Евгений Ихлов: О событиях двадцатилетней давности
Что Квизац, что Хадерах
Что барон Харконнен,
Лишь бы сакля был в горах
И червяк накормлен…
Частушка, найденная на форуме «Дюны»
Мне очень не хотелось влезать в полемику о событиях двадцатилетней давности, но, видимо, читатели ждут от меня моих оценок. Постараюсь быть лаконичен. Вот мои тезисы. Революция — это всегда и разрыв легальности, и создание новой легитимности. Во время революции говорить о соблюдении конституционной легитимности смешно, потому что она и направлена на ликвидацию системы, освященной действующей конституции.
Тут формальная западня для юриста-зануды, ибо трудно найти фиксированные временные точки, когда конституционность уже можно нарушать, а когда — уже нельзя. Для правоведа такое положение — кошмар. Как для классического физика 19 века теории 20-го.
Я не разделяю позицию, например известного леводемократического историка Александра Скобова о том, что «расстрел парламента» должен так же глодать либеральную совесть, как «Тридцать проклятый» — совесть левых. Интеллигенции вообще-то полезно пострадать угрызениями своей теоретической совести. Пусть страдает.
Но надо учесть, что над нами довлеет клиповое сознание. У всех перед глазами картинка обстрела Белого дома из 4 танков. При котором никто не пострадал. Но это стало символом «либерального кровопускания». Больше всего жертв было при обстреле толпы, осадившей Останкино в ночь на 4 октября. Этой картинки CNN не давало, поэтому она не стала символом действительно отвратительной бойни, запятнавшей те дни.
Теперь главное — если бы российские ультраправые (только в России антибуржуазных сторонников феодальной реакции и реставрации империи могут именовать «левыми»), по недоразумению именуемые «левыми патриотами» не были бы апологетами сталинского террора, то «партии Ельцина» трудно было бы найти такую общественную поддержку в борьбе со своими оппонентами.
В октябре 1993 явился призрак тоталитарного переворота, аналогичного перевороту Ленина-Троцкого за 76 лет до того. Государство имело право — моральное и историческое право — не пустить апологетов сталинского террора к власти любым путем, точно также как западногерманское государство имело право и даже обязанность не пустить к власти апологетов гитлеровского террора. Мало того, прояви оно слабость перед реваншистами, Западная Германия была бы немедленно реоккупирована союзниками. Для меня сторонник Большого террора и сторонник холокоста евреев, цыган и геев — морально равны, и одинаково не имеют право иметь доступа к политике. Любой ценой.
Думаю, никто бы в современном мире не стал бы возражать, если бы в марте 1933 года, обвинив Гитлера и Геринга в провокации с поджогом Рейхстага, рейхсвер бы разогнал нацистов и штурмовиков и вернул к власти фон Шлейхера с его диктаторскими замашками и планом «рузвельтовских» реформ. Хотя это и нарушило бы Веймарскую конституцию и волю германского избирателя. О чем бы и сейчас возмущенно писали некоторые деятели в Большой Германии (в границах 1937 года).
К событиям сентября 1993 года нельзя подходить с традиционной меркой легитимности мирного времени. Во время революции легальность всегда «плавающая». То, что отрезок времени с 20 августа 1991 по 20 сентября 1993 был революционным, тогда не отрицали ни сторонники, ни противники августовской революции. Октябрь 93 был контрреволюцией по отношению к Августу 91, точно также, как Октябрь 17 — по отношению к Февралю (который был продолжение «Освободительного движения 1905-06»). Но победи Руцкой, он назвал был свой Октябрь победоносным завершением Августа — победой над ельцинской реакцией.
Гламурная версия о том, что 19-22 августа Ельцин и демократы защищали советскую конституцию и законную власть президента Горбачева имеет такую же педагогическую ценность, как рассказ детсадовцу о нахождении детей в капусте. 20 августа 91 года в России началась антикоммунистическая антиимперская революция, аналогичная — с поправкой на бескровность — событиям в Венгрии осенью 1956 года. События в марте 1917 тоже внешне были защитой законно избранной Думы от царского произвола. С советской точки зрения ГКЧП был также легитимен как свержение Хрущева в октябре 1964. Страной правят ЦК КПСС и КГБ. Генсек может чудить, объявляя себя на американский манер президентом, но это не оспаривает право Политбюро ЦК и ГБ его смещать. Поэтому августовская революция была борьбой с КПСС и «советской нахлобучкой» над Российской Федерацией.
Поэтому в октябре 1993 года была не «защита конституции», а свержение либералов, разрешивших союзным республикам «распуститься» и пустившим приватизацию в обход контроля традиционной номенклатуры. Неудавшееся революция, как это определил еще чилийский поэт Пабло Неруда, именуется мятежом. Поэтому ГКЧП — путчисты, Руцкой и генерал Макашов — мятежники, а Ельцин — революционер. Поэтому Ленин — революционер, а генерал Корнилов — мятежник. Играть словами бессмысленно. 20 лет назад во имя «защиты Белого дома» объединились самые наивные идеалисты и самые чудовищные реакционеры.
Победа Руцкого и Макашова означала гиперинфляцию, антилиберальный террор и войны с Украиной, Казахстаном, Грузией и в Чечне. Победа Ельцина обошлась монетизацией и войной в Чечне. Спор был о выборе двух режимов личной власти — либо Ельцин (и Коржаков), либо Руцкой (и Макашов). Рассуждения о гипотетическом расцвете парламентаризма под эгидой Хасбулатова напоминают о перспективах расцвета нравственности под эгидой Мизулиной.
Еще раз о легитимности. Установление нового конституционного порядка было принято всеми политическими силами России. Все оппоненты Ельцина — «левые патриоты», «правые патриоты», «левые демократы», «правые демократы» — признали законность выборов 12 декабря 1993 года (ибо в них участвовали) и законность их результатов.
Кровавый конфликт 93 года был запрограммирован в декабре 91-го. Руководство Верховного Совета, в ноябре 91-го санкционировавшее резкие либеральные реформы в чрезвычайном режиме, уже в январе 92-го демагогически выступило против них. Потом на их сторону перешел председатель тогдашнего Конституционного суда Зорькин. С формальной точки зрения, Съезд, фактически наделенный правами учредительного собрания, мог в любой момент не только свергнуть правительство, но и лишить Ельцина любых значимых полномочий. Что и намечалось на ноябрь 93-го. А потом Борису Николаевичу пришлось бы досиживать в нынешнем статусе Саакашвили, бессильно наблюдая как бросают в тюрьму его сподвижников и хоронят его реформы.
Ельцин с таким был не согласен и подготовил свой вариант конституции. Это вариант поддержал весь истеблишмент кроме «партии советских Советов». В результате у Ельцина был проект конституции на руках -— при полной невозможности его принять. Роспуск парламента и конституционный референдум были единственными выходами. Верховный Совет этого не хотел. Обойти его, соблюдая процедуры, было невозможно.
Руцкой и Хасбулатов явно заявили, что на попытку роспуска Съезда ответят революционно. Такой красивый вариант, как «замораживание» Съезда и выборы Учредительного собрания (предложенный Ельциным в марте 1993 года в Указе об особом периоде управления страной) был заблокирован Зорькиным. Машина смерти была запущена. Одновременные выборы Думы и президента означали бы, что в декабре 98 был бы избран президентом Лужков. Возможно, что вместо второй чеченской была бы первая крымская.
И смертельная схватка между сторонниками и противниками либеральных реформ, и стремление послереволюционного государства найти отдушину в «победоносной войне» были запрограммированы. Можно было поменять месяцы гражданских конфронтаций и географию «восстановления конституционного порядка» («целостности российского народа»). И еще фамилию диктатора.