Все дальше уходит время от событий 1 января 1995 г. Иногда кажется, что это страшный сон. Надо себя разбудить — и все пройдет. Больно сжимается сердце, понимаешь, что все, что случилось с сыном и другими его сверстниками, — это не только жестокая, но даже жуткая реальность.
Обычно я ездила в 131-ю бригаду по субботам из ст. Хаджох на электричке, которая ходила тогда в послеобеденное время, а вечером на электричке же можно было вернуться назад. В тот раз из-за сложившихся на работе обстоятельств я на электричку опоздала. Затем, когда я приехала, оказалось, что ребят уже отправили, как нам, родителям, объяснили, в Моздок перекрыть дороги наркоманам.
Мне до сих пор кажется, что, если бы я не опоздала на электричку, обняла бы сына на прощание, благословила, он бы не погиб. Много подобных мыслей родилось у меня позднее, после всего того, что я видела в Чечне, Ингушетии, Кабардино-Балкарии.
Помню, как в декабре 1994 г. журналисты, завираясь, сообщили по телевизору, что в Чечне были подбиты десятки БМП. Но наше правительство изо всех сил отрекалось от нас. До нас тогда не доходило, что там тоже гибнут наши солдаты, у которых есть такие, как и мы, родители.
Позднее, в начале января 2005 г., по телевизору показали кадры с горящими БМП и его солдатами, погибшими в Грозном под глухими и высокими чеченскими заборами. И снова мы не верили, что это могут быть наши дети. Ведь месяц назад их отправили не в Чечню, не на войну. Кроме того, Чечня — это соседняя земля с особым — и по рассказам людей даже до этой войны — менталитетом. К соседям с войной не идут, да еще в новогоднюю ночь — в ночь семейного праздника.
Но наши верхи думали иначе, не считаясь ни с чем, навечно превратив для нас семейный праздник в день скорби…
131-ю бригаду посылали в Чечню дважды. После того, что мы видели в Чечне, я думаю, что второй раз их отправили за тем, чтобы их добили, чтобы не было свидетелей того кромешного ада.
Отправляясь в Чечню, всегда везли гуманитарную помощь. Кому? Увы, теперь я понимаю, что она попадала в руки тех, кто и бил наших сыновей. Хозяин дома, у которого нас поселили в пятиэтажке и как раз у которого и была оставлена гуманитарная помощь, рассказывал, что в новогодние праздники он смотрел фильм, как уничтожали русскую армию в Грозном в новогоднюю ночь, и пил шампанское.
А на 4-м этаже те, кто из Ингушетии, препроводили нас в Грозный, сочиняли послания в другие государства, жалуясь на русских, а мы, матери, каждый день и каждую секунду ждали, когда же нам отдадут то, что Шамиль Басаев пообещал по TВ, — наших сыновей.
Но их никто не искал. Обменивали на чеченцев (даже мертвых) только тех, кто был по линии МВД. Наши были не нужны никому. Кормили обещаниями найти наших сыновей все кому не лень. Чеченцам надо было любой ценой удержать матерей, т. к. в домах, где ночевали мы, жили и собирались группировки тех, кто и бил наших сыновей. Но то душевное состояние, в котором мы находились, позволяло все воспринимать, но не анализировать. Выйдешь во двор, а там идут вооруженные чеченские мужчины. Поворачиваешься к ним лицом, думаешь, в спину легко могут выстрелить, а в лицо, может быть, нет?
Мы, женщины из Адыгеи, были в Чечне 11 раз за два года. Нас было много.
Елизавета Сергеевна Дакаева вообще не уезжала из Чечни, ждала, что ей вот-вот вернут внука. А Людмила Белова (мать Короткого Владимира) чуть сама не погибла под бомбежкой. Виктор Хоменко, побывав не единожды в Ростове в вагонах, «в городке мертвых», не сразу нашел сына, душа не хотела верить, что сына уже нет. Не уезжая из Чечни два года, там провела в поисках сына Л.Т.Мелихова. Такая же горькая дорожка через Чечню была у многих матерей из Адыгеи.
Однажды из приемной бывшего главы Ингушетии Аушева нам удалось дозвониться до командующего Северо-Кавказским округом Квашнина. Мы выпросили вертолет, т. к. узнали, что в п. Старые Атаги соберутся чеченские командиры, и к ним должен поехать лейтенант МВД Синеок, которому мы доверили списки разыскиваемых нами всех пропавших без вести с 131-й Майкопской бригады (независимо от их звания). Чтобы вертолет не сбили чеченцы, он посылал в сторону свои защитные очереди, и мы живыми долетели до наших постов. Далее, уже до следующего блокпоста, добирались сидя, прямо сверху, на БМП. Помню, вся земля вокруг была усыпана гильзами. А потом вместе с солдатом мы пошли по населенному пункту туда, где шли переговоры.
Увы! О 131-й бригаде лейтенант Синеок речи и не вел. Вся компания уже направилась за накрытые столы пировать. Я же подошла к одному из чеченских представителей — Исе Мадаеву — и стала просить его отдать матерям сыновей. Ведь обещали же на всю страну. Он мне ответил: «Зачем послали сюда своих сыновей?» Я возразила: «Ты же сам служил в армии. Ты знаешь, что это служба, где есть дисциплина, и никто никого не спрашивает, что он думает и чего хочет». И я показала им фотографию вихрастого Хоменко (она лежала сверху): «Посмотри на наших сыновей. Они же прослужили всего 5 месяцев, а сейчас они у вас в плену». Он ответил: «Их съели собаки». И пошел пировать. Сейчас каждый раз, когда я подъезжаю к Майкопу, вижу где-нибудь вспаханное осеннее или зимнее поле и на нем тучи ворон, я вспоминаю Чечню…
Да, несчастная наша Родина, у которой руководители, не моргнув глазом, послали на гибель тысячи молодых жизней. Точно знаем, что только за 2 года, с 1995 по 1997 г., погибли в Чечне 20 тыс. солдат и матросов со всей страны. Но кому война, а кому — мать родна. Те, кто наживался и продолжает наживаться на этой войне, не перестанут получать наши материнские проклятия.
Татьяна Безусько, мать солдата, погибшего в Чечне, — Безусько Георгия Викторовича
17.07.12.