Этот отдаленный архипелаг – одно из самых священных мест в России. И одно из самых жутких
С верхушки белой колокольни над бронзовыми луковицами куполов Спасо-Преображенского собора разносится звон гигантского колокола, оповещающий о начале вечерней литургии. Женщины в платках и широких шерстяных юбках и бородатые монахи в черных рясах торопятся в храм по мощеному двору Соловецкого монастыря. На меня они не смотрят.
Я обращаю лицо к стоящему над монастырскими стенами солнцу, чтобы поймать мимолетное в этих краях тепло. Я нахожусь в самой дальней из святых цитаделей России – на Соловецких островах, лежащих в ветреном Белом море недалеко от полярного круга.
Соловецкий монастырь – один из самых известных в стране. При этом и в нем, и в целом на Соловецких островах, которые коротко называли просто Соловками, размещалась когда-то одна из самых ужасных тюрем Иосифа Сталина – лагерь, в который он отправлял своих идеологических противников. Эта двойственность превратила Соловецкий монастырь в своего рода русскую Голгофу – в храм-кладбище, полный одновременно и святости, и чудовищных воспоминаний. По всему острову разбросаны массовые захоронения. Мой экскурсовод так подытожил опыт жизни здесь: «Куда бы мы ни шли, мы чувствуем, что ступаем по костям».
Даже из Москвы, в которой я живу, путь до Соловков, лежащих почти в 650 милях строго к северу, долог и непрост для новичка — неровный полет на самолете, тучи мошки на аэродроме, изматывающая поездка на внедорожнике по ухабистой грунтовой дороге в захолустное поселение, в котором живет менее тысячи человек. Моя гостиница, тихая и полускрытая ольхами и березами, находилась рядом с открытой всем ветрам заброшенной тюрьмой, на дверях камер которой были все еще видны нарисованные черепа и кости. Почти везде, куда бы я ни пошел, пока я был там, я слышал ветер, а не человеческие голоса, и был один – или почти один, или чувствовал, что я один. Это был грандиозный, но временами пугающий опыт. Впрочем, наверное, не уникальный.
Первые русские прибыли сюда именно ради одиночества. В начале 15 века на северном берегу острова высадились два монаха, искавшие духовного уединения среди девственной тайги и болот. Они положили начало монашеской традиции, которая вскоре привела к основанию Соловецкого монастыря. Однако с самого начала Соловецкие острова превратились и в место для ссылки и заточения. Изолированность и суровый климат были вполне удобны с этой точки зрения для авторитарного государства, которым правили цари. Монахи одновременно служили Богу и работали тюремщиками. В самых темных углах монастыря они построили кельи, в которых содержали заключенных. Туда попадали самые разные люди — инакомыслящие дворяне, заблудшее духовенство, взбунтовавшиеся казаки, революционеры-декабристы.
Я поднялся по лестнице, расположенной над монастырским зернохранилищем, и осмотрел несколько таких келий—камер с низкими сводчатыми потолками и маленькими зарешеченными окошками, выходящими на бурную и безлюдную бухту Благополучия. Впрочем, большевики с легкостью превзошли прошлое монастырской тюрьмы, построив свое царство террора, создавшее Соловкам печальную славу в Советском Союзе. За стеклом в одном из сырых и холодных коридоров монастыря можно видеть экспозицию фотографий и документов, демонстрирующих мрачное наследие режима—скрюченные трупы в полях, штабеля черепов, разграбленные церкви, разбитые церковные колокола и приказы о казнях. В 1923 году власти превратили монастырь-тюрьму (и остальную часть острова) в первый в стране концентрационный лагерь, предназначенный для «перевоспитания» потенциально наиболее опасных «врагов народа» — писателей, поэтов, ученых и всех, кто не поладил с революцией. В 1930-х годах, когда между Сталиным и Гитлером установились сердечные – хотя и настороженные – отношения, германские офицеры посещали острова, изучая их «исправительную» функцию и тщательно подмечая элементы лагерного устройства, которым они вскоре нашли применение в значительно более чудовищном масштабе.
Жуткие зверства всех советских лагерей хорошо задокументированы, однако даже на этом фоне Соловки выглядят чем-то исключительным. Лагерное начальство, встречая каждую новую партию заключенных, немедленно расстреливало из нее двух человек и избивало лопатами остальных. Узники, запертые зимой в неотапливаемых камерах, спали кучами в три или четыре слоя – для тепла. Охранники окунали людей в воду и оставляли часами мерзнуть на холоде. Из 80 тысяч человек, попавших на Соловки между 1923 и 1939 годами, умерли около 40 тысяч.
Наконец, даже для сталинских властей на материке несанкционированные зверства на Соловках превысили допустимый уровень. В 1939 году лагерь закрыли, а часть его начальства казнили. Оставшихся узников переправили на материк. Как заметил один из гидов — историк Олег Кодола, — «к 1940 году вся страна превратилась в лагерь, и уже не было разницы, с какой стороны колючей проволоки ты находился».
Сейчас, разумеется, эта разница есть. В 1967 году советские власти открыли в Соловецком монастыре музей. В 1990 году в монастырь вернулись монахи. Судя по консервативной одежде большинства русских туристов, которых я видел во дворе монастыря, многие из них были своего рода паломниками. Прежний атеистический режим никогда бы с этим не смирился. Их присутствие и вид монахов, идущих в церковь на вечернюю службу, заставляют меня думать, что для того, чтобы выживать в суровых условиях Соловков, наверное, необходима вера.
(«The Atlantic Monthly«, США)
14/01/2012