Во время программы Grand-Rendez-vous на Europe1/i-Télé/LeMonde глава «Национального фронта» обвинила правительство в том, что оно сделало Францию «шлюхой Катара». Как бы то ни было, в экономическом плане подобные опасения, которые подпитывает ряд громких приобретений богатого эмирата, скорее является вымыслом, чем реальной действительностью.
Atlantico: Насколько на самом деле велики интересы Катара во Франции, если отложить в сторону ряд громких приобретений (le Printemps, «Пари Сен-Жермен», Royal Monceau и т.д.)?
Николя Бо: Обычно говорят о порядка 15 миллиардов евро, первая половина которых — инвестиции в недвижимость, а вторая — вложения в промышленность. Тем не менее, такие цифры весьма приблизительны, потому что нам становится известно далеко не обо всех сделках с недвижимостью. О приобретении центра Kleber и отеля Royal Monceau было объявлено с большой помпой (эмир Катара любит говорить всем о престижных покупках), что создало своего рода эффект лупы. В то же время нам мало что известно о личном имуществе самого шейха и членов его клана, тем более что зачастую оно приобретается через подставных лиц. Катарские инвестиции во французскую недвижимость всегда представляются как немалые финансовые свершения, однако их число невелико. Огромное преимущество Катара в том, что он расплачивается наличными: это позволяет ему проводить сделки в кратчайшие сроки. Вспомните, например, об особняке на Вандомской площади, который хотел приобрести миллиардер Франсуа Пино (François Pinault): находившийся проездом в Париже эмир увел дом у него буквально из под носа, расплатившись наличностью.
Далее, доля Катара в крупнейших французских предприятиях вроде Veolia, Lagardère или Vinci оценивается примерно в 7-8 миллиардов евро, однако эта сумма может варьироваться в зависимости от рыночной стоимости акций. Внимание же в первую очередь привлекают вложения эмирата в футбол и французские пригороды. Тем не менее, программа для пригородов рассчитана на 50 миллионов евро, что никак не назовешь существенной суммой. К тому же, в конечном итоге все свелось к участию в обычном инвестиционном фонде госструктуры Caisse des dépôts… Если подвести итоги, все это производит сильное впечатление и создает ощущение, что Катар скупает Францию, однако на самом деле ни о чем подобном речи не идет.
— А что насчет подписанных французскими предприятиями контрактов (газ, инженерные работы, строительство и т.д.)? Какое значение имеют они?
— Активнее всего в Катаре работают Total, Vinci и Bouygues. Total подписала первые соглашения в 1990-х годах, однако о каких-то по-настоящему существенных интересах говорить не приходится. Vinci и Bouygues также удалось заключить выгодные соглашения, особенно во времена Саркози. Тем не менее, недавно их ждало разочарование, в частности это касается строительства стадионов для Чемпионата мира по футболу. По всей видимости, в строительной сфере Катар сегодня отдает предпочтение китайским подрядчикам, которые могут предложить куда более дешевую рабочую силу. По большей части иностранные инвестиции в Катар ограничены спонсорской системой (речь идет о формировании совместного предприятия иностранной компанией и местной структурой, прим.ред.), которую ввел эмир для защиты национальных компаний. Наконец, нужно отметить, что на французов приходится всего несколько тысяч из работающих в Катаре полутора миллионов иностранцев, причем речь идет исключительно о руководящем персонале.
— Вызывают ли инвестиции Катара во французские предприятия тревогу с точки зрения независимости и управления французской экономикой?
— В конечном итоге, вложения катарских инвестиционных фондов во французские компании довольно разумны. Они редко достигают двухзначных значений за исключением Lagardère, где на них приходится почти 13%. Катар интересуют по большей части стратегические отрасли, такие как добывающий сектор и оборонная промышленность. С помощью Lagardère Катар собирался войти и в капитал EADS, однако немцы неизменно выступают против прямого участия эмирата в европейском консорциуме. Кроме того, катарцы попытались сыграть решающую роль с опорой на добывающие активы Areva и Eramet в Африке. Но и эти их планы завершились провалом. Таким образом, сегодня катарские инвесторы в промышленности ведут себя тихо и послушно и не пытаются ставить каких-либо требований перед руководством компаний.
— Как бы вы оценили реальную финансовую мощь Катара с учетом всех этих цифр? Его влияние не так уж и сильно, если сравнивать с другими странами, которые инвестирую средства во Францию?
— Объем средств, которые относятся к государственному инвестиционному фонду Катара, колеблется от 85 до почти 200 миллиардов долларов. Как бы то ни было, этой сумме еще очень далеко до государственных фондов других государств Персидского залива, например, Абу-Даби (более 600 миллиардов долларов), Саудовской Аравией (более 400 миллиардов) и Кувейта (почти 300 миллиардов). Эти государства ведут себя гораздо скромнее Катара, однако их связи с Францией от этого ничуть не слабее. Так, например, ОАЭ недавно приобрели в Лионе дома на общую сумму почти в миллиард евро, однако это не наделало особого шума. Это не говоря уже об инвестициях из России, Кувейта или Саудовской Аравии.
— Достаточно ли одной лишь экономики, чтобы объяснить предполагаемую зависимость двух государств?
— Прекрасная пора безоблачного сотрудничества Франции и Катара завершилась с уходом Саркози. Это связано с международной обстановкой, и в частности с ситуацией в Сирии и Мали, где интересы двух стран явно противоречат друг другу. Это, разумеется, отразилось на экономических связях. Кроме того, начатая Катаром во время арабской весны стратегия влияния не соответствует задачам французской дипломатии и в частности ее прицелу на формирование светских государств. То есть, былой эйфории больше не видно.
Николя Бо, журналист, основатель сайта Bakchich.info