ТБИЛИСИ — На прошлой неделе, спустя несколько дней после того, как фотограф Георгий Абдаладзе признался в продаже секретных документов внешней разведке России, его не приговорили к тюремному заключению или даже уплате штрафа, а просто выпустили на свободу. После суровой критики, которой грузинские официальные лица публично подвергли г-на Абдаладзе как участника бесстыдной шпионской кампании, его 15-дневное судебное преследование закончилась так же внезапно, как и началась.
Дело против г-на Абдаладзе и трех других фотографов выглядит непонятным, даже с учетом сильного беспокойства Грузии по поводу секретной деятельности России. Поскольку оно завершилось соглашением о признании вины, как и подавляющее число уголовных дел в Грузии, оно никогда не будет рассматриваться в суде, и все четверо обвиняемых рискуют провести долгие годы в тюрьме, если они нарушат это соглашение и расскажут о нем.
Это дело внесло глубокий раскол в грузинское общество, поделив его на тех, кто верит, что российские агенты сумели проникнуть в ближайшее окружение президента Михаила Саакашвили, и тех, кто считают, что правительство втянуло невинных людей в свои претензии к России. Западные власти, которые должны понять, стоит ли конфликтовать с Россией по поводу ряда грузинских обвинений, проявили осторожность в своих оценках.
«Доказательства носят более косвенный, чем прямой характер, но это не исключает возможности того, что есть нечто большее», — сказал высокопоставленный западный дипломат, который назвал дело «своеобразным тестом Роршаха (Rorschach) для этого общества».
«Настоящая трагедия – это коррозия общественного доверия к правоохранительным органам и особенно судебной системе, — сказал дипломат, пожелавший остаться неназванным в соответствии с протоколом. — Люди в западных столицах смотрят на это и спрашивают: Это паранойя, доведенная до нелогичной крайности? Что вы видите такое, что остальные не видят?»
Фотографы, тем временем, вернулись к общественной жизни с клеймом предателей.
В интервью несколько дней спустя после своего освобождения г-н Абдаладзе, сгорбившись в кресле, с ввалившимися глазами, настаивал на том, чтобы из комнаты убрали все мобильные телефоны, прежде чем он начнет говорить. Он был достаточно осторожен, чтобы не обсуждать обвинения или свое признание, следуя условиям соглашения о признании вины. На вопрос о том, предал ли он Грузию, он тщательно подбирал слова.
«Главное, что я могу сказать вам: я люблю свою родину очень сильно, и я сделал много такого, что доказывает это, — сказал он. — Что касается обвинений, то я уже сказал об этом на суде и не хочу повторяться».
Было ясно, однако, что он что-то хотел объяснить о своем 15-дневном заключении.
«Я видел то, чего я никогда не видел прежде, — сказал он глухим голосом. — Чего я не мог себе представить. Я не был в таком состоянии даже после войны. А ведь я был зол после войны. Сейчас это даже не злость».
Это было потрясающее дело с самого начала, и не только потому, как подозреваемых задержали — люди в штатском постучали к ним в двери от 2 до 3 часов утра, разбудив их семьи и устроив обыск в помещении, но также и потому, кем они были.
Личного фотографа г-н Саакашвили 37-летнего Ираклия Геденидзе можно было видеть в течение многих лет следующим по пятам за деятельным президентом, как тень с зум-объективом. Его жена, Натия, также фотограф, была задержана с ним, но ее выпустили через два дня под залог. 38-летний Зураб Курцикидзе работал на европейское агентство Pressphoto, службу новостей, расположенную во Франкфурте.
38-летний г-н Абдаладзе работал по контракту в министерстве иностранных дел, но также снимал новостные события; в 2008 году его фотография женщины, поднимающейся из пылающих обломков здания, стала одним из знаковых изображений короткой войны Грузии с Россией.
Вскоре после этого МВД Грузии стало распространять свидетельства того, что трое мужчин, чья давняя дружба документально зафиксирована на их страницах в Facebook, на самом деле действовали как подпольная шпионская ячейка.
Г-н Геденидзе и его жена дали показания почти сразу. В видеозаписи, продемонстрированной в грузинской программе новостей, г-н Геденидзе сказал, что г-н Курцикидзе первоначально покупал фотографии от имени своего фотоагентства, но потом путем шантажа вынудил его передать документы, которые, как он подозревал, были отправлены в иностранную разведку.
Это дело выглядело достаточно серьезным, чтобы г-н Саакашвили на российской радиостанции охарактеризовал его как яркий момент в системе уголовного правосудия в Грузии: даже такой человек с хорошими связями, как г-н Геденидзе, по его словам, будет привлечен к ответственности.
«Что касается моего личного фотографа, я был очень расстроен, и я все еще очень, очень расстроен, — сказал г-н Саакашвили. — Но мои личные чувства это дело второстепенное. В этом не может быть ничего личного».
Общественное давление по данному делу, однако, нарастало. Журналисты устроили акцию протеста перед МВД, требуя, чтобы правительство представило твердые доказательства в обоснование своей позиции. Г-н Абдаладзе, который нанял известного адвоката из политической оппозиции, опубликовал письмо о том, что обвинения предъявлены в отместку за распространение его фотографий с митинга 26 мая, который был жестоко разогнан полицией. Он продолжал настаивать на своей невиновности.
Несколько дней спустя, когда команды адвокатов уже начали подготовку к суду в сентябре, дело застопорилось. Адвокаты Курцикидзе и Абдаладзе объявили, что их клиенты согласился признать себя виновными в шпионаже. Они были освобождены с испытательным сроком, получив условно от шести месяцев до трех лет. Грузинский общественный защитник Георгий Тугуши заявил, что он встречался с обвиняемым, пока они находились под стражей, и ни один из них не сказал, что они сделали признание под физическим или психологическим давлением.
В некотором смысле результат не был необычным. В 2010 году 80% уголовных дел в Грузии закончились соглашением о признании, согласно недавнему докладу Томаса Хаммарберга (Thomas Hammarberg), комиссара Совета Европы по правам человека. Из-за жесткой практики вынесения приговоров и почти полной уверенности в осуждении в суде — средняя доля оправдательных приговоров в судах первой инстанции в прошлом году составляла 0,2% —система переговоров о заключении сделки затруднила сопротивление обвиняемых, даже если они хотели заявить о своей невиновности в суде, предупреждал доклад.
Но необычность дела состояла в том, что обвиняемые в тяжких преступлениях, какие предъявили фотографам, избежали тюремного заключения, и это вызывает вопрос о том, действительно ли у государства были доказательства для их осуждения. Шота Утиашвили, директор информационно-аналитического отдела МВД Грузии, на прошлой неделе заявил, что «с моральной точки зрения, освобождение того, кто предоставлял врагу информацию во время войны, выглядит не очень хорошо».
«Это действительно покажется странным любому иностранцу и также кому-то на службе, но, вы знаете, это всегда сделка между обвинением и подсудимым — сказал г-н Утиашвили, — и единственный способ заставить этих людей говорить – пообещать им минимальное наказание».
Он сказал, что фотографы предоставили ценную информацию о шпионской сети и огромное количество секретных документов, которые они продали России в прошлом. Обследование их компьютеров позволило МВД найти «менее 1%» того, что было отправлено в Россию, сказал г-н Утиашвили. Среди документов, по его словам, были давнишние протоколы безопасности по охране президента.
Нино Андриашвили, юрист правозащитного центра, которая представляла г-на Курцикидзе, сказала, что документы в деле были действительно важными, но на суде она бы стала утверждать, что нет независимого подтверждения, что они были найдены в компьютерах обвиняемых.
В заключение г-н Утиашвили заявил: фотографы были в состоянии вести жесткий торг с прокурорами, потому что у них были хорошие связи среди журналистов и потому, что гласность в этом деле угрожала запятнать демократический облик Грузии.
Без той поддержки, которую продемонстрировала общественность, «они, возможно, получили бы три года или пять лет» тюрьмы, сказал г-н Утиашвили. «Такого рода поддержка позволила им требовать по максимуму. И что мы тогда можем сделать?»
(«The New York Times«, США)
31.07.11.