Писатель советует власти спокойно готовиться к мирному уходу
Знакомые немцы поздравляют меня с новым старым президентом. Эту российскую шутку они уже выучили…
И даже в курсе, что у ворот российского консульства в Мюнхене 4 марта выстроилась небывалая очередь. Совсем юные девчонки и ребята, приехавшие покататься на лыжах, студенты, обучающиеся в Баварии, эмигранты с солидным сроком спешили выполнить свой долг.
Между прочим, настроение было праздничным.
В саду консульства жарили шашлыки, продавали какие-то баварские деликатесы…
Совсем как в советские времена, когда на выборах были вкусные пирожки и «давали» дефицит.
Правда, кабинок с урнами не осталось. Голосование — электронное. На экране фамилии пяти кандидатов: прикоснись к любимой — и, пожалуйста, готово…
Возможность подтвердить и проверить свой выбор тоже предлагалась. Зато шанса вычеркнуть всех технически не предусматривалось. Исполняй долг как положено!
Именно там, при исполнении, я и встретила Владимира Войновича.
— Владимир Николаевич, вы же вроде на выборы не ходите… Об этом вы неоднократно писали.
— Последний раз был в 96-м году, когда за Ельцина голосовал. Потом уже не ходил на выборы. А тут я думаю, чем черт не шутит… Я вообще, даже независимо от достоинств и недостатков Путина, считаю, что власть обязательно должна меняться. Я не жалею, что проголосовал, хотя понимал, какой будет результат.
— Вероятно, в любом случае Путин победил бы, даже если не было бы нарушений… Вы это признаете?
— Нет, не признаю. Эти выборы изначально были нелегитимны. По крайней мере, с декабря 2008 года, когда специально под Путина была нарушена Конституция и увеличен срок президентства. По существу, предвыборную кампанию он ведет все двенадцать лет своего нахождения на вершине власти. Все это время по нескольку раз в день центральные каналы ТВ показывают, как он летает на истребителях, тушит пожары, ныряет за амфорами, целует детей и неустанно заботится о рабочих, крестьянах, пенсионерах, жертвах наводнения, офицерах, тиграх и леопардах. Перед выборами поток «приторного елея», по Маяковскому, усиливается, а на выборах его конкуренцию с подставными кандидатами можно сравнить со скачками, где четыре из пяти лошадей стреножены.
— Но результаты выборов, особенно количество людей, проголосовавших за Прохорова, — это все равно сигнал власти.
— Да, сигнал. И митинги протеста тоже сигналы. Власть противопоставляет им свои казенные контрмитинги и сама для себя создает иллюзию, что подавляющее большинство народа за нее. Если это даже и так, то власти все равно есть над чем подумать. Надо прислушаться если не к современным критикам, то хотя бы к старику Макиавелли, пятьсот лет назад предупреждавшему владык, чтобы они, считаясь с большинством, не пренебрегали требованиями меньшинства, иначе для них самих все может кончиться плохо.
— Владимир Николаевич, за вами, хотите вы того или нет, закрепилась слава провидца. В написанном в 1986 году романе-антиутопии «Москва 2042» после Августовской революции к власти приходит Гениалиссимус — молодой, энергичный генерал КГБ, который много передвигается, решает все проблемы и свободно говорит по-немецки. Как, по-вашему, будет развиваться ситуация?
— Исходя из своего жизненного опыта и некоторого знания истории, могу сказать, что такое движение протеста, какое началось в России, — никогда не останавливается на полпути. Оно на каком-то этапе притухает, замирает, затем вспыхивает с новой силой, пока не дойдет до конца, который может оказаться катастрофическим. Попытка охладить общество силой, особенно с применением оружия, может оказаться временно успешной, но потом она может завершиться полной катастрофой, как мы видели недавно в Египте, Ливии, теперь, может быть, в Сирии. От катастрофы режим могут спасти только своевременные реформы, разумные уступки общественному мнению, здравому смыслу и требованию времени. Надо понимать, что время диктатур и авторитарных режимов во всем мире кончается, и в России кончится неизбежно…
Путину, конечно, тяжело. Когда он пришел к власти, многие, даже вполне достойные люди, увидели в нем надежду. Я не голосовал за него, но мне поначалу казалось, что он соответствует тому времени, тем настроениям и ожиданиям, которые на него возлагались. Некоторых при его появлении обуял просто восторг. Особенно экзальтированных женщин и боевых генералов.
Общество наше, уставшее от нестабильности девяностых годов, сразу и в целом охотно ему покорилось, тем более что от привычки к покорности еще не отвыкло (каламбур). И потом при отдельных, неслышимых протестах в целом приняло и наспех перелицованный на новый лад советский гимн, и отмену губернаторских выборов и выборов по одномандатным округам, и много чего еще. Вяло сопротивлялось разгону НТВ, смирилось с трагедиями «Курска», «Норд-Оста» и Беслана, отмело подозрения в участии в коррупции… А теперь вдруг прорвало — как Саяно-Шушенскую плотину.
— А что бы вы посоветовали сейчас властям делать? Путину, например.
— Сейчас, когда репутация его кажется сильно подмоченной, победа на выборах очень сомнительной, а подозрения в некоторых деяниях быстро растущими, выйти из положения трудно. Но возможно. Жаль, что он меня слушать не будет, но я бы ему посоветовал немедленно отказаться от воинственной риторики, от призывов умереть под Москвой неизвестно во имя чего, сказать россиянам, что он является президентом их всех, а не только тех, кто голосовал за него. Это очень недемократично, неразумно и неосмотрительно объявлять побежденными врагами всех голосовавших против, которых вместе с не голосовавшими при любых подсчетах не меньше чем полстраны.
Надо понимать, что если прежнее одобрительное в целом отношение к нему прошло, то многие его действия, даже вполне разумные, будут вызывать недоверие, а неразумные — недовольство, которое рано или поздно достигнет опасного предела. Мне кажется, Путину надо готовить себе мирный уход. Вот шаги, которые мне показались бы разумными и достойными одобрения. Первое: объявить возвращение к конституционной норме президентского срока, начиная с себя: четыре года, не больше двух сроков и никаких «подряд». Собственный срок (учитывая отбытые два) ему следовало бы добровольно ограничить одинарным четырехлетием и объявить об этом в самом начале. За четыре года постараться провести демократические реформы, касающиеся выборных процедур, независимости всех ветвей власти и прочие. Если бы он что-то подобное сделал, то мог бы вернуть себе симпатии значительной части народа.
Но он вряд ли пойдет на это, а значит, протестные настроения в стране будут расти. Чем дольше проблемы не будут решаться, тем горше будет конец. У нас давно идет холодная гражданская война, регулярно подогреваемая разными силами. Как бы она не кончилась горячей.
— Мне-то кажется, что вообще надо учиться разговаривать друг с другом. И это касается обеих сторон. Вроде бы смешно это вспоминать, но я помню, как Путин не очень выговорил имя Джавахарлала Неру, и что началось… Может быть, зря уж так, любой может ошибиться…
— Конечно, любой. Слово «Джавахарлал» русскому человеку не так-то легко выговорить. Но вообще Путин первый президент, который говорит на правильном русском языке. Даже числительные склоняет правильно, что удается не всем членам правительства и телевизионным ведущим.
— Он в такой ситуации находится, что ему все время лыко в строку.
— В ту или другую сторону. Он плавает на подводных лодках, ездит на трехколесном мотоцикле. Сначала это вызывало умиление, потом уже стало смешно. Макиавелли говорил, что властитель должен бояться быть ненавистным и презираемым. Но быть смешным, пожалуй, еще опаснее.
Я когда-то писал, что управлять такой страной вне демократии можно только при отсутствии всякой гласности. Например, Сталин мог делать все, что угодно. Тогда в стране был единственный источник информации, который утверждал, что советские люди живут в самой свободной и счастливой стране. И поскольку опровергающих сведений не было, так и считали себя самыми свободными и счастливыми, пока не оказывались за колючей проволокой. Но и там прозревали не все.
Западные радиостанции и коротковолновые приемники разрушили монополию советской власти на информацию, а с ней и советская власть стала рушиться. Правдивую информацию власть воспринимала как подрывную. Она такой и была. А теперь интернет ее многократно усилил. Интернет по сравнению с радио — это как ядерное оружие по сравнению с динамитом. От него спасенья нет. Попытки удержать его в каких-то рамках обречены на провал, даже китайцы с этим не справятся.
— Я нашла в интернете ваши открытые письма. Брежневу, например. Спокойное и достойное письмо. Гениальное даже просто стилистически. «Господин Брежнев, Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет». Это написано в 1981 году. Как у нас сейчас с престижем?
— Престиж очень зависит от реальной политики государства. Вспомните, когда началась перестройка, из России появились ободряющие сведения, какой был всплеск доброжелательного интереса ко всему русскому. Тогда вырос престиж. А до того был не престиж, а страх — как страх перед соседом, который буен во хмелю и имеет ружье. Теперь тоже наши пропагандисты пытаются кое-кого запугать и таким образом добиться почтения.
— Некоторые до сих пор считают, что Россия находится в кольце врагов. Во всяком случае, во многих СМИ это усиленно декларируется. Прямо по вашему роману «Москва 2042». Там у вас целых три кольца.
— Запад, действительно, Россию побаивается. В его глазах она остается той же советской державой: мы продолжаем поддерживать Иран, Сирию, Уго Чавеса, все время напоминаем, что у нас есть ядерное оружие. Но от того, что Запад России боится, хуже всего самой России, потому что борьба идет односторонняя. Россия борется с западным реальным и мнимым влиянием и тратит на это много сил, а Запад с российским влиянием не борется, потому что его нет. Россия еще далеко не разогнулась, не встала с колен. И вставать надо не в том смысле, что опять наращивать военную мощь и пугать окружающих, а может быть, стать, как другие, когда никого пугать не надо и самой можно не бояться и на военных расходах денежку сэкономить.
— Что может сделать писатель в современных условиях?
— А я не знаю, что может писатель сделать. Я никогда не ощущал себя учителем. Никогда не хотел стать ни лидером, ни властителем дум и не лез на баррикады. Но поставил себе задачей не кривить душой и говорить только то, что считаю правдой. Так и делал. Подправив Державина, скажу, что истину царям и всякой сволочи с улыбкой говорил. Когда я первый раз прочитал изречение: делай, что должно, и не думай о последствиях — я очень обрадовался. Я понял, что именно по этому правилу и жил, не зная формулировки.
Я всегда знал, что бессовестный поступок мне пользы не принесет. Даже если я получу какие-то блага: квартиру, дачу, радости от этого не будет. Угрызения совести — самое ужасное, что может быть, и поэтому я говорю: если у вас есть совесть — то считайтесь с этим, а то потом будет очень плохо. Ну а если у вас нет этого инструмента — то вам совершенно нечего бояться, кроме закона.
Я помню, как однажды, когда я был еще молодой писатель, мне звонил один из моих поклонников и очень меня хвалил. Особенно за повесть «Хочу быть честным». А потом меня за эту вещь очень резко осудили на одном из заседаний московского отдела культуры. И он оказался среди самых ярых критиков. Но при этом волновался, краснел, потел и дрожал. Когда все закончилось и я уходил, он догнал меня в коридоре: «Поймите, я не мог иначе, у меня дети…» Я ему сказал: «Знаете что, если вы не можете быть подлецом, старайтесь им не быть. Потому что вы умрете. У вас будет инсульт или инфаркт». К моему удивлению, он прожил довольно долго. Очевидно, совесть атрофировалась.
У всех людей есть инстинкт самосохранения, но у нормального человека он уравновешивается инстинктом альтруизма — совестью. У Андрея Сахарова, у Януша Корчака — чувство альтруизма было выше всего остального.
— А сами вы как страх преодолевали?
— Постепенно. Человек попадает на войну, а там пули свистят, осколки; становится страшно, готов залезть под землю и не вылезать никогда, а потом постепенно привыкаешь и к разрывам снарядов, и к свисту пуль. Сейчас, когда человек оказывается в конфликте с государством, то он на это идет осознанно, а раньше получалось так: кого-то обидели, а ты за него заступился.
И тогда уже тебя начинают обижать и говорят, что ты с чужого голоса поешь, наверное, ты это делаешь по заданию ЦРУ и Пентагона (теперь эту функцию передали Госдепу), а ты сначала оправдываешься: да нет, я свой, а потом в конце концов начинаешь злиться, а дальше переходишь в атаку и говоришь: да пошли вы к черту, а они все пугают и пугают и говорят, что убьют, зарежут, засадят на долгие годы, а ты доходишь до такой степени, что говоришь: не боюсь я вас и плевать я на вас хотел, сажайте, убейте… Был такой пожилой диссидент Валерий Тарсис. Печатал свои книги за границей. Его вызвали в КГБ, стали пугать, а он сказал: «Вы можете расстрелять этот старый кусок мяса, но мои книги вы уже не убьете». Хотя я тогда был еще сравнительно молодым куском мяса, но и я к тому времени написал кое-что, с чем КГБ уже справиться не мог.
— А как себя вести оппозиции?
— Тактика и стратегия политической борьбы меня лично вообще не интересуют. Меня больше интересуют общие вопросы справедливости, гуманизма, прав человека, настроения и состояние умов людей, политически не ангажированных, насколько они готовы все терпеть или, наоборот, отстаивать свое достоинство.
Когда-то я очень пессимистично смотрел на то, что происходит в России. Помните, был опрос, кого считать первым лицом России? Сталин оказался чуть не на первом месте. Меня это потрясло. Но все равно — благодаря интернету, открытым границам, общению с миром какой-то сдвиг в сознании произошел. Надеюсь, что в этом направлении будем двигаться дальше, разогнемся, встанем с колен и станем обыкновенными людьми, уважающими свободу, права человека и законно избранную власть, если такая будет.
К сожалению, Россия слишком разнородна, одна часть ее рвется в одну сторону, другая в другую. И общее решение народа часто зависит от наиболее отсталой части.
— Именно про это вы писали, создавая сатирический проект нового гимна?
Распался навеки союз нерушимый,
Стоит на распутье великая Русь:
Но долго ли будет она неделимой,
Я этого вам предсказать не берусь…
И как вы считаете, будет ли Россия неделимой?
— Думаю, что рано или поздно она распадется. Неделимость держится на принудительном сожительстве разных по своим привычкам народов. Страна неделима, пока ее держит крепкая рука, а когда эта рука ослабевает — в условиях демократии — это невозможно. А может быть, и не нужно. К примеру, Чечня еще недавно была вся против российской власти, теперь там 99 процентов голосуют «за». Эти люди, не только в Чечне голосующие покорно за что угодно, определяют, кто нами будет править. По существу, они выбирают высшую власть для нас, людей больших городов, более образованных и свободомыслящих. Все империи распадались, а Россия даже в таком виде, в каком она осталась после Советского Союза, все еще империя. Я бы сравнил ее с плотом, который состоит из разнородных подручных плавсредств: какие-то тазы, корыта, надувные матрасы, бревна, связанные веревками, которые намокли, сгнили, уже не держат, и в конце концов этот плот разорвется и каждая часть будет тонуть в одиночку.
— Это будет трагедия…
— Да, вполне возможно, будет трагедия. Я хочу подчеркнуть, я вовсе не сторонник такого развития событий, но я думаю, что это неизбежно.
— Когда-то, еще будучи в эмиграции, в стихотворении, посвященном вашему другу Булату Окуджаве, вы написали о своем возвращении:
…В палате Грановитой
Я буду жить, как царь.
<…>
Что написал, зарою
Поглубже где-нибудь.
За то звезду Героя
Повесят мне на грудь.
Может, так действительно легче. Тем более что кое-что из этого сбылось. Вы лауреат различных премий, вы живете в Москве…
— Теркин говорил: «…зачем мне орден, я согласен на медаль». А мне и медаль не нужна. Мне важно поступать по совести, писать по способности и желательно жить не в нужде. И еще хотелось бы не стыдиться своей страны.
http://www.novayagazeta.ru
22.03.12.