Национальные приключения чеченцев в Союзе

Бытуем мнение, что в СССР были разрешены чуть ли не все проблемы межнациональных отношений. А я советскую школу «дружбы народов» вспоминаю как время ежедневных стычек и перепалок гораздо жестче тех, что идут сегодня в Интернате и на улицах российских городов.

Вот был конфликт в Кемерово, в «Щепке». Раздут он? Конечно. Можно было его избежать? Безусловно. Так ли он ужасен, как описывают? Я в свое время участвовал в «баталиях» круче. И, вообще, думаю, что из драк молодежи не нужно делать трагедию вселенского масштаба. А по случаю в Кемерово претензии не могут не быть и к работникам «Щепки», и к полиции. Но для них, и для, наверное, российского общества в целом удобнее думать, что виноваты чеченцы. Может быть. Но я не осуждаю этих ребят. Я в юности сам не раз оказывался в ситуации, когда как ни поступи – все равно никто не поймет, не поддержит…

«Дикие»

В середине 70-х годов минувшего века 17 лет от роду я поступил в Коломенский пединститут. Вместе со мной на первый курс зачислили еще 14 ребят и 9 девушек из Чечено-Ингушетии. Все – из сельской местности. Сказать, что из обеспеченных семей, – значит, сильно все преувеличить. Едва сводили концы с концами…

Дворец пионеров. Находился рядом с площадью Ленина, разрушен в ходе военных действий.

На нас, студентов факультета русского языка и литературы, свысока смотрели все: и студенты других, более «мужских» факультетов, и местные. И тем, и другим не нравились также наши кавказские физиономии. Многие не имели представления о ЧИАССР, и нас всех называли не иначе, как «чехами» или «черно…опыми», несмотря на то, что в большинстве своем мы не были откровенно смуглыми.

Внешними различиями дело не ограничивалось. Поначалу нас выводил из себя, в частности, мат, который мы слышали вокруг себя. Шокировало и то, что показывать, подносить друг другу под нос комбинацию из трех пальцев – это как бы норма. Или, скажем, то, что прежде чем дойдешь до магазина, увидишь и двух, и трех человек, валяющихся пьяными на тротуаре. Мы не понимали так же, как можно, не стыдясь этого, ходить на людях в трусах, майках, купальниках, целоваться…

Мы не воспринимали все это, как некую культуру, цивилизацию. Из-за этого одни считали нас недоразвитыми, другие – вообще дикими. В конце концов, нас такое отношение перестало задевать, ибо мы уже различали грань между традициями, в которых мы воспитаны, и «культурой», которую нам предстояло освоить.

Были и другие несовпадения понятий, вкусов и т.д. Так, пока не привыкли, мы по запаху за версту определяли и обходили столовую, в которой готовится свинина.

«Разборки»

В Коломну мы приехали ранним июльским утром. Днем нас поселили в общежитие, а вечером случился первый конфликт.

Под окнами общежития играли в футбол. Наши ребята решили присоединиться. Потом кто-то попросил на чеченском языке сделать пас ему. Местные переглянулись, и через минуты кого-то из ребят толкнули, а затем и ударили ногой. Слово за слово, и началась наша первая в Коломне драка.

Посреди ночи произошел второй конфликт. Кто-то в коридоре общежития, бренча на гитаре, пьяно орал какую-то песню. «Поиграй в другом месте, дай поспать», – сказали ему, а он – в драку.

Через час нас разбудили и позвали на улицу: «Поговорить!» А там – человек 60-70. Оказалось, «певун» в коридоре – студент физвоса (факультета физического воспитания и спорта), а физвос – «что хочет, то и делает в этом общежитии».

Вечером «поговорить» пришли «футболисты». С колами, обрезками труб и арматур, велосипедными цепями…

В первый год такие «разборки» происходили  два-три раза в неделю. Нам не оставляли выбора. Мы становились спинами друг к другу и бились насмерть.

«Физвос жалуется на филфак»

Вскоре за нами, чеченцами, закрепили сотрудника КГБ. Он не то что «воспитывал» нас. Больше пытался разобраться в происходящем. Мы же знали: если зачинщиками хотя бы одной драки станем мы, то нас однозначно отчислять из института. Кстати, из чеченцев – моих однокурсников за неуспеваемость отчислили двоих, за драки – ни одного. Надо отдать должное и милиции тех лет, и ректорату: ксенофобией они не страдали, и разбирались во всем непредвзято, объективно.

Как завершилось, например, затянувшееся на полгода «выяснение отношение» с физвосом?

На все общежитие был один телевизор, в т.н. комнате отдыха. Собравшись вместе, истосковавшиеся по дому чеченки смотрели концерт ансамбля «Вайнах». С десяток студентов-спортсменов девушек вытолкали, мол, у себя на Кавказе будет смотреть свои танцы, а нам хоккей нельзя пропустить… Мы, в свою очередь, вышвырнули на улицу обидчиков девчат. Те нажаловались. На собрании в той же комнате отдыха разгорелся жаркий спор, точку в котором поставил декан нашего факультета Владимир Дагуров: «Вы, товарищи, только вдумайтесь: впервые в истории советской высшей школы физвос жалуется на филфак!»

В институте часто проводились различные вечера, концерты, балы… Уже на первом курсе подежурить на них поручалось нам, филфаку. В Коломне в те годы на пике славы были братья Муратовы, конькобежцы. Один из них, проходя на бал-маскарад, у входа ткнул пальцем в живот нашего дежурного с повязкой: «Зелень пузатая!» Кто-то другой, может, и проглотил бы обиду, а мы взяли и выкинули именитого конькобежца вместе со своими дружками. Потом, уже после бала, на улице нас встретила толпа «мстителей»…

У Коломны есть пригород – Щурово. Однажды ночью наш однокурсник проводил туда девушку. Когда возвращался, на него напали, жестоко избили. Дня через три мы узнали имена нападавших. До сих пор помню фамилию их главаря – Клоков, и название магазина, у которого он со своими дружками ждал завоза «бормотухи», – «Водник». Мы «встретили» их в том же проулке, где они  измолотили нашего товарища. На обратном пути нас остановила милиция. Спросили: «За что?» Мы объяснили. Офицер сказал: «Поделом им!» – и показал кратчайшую дорогу до общежития…

Каникулы

Прошло 38 лет, а я, словно все это было вчера, помню, как сдал первую сессию, полетел домой. В г. Грозном тогда не было аэропорта, который мог принимать тяжелые пассажирские самолеты, и ТУ-134 садился на «бетону» на военном аэродроме в Ханкале. К прилету лайнера туда приходил автобус и забирал пассажиров. Еду, значит, этим автобусом, и ловлю себя на том, что прислушиваюсь к голосам других пассажиров. Они говорили на чеченском языке, а у меня – как бы гора с плеч упала. Я вдруг понял, что все последние пять месяцев – с сентября по конец января – жил в ожидании нападения. Это очень тяжко  – знать, что драку тебе навяжут, и не знать, где и когда…

Каждый семестр начинался с «практики» –  уборки моркови или картофеля в каком-либо колхозе или совхозе. Я в первую же неделю простыл в поле, и с флюсом пешком добрался до станции, сел в электричку. Вошли трое, сильно навеселе. «Ты, – говорят, – не на свое место сел». А вагон – пустой…

На трамвайной остановке пятеро – опять же нетрезвых –попытались заговорить с двумя чеченками. Девушки сели в первый подошедший трамвай, а те пятеро на машине догнали, сели – и сразу  к девушкам: «Что вы, такие-сякие, ломаетесь!» Одна плюнула хаму в лицо, он ударил ее кулаком. У нее до сих пор шрам на скуле. Вторая, вцепившись в куртку, вытащила негодяя из трамвая. И держала, пока не прибежали мы. Четверых его дружков тоже нашли…

Уже месяца через два-три мы знали: пойти одному или вдвоем на танцы – быть драке. Оказаться рядом с магазином, куда завезли дешевое вино – бормотуху, – конфликта не избежать. Город был поделен на контролируемые различными группировками районы. Оказаться на «чужой территории», тем более заговорить по-чеченски – «наезда» не миновать. В первый год не оставляли в покое даже в общежитии: то одни «вызовут», то другие…

Притерлись

Несмотря ни на что, мы как-то притерлись к городу. Появились друзья из числа местных «авторитетов». Если в первый год нам после каждой стычки говорили: «Ставите ящик пива или литр водки – и делу конец», то уже на второй-третий год условия ставились не нам, а нами. Меньше стало и самих конфликтов. Возможно, потому, что мы, со своей стороны, не так остро реагировали, скажем, на тот же мат, а с другой – одна шпана сменилась другой, и мы были явно не по зубам ей. Все знали: нас можно убить, но не сломить.

К нам одним было такое отношение?

Как-то раз в начале марта к нам в общежитие приехали пятеро грозненцев, в том числе один русский. Они – все постарше нас, после армии, учащиеся грозненского ПТУ, будущие монтажники, – как оказалось, проходили практику в соседнем Воскресенске. Пошли после работы в местный ДК, где местные на них всей «братвой» и налетели. Наутро еще и человека прислали: «Приходите 7 марта на бал-маскарад – разберемся». Пойти – значит, быть избитыми до полусмерти, не ходить – вечно бегать.

Мы поехали на бал вместе, и я по сей день не знаю, как никто из нас, двенадцати студентов и пятерых птушников, в этой страшной драке стенка на стенку не получил ни единой царапины. После этого желания бить практикантов из Грозного ни у кого не возникало. А нас официально предупредили: «Выедете еще раз – считайте, что никто из вас не учится в институте».

В октябре прошлого года Дмитрию Медведеву на встрече в МГУ студентка рассказала историю о том, как к ним, девочкам, в комнату в общежитии ввалились нежданные гости. Многие слышали, как девочки звали на помощь, но откликнулись и вытолкали дебоширов только студенты-чеченцы. Для меня этот случай не стал новостью: мы в Коломне не раз заступались за девушек, и не только с нашего факультета. Однажды ночью, услышав крик о помощи, выбежали из общежития и на пустыре за ним вытащили из-под насильника студентку физмата. Он самбистом оказался, приезжим, с весом свыше 100 кг. Еле скрутили его, а девушка стала кричать: «Изверги! Я просила помочь мне, а не избивать его».

В другой раз, тоже ночью, девочки с иняза прибежали: «Защитите!» Защитили, а из окон общежития одни кричали: «Молодцы чеченцы!», а другие: «Варвары!» Так все годы и жили – между ненавистью одних и благодарностью других.

Кто есть кто

Не сразу, но все же мы разобрались: кроме откровенно уголовного элемента, как нам, так и местным проблемы создает т.н. шпана – не знающие контроля, никого и ничего не уважающие подростки, не служившая в армии молодежь. С теми, кто отслужил, трений вообще не возникало: они в армии тесно контактировали с чеченцами и ингушами, и чужаков в нас не видели. Мы быстро находили общий язык и со стариками: нас с детства учили уважительности к ним, умению услужить им. Для нас важным было и то, что язык стариков меньше засорен, и мат в их устах – редкость.

Были и те, кто в нас души не чаял. Например, наша куратор Лидия Аркадьевна Яковлева. Она знала о нас все, и посвящала нам все свое время. Было много причин, по которым мы гордились своим деканом. Однажды Владимир Геннадьевич прибежал в общежитие вместе со своим сыном: «Мне вахтерша позвонила, сказала, что человек сто с вами тут дерется. Хоть и фронтовик, я уже старый. Вот сына привел, он у меня спортсмен…» Очень добрым, человечным, участливым было отношение к нам и со стороны преподавателей: Петросова, Андреева, Шпеера, Горбачевой, Ингера, многих других.

Конечно, не все мы были прилежными студентами. Кто-то учился только на «отлично», кто-то довольствовался и «удочкой». Мы – уже взрослые дяди и тети, все реже, но встречаемся, и Коломна, вопреки всему и вся, остается городом нашей юности. Городом, который мы любим.

Земляки

В Коломне, кроме нас, жили и работали еще два чеченца – выпускника московских вузов: один – на заводе тяжелого станкостроения, второй – на мясокомбинате. Первый помог двум нашим ребятам устроиться на завод ночными сторожами, второй брал на погрузку-разгрузку, что позволяло нам немного подзаработать.

В квартале-двух от общежития наши земляки – солдаты стройбата строили девятиэтажный дом. Мы встречались раза два в неделю, общались. Как-то раз один из них позвонил, попросил придти к их объекту. Мы пошли вчетвером.

В недостроенном доме на ночь оставалось отделение, командиром которой был сержант-чеченец: за ними не приехала машина. Солдат-узбек, которого послали за сигаретами, едва выйдя за порог, вбежал в квартиру: «Мормоны!» Так весь стройбат называл местную шпану.

«Пацаны» – во всеоружии – гурьбой шли к дому через плохо освещенный пустырь. Выход был один – пробиваться к общежитию. Выбежали из подъезда – и уткнулись в плотное полукольцо пришедших драться. Солдаты схватились за ремни, пустили их в ход… Нескоро, но к подъезду пробился военный грузовик, из кабины выпрыгнул капитан – командир роты:

-В машину!

Солдаты забрались в кузов, под тент. Капитан снова крикнул:

-Вы, четверо, – тоже туда!

Он, капитан, довез нас до общежития. Фактически спас.  Не знаю, стал бы сегодняшний офицер спасать чеченцев…

Лезгинка

Обычные юноши – вот кем мы тогда были. Небесталанные, но все же такие, как все. Кто-то играл на гитаре, кто-то пел неплохо, танцевал. Исключением, пожалуй, был я: мне медведь наступил не только на ухо, но и на ноги…

И мы тосковали по дому, родным. Хорошо ли нам, плохо ли – танцевали. Встанем в круг – и по очереди пляшем. Кто как может. Лезгинка для нас стала отдушиной.

Потом кто-то, кто знает толк в танце, увидев пляшущих ребят наших, предложил: «Создайте свой ансамбль. Скоро студенческий фестиваль будет в Москве, может, попадете на него».

Создали. Взяли на прокат черкески, папахи. И победили на том фестивале. На наш концерт в институте всегда был аншлаг. Ни одного мероприятия не проходило, чтобы наших ребят не попросили станцевать. Парни – русские – учили и на разные лады пели чеченские песни…

Страна и в те годы была такой: одна ее часть изо дня в день дралась с чеченцами, другая – слушала и пела чеченские песни…

Таня

Я учился на первом курсе, когда четверокурсница Таня Пенькова, ожидавшая распределения, попросила помочь ей попасть в Чечено-Ингушетию. Сколько, казалось бы, с той поры грязи вылито на Чечню, однако ничего нового за все эти годы не сказано. Еще тогда мало кто решался ехать в республику, а о чеченцах рассказывали те же байки, что и сегодня.

Я не имел ни малейшего представления о том, как решаются вопросы распределения выпускников вузов. В то же время я не знал, как отказать Тане. И я в зимние каникулы, проклиная самого себя за малодушие, поехал в министерство просвещения ЧИАССР. Не веря, что из этого что-то получится, продиктовал работнице отдела кадров Танины данные. Через месяц на Пенькову в институт пришел вызов, а в августе я встречал ее в г. Грозном.

Но чудеса не закончились. В министерстве Таню направили на работу в школу моего родного села. Пока я учился в Коломне, она учила детей моих односельчан. Стала завучем. К ней в гости ездил ее отец, Владимир Васильевич, авиадиспетчер, писатель, заядлый охотник и рыбак. Он подарил местным ребятам рыболовные снасти, и счастливчики эти долго хвастались подарками.

Таня сегодня живет в подмосковном Жуковском. У нее – взрослые сын и дочь. Попадая в Москву, я каждый раз заезжаю к ней, и она угощает меня чеченскими национальными блюдами…

Молодежь

Судя по многим данным, большинство молодых чеченцев за пределами Чечни родились и выросли вдалеке от земли предков. Какими они людьми и гражданами стали, какую культуру впитали,  – это надо спрашивать у регионов, являющихся малой родиной этих ребят.  Если же исходить из тех скупых сведений, что иногда поступают в республику, то эта молодежь имеет некий комплекс: они боятся выглядеть менее «крутыми», чем их ровесники, воспитывавшиеся на Кавказе.

Как и что здесь корректировать – проблема не Чечни, а тех регионов, где они живут. Принцип же, по которому, если чеченец хороший, то он питерский или пензенский, а если плохой, то только чеченский, просто не уместен. Основной закон не делит граждан на категории, виды и сорта, и защищает не избранных, не титульных, а всех, не различая их ни по каким признакам.

Что касается той части чеченская молодежи, которая попадает в российские регионы из Чечни, то, честно говоря, мне этих ребят не просто жалко. Мне за них больно. У моего поколения был хоть какой-то опыт жизни в иноязычной, с иной культурой среде. Мы, по меньшей мере, смотрели советские фильмы, читали произведения современных отечественных авторов. Больше того, у каждого из нас кто-то из близких родственников служил в армии, был на «шабашке» за пределами Северного Кавказа… Мы извлекали из их рассказов что-то полезное, применимое на практике.

Ни того, ни другого, ни третьего сегодня попросту нет. Ребята растут в убеждении, что мир устроен так же, как в Чечне. Что, если к ним, как к чеченцам или представителям другого народа, никто в республике не «цепляется», то не будет происходить этого и в других российских регионах. Они осознают, что многого могут не знать, не понимать, но они не понимают, что кто-то в России может относиться к ним с неприязнью, недоверием, ненавистью. Столкнувшись с этим, кто-то озлобляется, кто-то начинает видеть врага в каждом встречном…

Заканчивался проспект Ленина на юго-востоке Октябрьской площадью или площадью Минутка. Здесь в первую войну шли наиболее ожесточенные бои, ее застройка была практически полностью уничтожена.

Все знают, что, скажем, Джохар Дудаев был женат на русской. Но негде в российской прессе не упоминается тот факт, что в браке с русскими женщинами состояли известные командиры, рядовые чеченские бойцы. В самой Чечни таких не раз поднимали на смех, мол, воюют с Россией потому, что русские жены довели до белого каления. Сегодня Россия – агрессивная, нетерпимая, беспощадная – сама доводит многих ребят до такого состояния.