Я не хочу и не могу анализировать бирюлевский погром. Я могу только выразить свои чувства, то, что давно болит. При этом, я уже привыкла, что моя боль обычно вызывает раздражение или даже злость.
Я всегда сжималась, как от удара, при любом презрительном слове о приезжих с Кавказа или из Средней Азии. У меня нет к ним никаких претензий, никакого раздражения по отношению к ним я никогда не испытывала. Я их люблю. Мне нравится их южный колорит, мягкий акцент, то, как тепло они рассказывают о своих селах и семьях, о винограде и арбузах. Мне нравится многоликость Москвы, только я бы хотела, чтобы лица у них не были такими грустными, слова — испуганными, а условия жизни — такими тяжелыми.
В разговоре с приезжими таксистами, дворниками, рабочими я начинаю улыбаться, шутить, расспрашивать о жизни дома и в Москве. Может быть, этим я пытаюсь успокоить свою совесть: мне стыдно перед ними, что я живу в лучших условиях, что мне не надо снимать жилье в Москве, бросать больных родителей, малых детей и уезжать в другую часть страны или за границу на заработки. Причем уезжать туда, где я буду бесправен, в постоянной опасности, вынужден скрываться или откупаться, зарабатывать не только на семью, оставленную дома, не только на жилье, но и на взятки, мечтая заработать на самую большую взятку, которая даст мне желанное гражданство. Я буду все время мерзнуть в Москве и мечтать о солнце, о своей бахче, винограде, жене и детях.
Я вздрагиваю каждый раз, когда презирают или проклинают какой-нибудь народ. Любой. Потому что человек зарождается в народе, как во чреве матери. Это нельзя оценивать. За то, что дано от природы, нельзя судить. Судить можно только дела. Но у нас отвергают человека не только за национальность, но и за болезнь. За любые природные особенности могут отвергнуть. Как-то моя подруга сказала: «Слава Богу, у меня очень хорошая наследственность». И я опять вздрогнула. Подразумевалось, что как хорошо, что я не такая, как эти больные. Мне это напомнило фарисея в храме, который благодарил Бога за то, что он не такой, как презренный мытарь. Как нам повезло, думают, наверное, бирюлевские, что мы не такие, как эти мерзавцы с овощной базы. Так думал и фарисей. Но Бог не принял его молитвы, а принял молитву презренного мытаря.
Если люди из других краев и стран приезжают в мой город, я должна принять их с любовью. У меня нет другого долга перед ними, кроме гостеприимства и заботы о них. Если меня подвозит узбек, я пытаюсь вспомнить знакомые узбекские слова; если двор подметает таджик, я сожалею, что не говорю на его языке, и радуюсь, когда он улыбается на моё «салам алейкум». Когда-то в тридцатые годы Ташкент приютил семью старообрядцев Волковых, сбежавших с сибирской каторги в «город хлебный». И я в каждом узбеке с благодарностью вижу потомка тех, кто не выдал мою семью. А другой мой дед, Михаил Мартынов, был чекистом и кровью устанавливал в Узбекистане советскую власть, воюя против «басмачей». В этой войне с узбекским сопротивлением в одном только Коканде в течение трех дней были убиты тысячи людей. Я до сих пор не могу найти в себе мужества сделать запрос в архив КГБ об узбекских деяниях своего деда (который, правда, и сам потом был репрессирован). Сама мысль о том, в чем он мог участвовать, вызывает у меня ужас и боль.
После Манежки-2010 две семьи знакомых армян уехали с детьми за границу. Я просила у них прощения, мне было стыдно за нас. Они, конечно, сказали «ты не виновата», но все было очень грустно. Бирюлево-2013 – это то, чего я ожидала с какой-то обреченностью, видя на протяжении многих лет, что почти все вокруг заражены ненавистью к «черным», к «хачикам», к «чушкам». Вместе с рабовладельческим строем возродился и язык рабовладельцев: с легкостью делим население на белых и черных. Презрением к южанам мы заражены давно, еще с советских времен, с той лишь разницей, что тогда лучше различали их национальности и не смешивали с презрением всех в одну «черную» кучу, а презрение проистекало из зависти. Сегодня я на эту тему разговоров не поддерживаю. Бесполезно, да и наслушалась за много лет всякого. У их ненависти столько аргументов, что мои слова лишь разжигают злобу.
Вот я смотрела на бирюлевских «сходоков», возмущенных тем, что, мол, вечером по улице не пройдешь, и ладно бы по морде понаехавшие били, а то сразу хватаются за нож, — и вспоминала свою юность в подмосковном Дедовске. Опишу лишь один случай. На темной улице в начале 70-х нас с подругами остановили «пацаны» и сразу стали вертеть ножом перед моим лицом. Я узнала дружка моего брата и громко назвала себя. Он разочарованно сказал: «Братаны, это Волчка сестра. Пошли». Слава Богу, на тот раз попала на своих. Небольшой городок делился на дворы и районы, а истринские кричали вслед дедовским «гучковьё проклятое!» (по прежнему названию — Гучково).
Поножовщина была обычным делом. Да и бирюлевские, наверное, воевали раньше с какими-нибудь солнцевскими или люберецкими. И не только кулаками. Нравы-то общие: разделяй и бей. По одним бандитским законам жили и живем. Главное, чтобы наш пахан был сильнее «ихнего». А в войне с «черными» наш однозначно сильнее, он из Кремля нас поддержит, поэтому бить не только приятно, но и безопасно. Опять же за правду вроде как стоишь, герой. А какая ваша правда-то? Что вы своих бандитов во власти боитесь и даже любите, хотя и знаете, что они бандиты (может, за то и любите), а на бесправных злобу вымещаете. Вот и вся правдочка.
Я часто произношу в уме речь воображаемого президента России, который таким, знаете, глубоким человеческим голосом, не стальным, не злым, а ч-е-л-о-в-е-ч-е-с-к-и-м убедительным, изнутри, от души (очень важно каким голосом!) говорит с экрана о том, что в сложной многоликой стране, в переполненной столице мы должны в друг друге видеть и уважать человека, что люди приезжают к нам, чтобы выжить, что Москва для многих единственная надежда и что мы должны протянуть руку помощи тем, кто пропадет без нас, почувствовать себя на месте растерянного приезжего, улыбнуться ему, крикнуть «салам алейкум!» и услышать в ответ «алейкум ассалам!». Рахмат.
Источник: grani.ru
15.10.13.