшихся в районе железнодорожного вокзала, мы вылавливали всегда. Линейным отделениям «везёт» в этом отношении. Но приезжают они не только по железной дороге. И это уже вне нашей компетенции. Но слышал от работников сельских райотделов, что у них тоже выросло число приводов заезжих. Кто знает, с какой они здесь целью? Принять облик бомжа несложно, 3-дневной щетины и помятой одежды вполне достаточно для того, чтобы изобразить бродягу. Но отличить деградированную личность от человека, принявшего этот облик нарочно, можно всегда. Мы проверим, всё ли обстоит так, как они говорят.
— Но, может, люди в самом деле нуждаются в заработке?
— Пусть работают. Свяжемся с районными отделениями, помогут…
Когда в российской прессе стали появляться материалы о рабстве в Чеченской Республике и эксплуатируемых, которых, якобы, удерживали против их воли, я усомнилась в их правдивости. Не было никакой необходимости удерживать кого-то насильно. Предлагавших свои услуги было больше, чем нуждавшихся в них.
Послевоенные периоды имеют свои особенности. С раннего детства я видела много калек и инвалидов, пострадавших во время Второй мировой.
А потом, много лет спустя, появились новые калеки и инвалиды, вернувшиеся с афганской войны. Я встречалась с бывшими воинами-афганцами на различных мероприятиях и реже – в общественном транспорте и на улицах. Были среди них лишившиеся конечностей, зрения, а также с нарушениями двигательной системы. Был в Грозном даже парень, лишившийся рассудка на той войне.
Этот красивый, высокого роста молодой человек с тонким благородным и умным лицом бродил по улицам города, погружённый в себя, словно не замечая ничего вокруг, кроме бумажного сора, который он постоянно старательно подбирал и методично рвал на мелкие кусочки. Иногда, проходя мимо, он вдруг неожиданно отрывал взгляд от земли и заглыдывал мне в глаза таким долгим, мудрым и всезнающим взглядом, что становилось не по себе.
В отличие от Второй мировой войны, российско-чеченская война оставила после себя очень много калек среди женщин и детей. Когда калеками и инвалидами становятся те, кто воевал, это воспринимается, как что-то закономерное, но вид искалеченных женщин и детей вызывает чувство протеста у любого нормального человека.
Шли первые месяцы второй русско-чеченской войны. Счёт погибших под бомбовыми, ракетными и артиллерийскими ударами российской армии мирных жителей Чеченской Республики исчислялся тысячами.
А в поезде московского метро просил подаяния ветеран первой российско-чеченской, которому было не больше тридцати. Он быстро продвигался по переполненному вагону на одной ноге при помощи костыля, повторяя один и тот же набор фраз: «Я офицер российской армии. Пострадал в Чечне. Пожалуйста, кто сколько может».
Но ни один из пассажиров ему не подал. И, как мне показалось, они держались даже как-то отчуждённо, не проявляя никакого видимого сочувствия. Неужели, из принципа?
Во мне же боролись противоречивые чувства. Было как-то не по себе от того неловкого положения, в котором оказался этот молодой офицер.
С одной стороны, я осуждала чёрствость людей, отказывавших в помощи человеку, оказавшемуся в тяжёлом положении. А с другой, я расценила бы их сочувствие к нему, как одобрение войны, в которой он пострадал. Подойдя к выходу, он ждал остановки, чтобы пересесть в другой вагон, но секунды тянулись тягостно, во всяком случае, для меня.
«Тоже мне, герой, — процедила сквозь зубы средних лет женщина, сидевшая напротив. – Ты там детей убивал, страдалец!» Но ветеран чеченской войны этих слов уже не слышал.
«А почему ты ему не подала?» — спросили меня домашние, когда я рассказала им об этом случае. Признаюсь, у меня мелькнула мысль дать ему денег, но я заставила себя отогнать её, ибо это было бы предательством по отношению к моим погибшим соотечественникам. Ведь он шёл в Чечению убивать…
Другую картину я наблюдала в начале лета 1999 г. в районе рынка на улице Чернышевского, где шла торговля продовольственными товарами. Одна женщина из числа торгующих произнесла громко, стараясь быть услышанной своими товарками, какую-то фразу, смысл которой дошёл до меня только тогда, когда те начали передавать ей деньги. Сборщица быстро пересчитала купюры и поспешно направилась к молодому человеку на костылях, который медленно продвигался по направлению к ним.
Только теперь я увидела пустую правую брючину, подвёрнутую и зафиксированную на уровне колена.
Когда женщина приблизилась к нему на достаточно близкое расстояние, произошла какая-то заминка. Она что-то говорила ему, а тот качал головой, не соглашаясь. Потом до меня донеслись слова на чеченском : «Ради Бога», после чего женщина сама опустила в его карман только что собранные деньги. Молодой человек перестал сопротивляться только при упоминании Всевышнего, но был очень смущён, и я видела, как резко покраснело его худое бледное лицо и выступил на лбу пот, который он беспрерывно утирал карманным платком, прижимая к подмышке костыль.
«Посмотри, что там происходит», — попросила я продавщицу косметического киоска, у которой делала покупку, чтобы увериться в своей догадке. Девушка выглянула через открытую дверь и, постояв там с минуту, ответила, возвращаясь на своё место: «Это инвалид войны. Они всегда дают им деньги. Стараются никого не пропустить». «Но этот отказывался брать», — заметила я. «А их всегда приходится уговаривать. Гордость мешает. Но мы-то знаем, что им не сладко».
Моя давнишняя знакомая Шейман, жившая со мной по соседству много лет назад, перебралась в бывшую Французскую гостиницу после того, как была разрушена в 1995 г. её 2-хкомнатная квартира на проспекте Орджоникидзе. Жалостливость и сострадательность сочетались в ней с крайней нетерпимостью к чужим недостаткам. Она могла спустить последние сбережения, не задумываясь о завтрашнем дне, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями, которых угощала и одаривала в духе национальных традиций набором салфеток, полотенцем, и прочей мелочью, заготовленными впрок для таких случаев. Хотя это было вовсе не обязательно в её положении, ведь она потеряла всё.
Теперь вся мебель её однокомнатной квартиры состояла из двух железных кроватей и стула с табуреткой, служивших соответственно диванами и столиками. Когда к ней заходили гости, она, по старой привычке, тут же начинала собирать на «стол», размещая нехитрые угощения на табуретке и стуле, выставленных перед каждой кроватью. Перед выходом на улицу Шейман отделяла две пятирублёвки, предназначенные для определённых лиц, которым она постоянно помогала. Одним из них оказался молодой человек лет тридцати с рыжеватой щетиной, которого я не раз видела сидящим на асфальте около Образцовой парикмахерской на перекрёстке проспекта им.Арсамикова и улицы Мира.
Я отметила про себя, что у этого молодого и довольно упитанного парня не было никаких видимых физических недостатков, которые бы оправдывали его занятие. А слово благодарности «сах» вместо «сагIа хуьйла», которое он произносил, принимая очередную милостыню, звучало не по-чеченски. «Откуда он взялся?» — поинтересовалась я у Шейман, когда она, положив перед ним пять рублей, вновь поравнялась со мной. «Да кто его знает, — отвечала она. — Ясно, что не местный. Он появился здесь после войны. Может, из русских дезертиров или из тех, кто не пожелал возвращаться на родину после освобождения из плена. Здесь такие есть».
Я и сама слышала про то, как несколько военнопленных, изъявивших желание остаться в Чечении, обратились к своим бывшим «надзирателям», чтобы те помогли им обосноваться. Так, за разговорами, мы незаметно дошли до «Детского мира», где, по словам Шейман, должен был находиться другой «опекаемый» — парень в инвалидной коляске. Но его там не оказалось. Она спросила о нём у молодого человека, занимавшегося звукозаписью.
«Он приходит сюда, когда ему тоскливо», — отвечал тот, не прекращая обслуживать очередного заказчика.
— Судя по вашему разговору, он не занимается попрошайничеством, — заметила я.
— Нет, конечно. Я всегда прилагаю уйму усилий, чтобы всучить ему деньги. Очень смущается, бедняжка. Когда у меня есть, я даю и больше. Пусть хоть жвачку себе купит.
— А сколько ему лет? – поинтересовалась я.
— Да лет 15, не больше. Он меня уже знает и не так шарахается, как раньше, но всё равно краснеет, как рак, при моём появлении.
Мне импонирует её щедрая натура, когда она старается облегчить существование несчастного мальчика, но я против подаяния людям, возведшим паразитизм в образ жизни…
Продолжение следует …….
Chechenews.com
26.05.20.