Ровно 50 лет назад вышел из заключения легендарный футболист Эдуард Стрельцов. Наверное, нет в мире больше человека, который смог бы провести столько лет в местах заключения, а затем творить настоящие чудеса на спортивных аренах. Каким Стрельцов был человеком за пределами футбольного поля? Об этом на страницах «Труда» вспоминают люди, близко знавшие этого уникального
спортсмена.
— Мне довелось вместе играть со Львом Яшиным в сезонах 1966-67 годов в «Динамо», а в 1968-69 годах в «Торпедо» с Эдуардом Стрельцовым. И личное общение с этими великими спортсменами и порядочными, добрейшими людьми стало одним из самых ярких впечатлений в моей жизни. Лев и Эдуард всегда друг друга безмерно уважали — и на футбольном поле, и за его пределами. Когда после того «мутного» происшествия в мае 1958 года судьба Стрельцова была наверху фактически уже решена, Яшин был единственным в сборной СССР, который после этого еще пытался достучаться до большого начальства с предложениями типа «может быть, как-то пересмотрим суровое решение
и возьмем командой Стрельцова на поруки». Даже при том, что их друзьями невозможно было назвать — слишком они были разными. Являлись представителями разных поколений (Эдик на восемь лет младше Льва), водили разный круг знакомств и общения. Яшин, несмотря на то что, играя за сборную СССР, еще не имел даже законченного среднего образования, был прирожденным дипломатом. Он умел найти общий язык с партийными боссами, с академиками, с высоким начальством из МВД. А при необходимости мог поставить любого человека на место, да так ловко, что тот не чувствовал никакой обиды. А вот Эдик нужных знакомств не заводил. Скажу больше: обычно не он себе друзей выбирал, а они — его. Особенно вне спортивной жизни. И многие злоупотребляли этим неумением Стрельцова в нужный момент сказать «нет». Случалось, даже на улице к нему подходили какие-то незнакомые темные личности, заводили с ним беседу. Эдик останавливался, внимательно выслушивал. Хотя сам он никогда в разговорной речи ни воровского жаргона не употреблял, ни тюремной ностальгии не предавался. Причем это были даже не воры в законе, не блатные, а простые недавно «откинувшиеся» зэки в ватниках, бродяги или даже бомжи. Мы, футболисты менее знаменитые и титулованные, уговаривали его: «Эдик, да пошли ты этого субъекта куда-нибудь подальше, не связывайся с ним». Но Стрельцов возражал нам: «Ну как же… Наверное, человек в чем-то нуждается».
Несмотря на свою невероятную славу и всенародную любовь, Эдик так и не стал публичным человеком. Его товарищи по
команде — Валентин Иванов и Валерий Воронин — могли и перед большой аудиторией выступить, и интервью дать. А Эдик тушевался даже перед узким кругом болельщиков. Помню, как-то на открытом собрании команды, после того как выступили другие лидеры «Торпедо», работники ЗиЛа настойчиво требовали, чтобы и Стрельцов перед ними речь сказал. Эдик пошел к трибуне, по ходу бубня себе под нос, как в последней игре он ошибки допускал, и судья не по делу свистел, и защитники слишком грубо опекали: Но пока добрался до микрофона, уже и запас речей кончился. Эдик досадливо махнул рукой: и пошел назад на свое место.
А ходить по начальству и просить за себя — это уж было для него из разряда противоестественного. Но при советских реалиях другими способами добиться житейских благ было почти невозможно.
Игорь Стрельцов, сын футболиста
— Отец очень любил музыку. Причем он никогда не увлекался блатной тематикой и зэковскими песнями. В плане предпочтений он был всеяден, то есть слушал широкий репертуар. Больше всего любил старинные романсы и песни на стихи Есенина. Есть фотография, где отец играет на пианино. Нотной грамоты он не знал, но на слух быстро подбирал мелодию и аккорды. Самоучкой на неплохом уровне освоил гитару. Причем играл не на шести-, а на менее популярной в наше время семиструнке. Сам не пел, а наигрывал любую понравившуюся ему мелодию.
И о самом главном. Уже когда мой отец умирал, он подозвал маму и сказал ей, чтобы она не верила ничему из того, что на него в 1958 году наговорили: «Я ни в чем не виноват. Мне не в чем стыдиться и мне нечего скрывать. Меня оклеветали». Это были его последние слова.