Шамиль Албаков о том, как французские чеченцы переживают убийство учителя в Конфлане

RFI: Как чеченская община Франции переживает события последних дней?

Шамиль Албаков: Люди просто в шоке. Первый шок от самой действия. Второй — от того, что этот человек из числа нашей общины. Это было бы неприятно в любом случае, даже если бы это был кто-то другой из числа мусульман, но когда это чеченец… Мы в этой стране более уязвимы, чем другие общины.

Почему?

У нас очень слабо развиты структуры. Еле-еле сейчас мы стали развивать ассоциации. Я уже не говорю об экономическом положении. В общине очень мало людей, у которых есть свой бизнес. В основном, большинство из нас работает в частном секторе. У нас очень мало возможностей высказаться в прессе. Каждый раз так: французские политики, представители прессы высказываются обобщенно. Этот год у нас оказался заполнен событиями [вокруг чеченской диаспоры во Франции] — сначала в Тулузе была драка, потом в Ницце, события в Дижоне, потом опять в Ницце, в Сен-Безье конфликт с участием ингушей… Все это вызывает подозрения: почему они и там, и там, и там. Нам необходимо разъяснять, говорить.

Поэтому после убийства учителя Самюэля Пати вы написали открытое письмо президенту Эмманюэлю Макрону. Для вас было важно объяснить позицию общины?

До письма мы сделали обращение в прессу. Мы хотели заверить народ Франции, что мы осуждаем теракт, что мы тоже озабочены этой ситуацией. Мы поставили себя на их место: если бы в нашу страну приехал какой-то народ и кто-то из них затеял огромную драку, один раз затеял вот такой теракт, второй раз теракт, то, конечно же, люди начнут задаваться вопросами. Поэтому нам было важно сказать, что это одиночные случаи, что мы это осуждаем и что мы делаем все возможное, чтобы таких проявлений среди наших соотечественников было. Мы обратились к президенту, к министерству внутренних дел с просьбой: мы нуждаемся в диалоге со всеми участниками политической жизни во Франции. Мы не можем жить, как будто нас нет: за нас могут говорить, о нас могут говорить, а мы не участвуем ни в чем здесь — ни в телепрограммах, ни в собраниях, ни в консультациях. Нас фактически нигде нет.

Как вам кажется, с чем это связано? С тем, что чеченская община сама по себе очень закрыта?

Не закрытая. Мы даже больше открыты, чем, например, те же турки. Они приезжают, работают в своей среде, у них свои магазины и свой бизнес. Я никак не осуждаю, это нормально. У нас нет такой возможности, чтобы чеченцы работали с чеченцами. К примеру, один чеченец работает в фирме, занимающейся безопасностью, бывает, что с ним работают пять-шесть чеченцев, которые попали в ту же фирму. Другой работает в строительстве. Третий где-то еще. Все мы по одиночке растворены в этом обществе. Мы не закрыты, но у нас нет достаточной организованности, чтобы мы могли выступать и участвовать в разных консультациях, чтобы к нам прислушивались, чтобы мы понимали, чего хотят разные представители общества. Не только власти — есть профсоюзы, есть представители разных бизнесов, есть пресса. Быть вне этой системы — неправильно.

Мы уже обращались к президенту в 2018 году, когда мы сделали большой митинг (после террористической атаки возле парижской Оперы, совершенной два года назад уроженцем Чечни Хамзатом Азимовым, представители диаспоры организовали в Париже большой митинг против терроризма. — RFI). А к своим соотечественникам мы обратились с просьбой организовываться, создавать ассоциации для нашей молодежи, для тех, кто не владеет французским языком, для тех, кто не находит работу. Это все надо развивать. Прошло два года, и мы видим, как мы в этом нуждаемся.

Будет ли митинг и в этот раз?

Желание сделать митинг было. Но в связи с мерами против коронавируса собрания запрещены. Даже то собрание, которое в понедельник наши соотечественники сделали в Ницце (мы их поддержали, но они спонтанно захотели встретиться), — это был несанкционированный митинг. Полиция не стала разгонять, конечно, но все-таки сказала, что такие собрания делать нельзя. Конечно, в Париже сделали акцию, но там присутствовали сами политики, представители разных партий, поэтому там не думали о разрешениях. Но мы себе такого позволить не можем: мы не можем взять и собраться на какой-то площади и сделать огромный митинг.

Во-вторых, мы также понимаем, что много эмоций, много обозленности пока [против чеченской диаспоры], поэтому лишний раз провоцировать тоже не стоит. Мы, с нашей стороны, соберемся говорить, что это неправильно и это не мы, но они [французское общество] могут воспринимать это по-другому. Поэтому мы решили воздержаться от массовых акций. Мы сосредоточили свое внимание на прессе.

Истории Хамзата Азимова и Абдулаха Анзорова чем-то похожи. Оба приехали во Францию маленькими детьми, учились во французской школе, оба действовали в одиночку и близкое окружение не заметило, как они попали под влияние радикального ислама. Эти истории совсем молодых людей, фактически детей — это то, что стало неким триггером для чеченской общины, то, что беспокоит родителей, которые сами бежали от войны, спасая своих детей?

Конечно. И это не только два этих случая. Несколько лет назад была волна отправок в Сирию и Ирак, целыми семьями, и девушки, и парни. Представьте себе чувства родителей, которые потеряли сына, которые потеряли внуков. Или тех, кто знает, что они где-то там, но в тюрьме. Но опять же, это проблема не только чеченцев, или ингушей, дагестанцев и кавказцев. На европейском уровне это коснулось, как и мусульманских меньшинств, так и самих французов. Многие приняли ислам и после этого попали в радикальные сети анонимных проповедников, которые делают свою работу скрыто. Сегодня мы, с сожалением, констатируем, что эта проблема везде. Она коснулась всех.

Это ужасные действия. Они противоречат самой идее ислама. Мы не приехали сюда убивать всех тех, кто как-то косо на нас посмотрел, неправильно высказался о нашей религии или нарисовал что-то. Это невозможно. Здесь, в стране немусульман, в стране, которая нас приняла, которая оказала нам огромную помощь в самый трудный момент после двух войн, прийти и совершать теракты на религиозной почве — неприемлемо.

Для вас лично Франция стала домом?

Я приехал сюда подростком в 2002 году, мне было 18 лет. Сейчас мне 35. Сегодня Франция — это моя страна. Я гражданин этой страны и не чувствую себя иностранцем. Везде, где бы я ни появлялся и ни участвовал, все, конечно, же знают, что я иностранец, но это ни на что не влияет и никак меня не ограничивает. Я получил здесь инженерное образование и в карьере сумел добиться чего хотел. Конечно же, все это возможно, и это к чему мы призываем нашу молодежь здесь сегодня. В плане обучения и карьеры здесь нет никаких ограничений, не надо, например, платить за то, чтобы получить диплом, не надо платить за учебу. Надо стараться, работать и стремиться к своей цели. К сожалению, от этой цели нас постоянно отвлекают разные факторы извне: вчера эта была Сирия, сегодня кто-то другой кричит и зовет нашу молодежь туда, куда не надо.

После двух войн, после всего, что пережил этот народ, еще раз куда-то затягивать его молодых людей — это преступление. У нас тысячи вдов, тысячи сирот, тысячи покалеченных людей. Единственное место, где мы нашли безопасность, — это европейские страны. Совершать здесь теракты и подвергать опасности не только всю чеченскую и северокавказскую общину, но и всех мусульман ставить под угрозу, это недопустимо.

www.rfi.fr/ru