Все будут рады, если они уедут: один день из жизни чеченских беженцев в Бресте

Варшавская сторона

Кирилл — человек, который всех встречает, — молодой, энергичный парень в джинсовом костюме, с рюкзаком на плече и кожаным портфелем в руке, кажется, знаком со всеми посетителями брестского вокзала. Кирилл — юрист белорусской правозащитной организации Human Constanta, помогающей иностранцам. «Я вас встречу на вокзале», — пообещал он по телефону.

Железнодорожный вокзал Бреста делится на две «стороны»: Московскую и Варшавскую. Поезд из Минска прибывает около полудня на Московскую сторону, за несколько минут до этого на Варшавскую возвращается электричка из Тересполя, на ней — чеченские беженцы, которых не пустили в Евросоюз.

Польский Тересполь — единственное европейское направление, куда можно купить билет без визы в паспорте. Каждый день на поезд до Тересполя садятся от ста до двухсот человек с надеждой навсегда остаться в Евросоюзе. «Брест был исторически транзитным городом с момента развала Советского Союза. Люди всегда ехали через Брест, чтобы попасть в Европу», — говорит координатор Human Constanta в Минске Энира Броницкая.

Ситуация изменилась в 2015 году, когда на парламентских выборах в Польше победили националисты из партии «Право и Справедливость». По правилам, всех, кто на границе попросил убежище, должны временно пропустить в страну и предоставить статус просителя. Вместо этого польские пограничники рассматривают чеченцев как туристов, приехавших в Евросоюз без визы и, формально не отказывая в убежище, отправляют обратно.

Поначалу люди были совсем не готовы к такой ситуации. «У многих не было денег, чтобы задержаться в Бресте, люди жили в палатках летом, а когда началась осень — на вокзале, — рассказывают правозащитники из Human Constanta. — Мы раздавали еду, чего сейчас уже не делаем. Было сделано много международных заявлений, но ситуация принципиально не изменилась».

Польские пограничники пропускают ежедневно одну-две семьи. Остальные должны покупать обратный билет и возвращаться в Брест, чтобы на следующий день снова ехать «на попытку». «Есть те, кто 40 и более раз садился на этот поезд. Женщина прошла с 74-й попытки с внуком. Иногда и по полгода люди сидят», — вспоминает Кирилл.

***

Пока Кирилл объясняет, как добраться до офиса, к нему на вокзале выстраивается очередь — кто за советом, кто просто пообщаться. 50-летний Руслан* рассказывает, что семью снова не пропустили, а ему самому поставили запрет на въезд. Семья Магомеда сегодня не ездила, но он все равно пришел на вокзал — узнать, как съездили другие. Молодая чеченка Гайяна говорит, что ее семья пока решила уехать из Бреста обратно в Россию. «Но мы еще вернемся», — улыбается и благодарит Кирилла Гайана.

Кроме Кирилла возвращающихся из Польши на вокзале встречает девушка Анастасия из Управления Верховного комиссариата по делам беженцев ООН. «Она им рассказывает, как можно остаться в Беларуси. Ее внимательно слушают, но потом к ней мало кто обращается, потому что здесь остаться пробовали единицы», — объясняет правозащитник.

— Вы квартиры сдаете? — подходит к Кириллу молодой человек.

— Нет, мы помогаем людям с документами, юридическую помощь оказываем, — отвечает Кирилл.

— Как это?

— Мы из правозащитной организации. У нас юридическая, гуманитарная помощь: можно одежду, игрушки…

— Одежда? Для меня можно?

— Да, конечно!

— Бесплатно? А на меня что-то будет? Можно я с братом приду?

— У нас есть офис, на Менжинского, 30. Приходите сегодня полтретьего. Только не опаздывайте, потому что у нас футбол сегодня вечером.

«Есть те, кого мы знаем, есть — кого еще нет, — говорит правозащитник. — Сейчас просто „выкинули“ нашу визитку в группу чеченскую в ватсапе, поэтому к нам довольно много людей обращается». Визитку выложили те, кто уже попал в Тересполь. Чеченцы в Бресте не очень охотно делятся друг с другом контактами правозащитников. «Люди, которые находятся здесь долго, обижаются на тех, кто с первой попытки проходит. Тем более, что там же никакой конфиденциальности нет. Все за ширмочками сидят, — рассказывает Кирилл про то, как проходят интервью с просителями на вокзале в Тересполе. — Поэтому все прекрасно понимают, кто с чем едет».

Проговорив час с беженцами в зале ожидания, Кирилл идет в офис, чтобы вернуться после обеда на вокзал встречать коллег из Минска — вечером Human Constanta проводит «футбол для всех» — открытую тренировку, на которую приглашает и беженцев, и местных жителей.

Офис

Human Constanta была создана в 2016 году, в разгар миграционного кризиса в Бресте. «В тот момент мы насчитывали до трех тысяч транзитных беженцев», — вспоминает Энира Броницкая. По словам правозащитницы, 90% из них — чеченцы. Но есть и из других бывших советских республик, прежде всего Кыргызстана и Таджикистана, а также из других регионов России, в основном, Северного Кавказа — Дагестан, а в этом году было много из Ингушетии, после массовых протестов в республике.

Большинство беженцев в Бресте — не оппозиционеры, политические или ЛГБТ-активисты. Все активисты чаще всего получают визу заранее и летят сразу в нужную страну, объясняют правозащитники. В Бресте — «обычные люди, которые страдают от чеченского режима», — рассказывает Броницкая. Это люди, которые могли подвергаться пыткам, стать жертвой кровной мести, бывшие сотрудники полиции или государственных органов, женщины, которые бегут от домашнего насилия. Конечно, есть и те, кто уезжает по экономическим причинам, признают правозащитники.

«Мы не настаиваем, чтобы люди рассказывали нам свою историю. Мы спрашиваем общую причину. Если они хотят рассказать чуть подробнее, то рассказывают. Но оттого, что мы будем знать, что эта история очень сложная, мы не сможем сделать ничего больше, — говорит Броницкая. — Не наша задача выяснять, какие у них причины. Есть международные стандарты, по которым у этих людей должны принять заявление на международную защиту, а дальше — это компетенция Польши решать, насколько их дело стоит того, чтобы дать им эту защиту».

Белорусские власти относятся к беженцам, по словам правозащитников, спокойно. Но иногда сокращают срок пребывания — если человек совершил более десяти попыток, это рассматривается как «использование территории Беларуси для нелегальной миграции», но это редкая практика. Нет заметного недовольства и со стороны местных жителей. «Никакого агрессивного отношения нет, но в общем-то все рады были бы, если бы они все уехали куда-нибудь», — говорит Броницкая.

***

Большую помощь правозащитникам оказывают волонтеры. «Когда мы начинали работу в Бресте, это была полностью волонтерская концепция, — вспоминает правозащитница. — Есть люди, которые приходят поиграть с детьми, есть люди, которые проводят мастер-классы». Несколько раз в месяц в офис приходит парикмахер, местные жители приносят одежду игрушки, канцелярские принадлежности.

Пока родители месяцами пытаются пересечь границу, дети остаются без школы и общения со сверстниками. «У нас есть дети, которые ни разу в жизни не рисовали. И это не дети трех лет. Парень 14 лет привел сестру. Сначала не хотел рисовать, а потом все-таки мы его уговорили, — говорит Энира Броницкая. — Мы проводим мастер-классы, пытались организовывать образовательные мероприятия, но люди думают, что завтра проедут, и никакие долгосрочные курсы не работают».

В брестском офисе — двое штатных сотрудников. Кирилл работает в Human Constanta чуть больше года, отвечает за правовую помощь. Его коллега занимается административными вопросами и организацией культурных мероприятий для беженцев. Сейчас коллега в отпуске, и подготовка к футболу — тоже забота Кирилла.

Офис Human Constanta в Бресте — комната на первом этаже жилого дома, один угол которой завален детскими игрушками, другой — одеждой, ее сортирует и аккуратно развешивает на плечики мама Кирилла. В центре комнаты — стол и старый струйный принтер, из которого со скрипом выползают один за другим листки бумаги — сопроводительные письма на русском и польском языках, которые просители убежища будут на следующий день показывать пограничникам в Тересполе.

Магомет

«Они там сидят, прикалываются! — возмущается Магомет — высокий, худощавый, неразговорчивый мужчина лет 45-ти. — Иногда бывает нормально слушают, а иногда вообще не слушают, только фамилию запишут.

— Пограничники?

— Ну да, пограничники! Я у них попросил коменданта. Но им это не понравилось, и первым меня из зала стали выкидывать. Сейчас не знаю, что делать. Дороги назад нет. Обратился в эту фирму, Human Constanta, к Кириллу, чтобы они мне посоветовали.

— И что они советуют?

— Обратиться письменно к главному коменданту там, в Тересполе. Я обратился, отправил сегодня письмо. Будем ждать ответа. Деньги у меня уже кончаются, которые были наличные. Мой друг перевел мне небольшую сумму, чтобы продержаться. И эти деньги тоже уже кончаются. Не знаю, куда мне идти. На вокзал ночевать? Назад ехать нельзя».

Брест для Магомета — первый зарубежный город. «Во время войны, первой, второй, я никуда не уезжал, — говорит мужчина. — Там бомбили, вся республика горела, мы жили в подвалах. Я даже за пределы республики не уезжал. Есть нечего было, но прожили там как-то в те времена. Ситуация так сложилась, что даже не было времени подумать, куда бы еще поехать. Я знал, что все люди тут проходят границу, и как все приехал сюда».

Почему уехал, Магомет рассказывать не хочет, — в Чечне остались родственники, да и сам он еще не уверен, что не придется возвращаться в Россию, но говорит, что в Европу едет не по экономическим причинам. «Я с апреля до начала сентября уже в Ставрополе жил, когда бежал из Чечни, квартиру там снимал, работал в автосервисе автослесарем, — говорит Магомет. — Нормально зарабатывал себе на жизнь, ни от кого не зависел. В начале сентября мне позвонили из дома, и брат предупредил: „уезжай, тебя ищут“. У меня машина осталась там на стоянке в Ставропольском крае, я ее даже не успел продать, ключи с собой».

В Брест Магомет приехал с женой и тремя дочерями. Младшей — четыре года, старшей — восемь, она перешла в третий класс, но в школу в новом учебном году ходила всего неделю. «Сейчас уже холодает на улице, квартиры здесь не все отапливаются. У нас квартира не отапливается, — рассказывает Магомет. — Дети болеют, капризничают, плачут. У соседа, который с нами живет, ребенок уже неделю в реанимации лежит — простыл».

Квартиры и хостелы чеченцы снимают в Бресте посуточно, поскольку никто не знает, с какой попытки удастся пройти. «И квартира дорого обходится, и питание, но самое дорогое — это поездка в Тересполь, — подсчитывает Магомет расходы. — Пять билетов надо мне купить, до границы чтобы доехать, и обратные билеты потом купить, когда не пропустят». Билет до Тересполя стоит десять белорусских рублей (чуть меньше пяти евро). За месяц Магомет с семьей сделали уже 28 попыток.

Исрапил

«Те, кто с нами приехали, уже все прошли. Но есть те, кто и дольше, чем мы здесь», — включается в разговор седовласый, слегка сгорбленный мужчина. Исрапилу — 68 лет, в Брест он приехал вместе с больной женой и сыном. Сегодня Исрапил «на попытку» не ездил, но пришел на вокзал — узнать, кого пропустили. «Ездили 30 раз уже. Сначала они сказали: „20 попыток сделайте, тогда у вас шанс будет“. А сейчас говорят: почему вы столько много раз ездите? Денег много?»».

Долго говорить на вокзале Исрапил не может. «У меня жена болеет, у нее тромба сидит между легкими», — объясняет он и приглашает в гости на чай. По сравнению с другими беженцами, Исрапилу с жильем повезло: частный дом в пяти минутах от вокзала — маленькая кухня с натопленной печью и комнатка с двумя разложенными диванами и старым телевизором. «Вот за это мы платим 30 рублей. Сначала жили в хостеле, там платили 48 рублей. Потом там клопов нашли. Сняли в другом месте — 35 рублей, но далековато, [чтобы добраться до вокзала] такси надо платить: туда пять евро, обратно пять евро. И мы нашли этот дом».

До отъезда Исрапил с сыном работали на стройке в Сочи. Проблемы начались, когда «кадыровцы» задержали одного из приятелей сына. Подробностей он не знает, но якобы по подозрению в экстремизме. «Раньше были наркоманы. После этого терроризм был. Сейчас — экстремизм. Вот такие дела, —вздыхает Исрапил. — Приходят ночью, говорят: „давай сына“».

В телефоне задержанного силовики нашли звонки от сына Исрапила. «Мой сын нигде, ни в каких боевых действиях не участвовал, — уверяет мужчина. — Он кого-то возил, знакомых… И этого товарища ловят и давай дубасить. Одного задержали за что-то, избили, током пытали, так он без разбору фамилии всех своих знакомых называет. Они их всех забирают, их пытают, те — еще фамилии называют. Доказательств там не надо! Единственный сын — ты не хочешь, чтобы он всю жизнь мучился».

Не застав дома сына, «кадыровцы» забрали машину Исрапила, на которой его сын возил задержанного знакомого. «Машину забрали, „Приору“, и сделали собственную машину. Теперь ПТС им нужен. Я говорю: „ПТС вы не увидите! Что я подарок сделаю вам? Если есть нарушения — напиши повестку“. Главное, звонит и говорит: „ПТС давай сюда!“. „Приору“, понимаешь? — не может смириться Исрапил. — Я не для того ее взял, чтобы полиция на моей машине разъезжала. А они забрали как будто свою. Вот такие дела».

После этого Исрапил забрал жену, сына, который в тот момент был на стройке в Сочи, и уехал через Москву в Беларусь. «Все бросили к чертовой матери, пришлось бежать, — вспоминает Исрапил. — Каждый раз с автоматами приходят. И так вот они деньги зарабатывают — дань собирают, в страхе всех держат. Током бьют, понимаете? Водой обливают, током бьют, избивают. Пытки, понимаете? Когда туда попадают, так хоть скажи, что Кеннеди убил, и в этом распишешься!»

***

«Ну, давай картошки покушаем, — приглашает Исрапил к столу. — Вот на этой картошке и живем. Мяса у нас нет — на базаре — одна свинина, которую мы не едим. Куры тоже не халяль. Поэтому едим селедку с картошкой, соленые огурцы… Вот такие дела.

— А в Польше, думаете, будет халяльное мясо?

— Будет! Я знаю там уже одного нашего мясника, который там давно живет».

В комнате из лампового телевизора через рябь и помехи извергается ругань в адрес польского эксперта на политическом ток-шоу какого-то российского канала.

«Я не знаю, наш президент не в курсе, наверное, не доходят до него эти сведения, — задумчиво вздыхает Исрапил, глядя на телевизор.

— Российского президента вы имеете ввиду?

— Нет, нашего, чеченского. До него эта информация не доходит, он не в курсе, что творится у нас с этими внутренними органами. Он не знает, что они творят.

— Сомневаюсь…

— А я не сомневаюсь. Если бы он знал, то он бы не допустил это беззаконие. Я так думаю. На 100%.

— Думаете, когда-нибудь вернетесь в Чечню?

— Обязательно. Конечно, вернусь, когда все наладится, когда закон будет действовать. Каждый чеченец думает о родине. Я человек старый. В моем возрасте — сидеть дома. Поляки эти, белорусы делают на нас деньги! Сейчас снег пойдет, холод. Как мы будем? Дети как будут? Я прошу Аллаха, только чтобы мне не помереть тут».

В конце разговора Исрапил интересуется, говорю ли я по-французски, и передает телефон: «внучка моя из Франции хочет с вами поговорить».

Дочь Исрапила уехала из Чечни 15 лет назад, через Беларусь — в Польшу, а оттуда — во Францию. Внучке Исрапила тогда было два года. Сейчас Таисе 17 лет, она живет с родителями в Тулоне, на юге Франции, в следующем году заканчивает школу. По-русски Таиса уже не говорит, с родителями и дедами общается по-чеченски. У родителей с французским не очень, объясняет Таиса без малейшего акцента. «В школе она отличница», — с гордостью говорит про внучку Исрапил.

Руслан

«Вот с бургомистром дочь стоит», — перелистывает толстую красную папку с фотографиями, грамотами и сертификатами, которые его семья успела получить за год жизни в Австрии 50-летний чеченец Руслан. «Вся эта ситуация началась в 2016 году», — вспоминает Руслан тот момент, когда первый раз с женой и детьми попал в Европу. Проблемы у Руслана, по его словам, начались из-за сотрудничества с правозащитным центром «Мемориал», а также из-за родственников в Европе.

«Там проходили митинги в конце 2015 года, — говорит Руслан. — Я не смотрел телевизор, но якобы сказали, что всех, у кого родственники там находятся в этих странах, чтобы их забрали и привезли. И мы должны осуждать своих родственников в Европе: „чем вы там занимаетесь! Мы вас проклинаем“. Такая политика — постоянно под страхом держат, постоянно давление оказывается, чтобы те, кто в Европе не ходили на митинги, молчали».

У Руслана было трое братьев и сестра. Старший брат воевал в первую чеченскую войну, погиб во второй — в 2000 году. Еще один брат уехал во Францию. Сестра давно живет в Швеции. В январе 2016 года «кадыровцы» забрали младшего брата. «Его пытали, избивали. Потом мы его выкупили, но, когда его отдали, он уже полуживой был. Умер». В Чечне у Руслана осталась 72-летняя мать.

Несмотря на то, что до первого бегства из Чечни Руслан ни разу не был за границей, вся его семья имела загранпаспорта с шенгенскими визами, которые простым чеченцам обычно очень сложно получить. «Огромные деньги отдали! — признается Руслан. — Ехали все время, останавливались только на заправках — в туалет, да в магазине что-то купить. Снег шел, зима… В каком-то городе остановились, там „Красный крест“ был. [Водитель] сказал: „туда заходи и проси убежище“. Это была Австрия».

У Руслана и у его жены высшее образование, по профессии он инженер-строитель. Проблем с адаптацией и сложностей с языком не было: «вот наши сертификаты с языковых курсов. Мы за год программу двух лет прошли, — Руслан продолжает листать толстую красную папку с дипломами. — Вот «А-цвай» сдали (уровень А2 в европейской шкале владения иностранными языками — RFI). Вот мой диплом: «гут биштанден» (хорошо). Моя жена: «зер гут биштанден» (очень хорошо).

В Австрии Руслан с женой и детьми прожил почти два года в Нестельбахе, маленькой деревне на востоке страны, работал в церкви: убирал снег, топил печь, косил траву. На первом интервью по «азулю» в предоставлении статуса беженца ему отказали — не смог предоставить доказательства преследования и документы о работе в «Мемориале». Второй «негатив» семья получила во время апелляции в Вене.

***

16 июля 2019 года Руслана с женой и дочерями выслали в Москву. «Целый месяц мы жили на улице, — рассказывает он. — Одна русская семья забрала нас в маленькую комнатку. Потом сестра жены помогла чуть-чуть с деньгами, и мы приехали в Брест. А мне пограничники говорят: «у вас запрет [на въезд в Евросоюз]». Поскольку запрет только у Руслана, в Тересполь «на попытки» ездят теперь только жена и дети. Руслан провожает и встречает их каждый день на вокзале в Бресте и говорит, что главное для него — чтобы дети не вернулись в Чечню.

«Мои дети уже далеко не чеченцы. Они больше европейцы, и по одеянию, и по мышлению, и по всему интегрированные, — объясняет Руслан. — У нас огромные проблемы среди своего же чеченского народа, потому что мои дети одеты по-европейски. Мы эти хиджабы не носим. Я этого не хочу, не люблю этот радикализм. У меня старшей дочери — 15 лет, средней — 14 и младшей — 13. В их возрасте уже замуж выдают, увозят, а они же дети еще. Они с детьми общаются, улыбаются, и мы счастливы. Мы хотим, чтобы просто безопасно было и в школу ходить».

В офис Human Constanta Руслан пришел распечатать новые документы. «Вот, Светлана Алексеевна прислала мне из Москвы письмо в поддержку, может, поможет», — показывает Руслан письмо от председателя комитета «Гражданское содействие» Светланы Ганнушкиной. На пороге офиса появляются коллеги из Минска — со связкой мячей, упаковками воды и мешком бананов. «А во сколько футбол, Кирилл? А то ведь вечером Лига чемпионов», — интересуется Руслан и обещает прийти.

Футбол

«Футбол — главный вид спорта, который борется за толерантность и против дискриминации, — объясняет идею мероприятия приехавший специально из Минска, чтобы провести „открытую тренировку“ Валдиc. — Мы делаем мероприятие, открытое для всех, без ограничений по возрасту, полу, национальности. Я по себе знаю, как мне было полезно найти ребят, с которыми вместе можно играть в футбол, а через футбол найти новый круг знакомств».

В Минске Валдис играет в любительской футбольной команде «Автозак», объединяющей белорусских правозащитников и выступающей против насилия и агрессии. «В Бресте у нас есть мечта: сделать такие занятия для людей, которые находятся в уязвимом положении, как транзитные беженцы, — говорит Валдис. — Но сложность в том, что здесь не остаются надолго, остаются максимум месяц, а потом либо дальше, либо, к сожалению, должны вернуться обратно».

Через футбол намного проще объяснить принципы равенства и толерантности, уверен Валдис: «Во время игры ты уже перестаешь обращать внимание на то, что этот парень — белорус, а этот — азербайджанец, либо чеченец. Вас объединяет футбол, а разница — только в цвете майки и шортов. Для людей это просто возможность провести время, а мы в игровой форме показываем им этот принцип равенства».

На «Футбол для всех» правозащитники ждут не только беженцев, но и местных жителей. Объявление разместили в разных местных тематических сообществах в социальных сетях. «Для местных — это возможность увидеться с другими. Поиграть с девушкой, если ты парень, либо наоборот, —рассказывает Валдис. — А для неместных — это тоже возможность познакомиться с другими, в более комфортных, неконфликтных условиях, увидеть другого и почувствовать себя снова человеком».

Организаторы, отправляясь вечером на футбольный манеж, немного волнуются. «Это открытая тренировка, и мы не знаем, придет ли кто-то из беженцев, удастся ли всем сыграться», — признается Валдис.

***

В семь часов вечера на скамейке «для запасных» сидит только одна семья Адама, приветливого сорокалетнего мужчины, несколько дней назад приехавшего из Чечни вместе с детьми и женой.

Кирилл выгружает из такси мячи, воду и бананы. Валдис спорит с вахтершей, требуя вторую раздевалку, которая была забронирована для женщин. Правда, из женщин играть настроена только восьмилетняя дочь Адама.

«До этого манежа просто сложно добираться, — объясняет Кирилл. — Жизнь [беженцев в Бресте] складывается вокруг вокзала. А этот манеж — это другая часть города, за рекой. Он находится далеко от остановки. Так что люди просто опаздывают».

Валдис начинает тренировку. На искусственный газон крытого манежа выходят приехавшие футболисты-правозащитники из Минска и пришедшие их поддержать местные друзья. В разгар разминки на поле появляется куда-то пропавший Кирилл, за которым бегут и взрослые парни, и совсем маленькие девчонки и мальчишки — чеченцы, белорусы. «У нас больше 30 человек», — радуется Кирилл.

Поезд

Поезд до Тересполя отправляется из Бреста в 6:52. Нужно ехать именно в утреннем, потому что только в эти часы работают миграционные офицеры, которые проводят интервью с просителями. Возле касс уже стоит Магомет с семьей. «Народу сегодня немного», — Магомет окидывает опытным взглядом зал ожидания, надеясь увидеть знакомых с прошлых «попыток».

«Руслана не будет, — говорит Магомет. — Денег, сказал, нет. Они перевода ждали, но пока не пришел. Пойдем с нами, а то тебя в первый вагон отправят». В поезде — четыре вагона. Первые два — для тех, кто с белорусскими паспортами и шенгенской визой. В третий продают билеты беженцам, которых работницы билетных касс вычисляют «на глаз». Когда беженцев много — прицепляют четвертый вагон. Первые два вагона в шесть утра почти пустые. Третий и четвертый — битком.

Отстояв очередь за билетами, Магомет с женой и детьми перемещаются в очередь на паспортный контроль. Всем, кто едет в первый раз, пограничники выдают «протокол профилактической беседы», в котором предупреждают о «недопустимости административных правонарушений». После паспортного контроля очередь из сонных людей перетекает в вагон. Продавщица дьюти-фри закрывает металлическую штору магазина, вокзал пустеет.

***

Чаще всего люди бегут семьями и редко, когда — один-два ребенка, как правило — три-четыре. Вещей немного, в основном рюкзаки и спортивные сумки. Семьи, которым удалось уехать из Чечни с имуществом, оставляют его Бресте. И если им все-таки удается перейти границу, то у всех есть телефон «службы доставки». За 100–150 евро предприимчивые брестские таксисты перевезут вещи через границу. «Расценки грабительские, — возмущаются беженцы, — но каждый зарабатывает, как может».

До Тересполя все едут молча. Кто-то спит, кто-то сосредоточенно изучает документы, которые надо будет показать пограничникам. Стук колес заглушает плач грудного ребенка и назойливая мелодия из пяти тактов в детской игре «Счастливый рыбак» на телефоне у старшей дочери Магомета. Младшая дочь еще не просыпалась — спящей ее принесли на вокзал, спящей положили на кушетку плацкарта. Жена отрешенно смотрит в окно, Магомет — в письмо для пограничников, которое ему накануне распечатал Кирилл.

Постепенно молчание в вагоне начинает прерываться короткими разговорами шепотом. Тема одна — у кого сколько попыток. «Каждый день ездите? — Нет, два раза дети болели, мы не ездили. — А мы каждый день. — В основном ингушей пропускают! А чеченцев не хотят. — Большая у вас семья? — Шестеро нас. Мы 12 билетов туда-обратно каждый день берем. — А жилье сколько стоит? — Жилье дорогое. И еще такси, простое такси нам никак — только минивэн».

Поезд до Тересполя идет 15 минут. Первыми выходят пассажиры первых двух вагонов. Третий-четвертый ждут еще час, пока с двух сторон вагона выстраиваются вооруженные пограничники. Наконец, молчаливые люди с детьми и спортивными сумками спускаются с поезда и медленно бредут в тоннель. Одни стараются зайти побыстрее, другие, наоборот, занимают места на лавочке в углу и ждут пока пройдет вся очередь — обратно все равно всем ехать на одном поезде.

Тихие разговоры постепенно перерастают в гулкий ропот в узком тоннеле, который затихает каждые несколько минут, когда наверху открывается дверь и польская пограничница строгим голосом по-русски объявляет: «одна семья заходите!».

Дверь закрывается и гул снова нарастает: «Вот так вот мучаемся! — Сегодня 18-й раз уже. Вчера в поезд сели, 10 рублей не хватало… вот такая харя — начальник поезда — он меня чуть не скушал за эти десять рублей! — Смеется, жует жвачку и издевается, говорит: „есть же еще Узбекистан, Китай — че вы туда не едете?“ — Эту дверь закрывают и ту дверь закрывают, мы тут как в загоне стоим!».

***

Еще несколько минут и ропот отдельных голосов в уставшей очереди превращается в стихийный митинг.

«Почему сюда никто из комиссий не приезжает? — В международной конвенции написано, что в лагерь должны поселить людей, а нас провожают обратно и заставляют покупать билет на поезд! — У некоторых дети в реанимации. В день они платят за одного ребенка по 60–100 долларов. — Этот бизнес длится уже 20 лет на этом долбаном поезде. — Мы же не на круиз здесь собрались! Каждый человек тут молится Творцу, чтобы его семью сегодня пропустили. — Пограничники оскорбляют, называют „курва“. — Некоторые родители сами не кушают, чтобы дети кушали, и чтобы на билеты хватило, чтобы сделать еще одну попытку».

Митинг прерывается криком из глубины тоннеля: «Женщине плохо! Скорую надо вызывать!» Через несколько минут после настойчивых стуков в закрытую стеклянную дверь на лестнице появляются медики.

Московская сторона

Тех, кто с визой, в зал, где ждут собеседования просители убежища, не пускают. И на обратном пути пройти сразу в вагон к беженцам не удается. Когда на платформу начинают запускать «нормальных» пассажиров, третий и четвертый вагон уже заполнены и двери закрыты. На просьбу пропустить белорусские проводницы молча кивают в сторону польских пограничников, но, когда поезд трогается, все-таки дверь открывают.

Угнетающая тишина, стоявшая в вагоне по дороге в Тересполь, сменилась шумными разговорами, шутками над польскими пограничниками и визгом, наконец, проснувшихся детей, скачущих по верхним полкам плацкартного вагона. Родители, не обращая внимания на проводницу, которая с интонацией доброй, но строгой воспитательницы детского сада пытается усадить по местам детей, оживленно делятся опытом очередной неудавшейся «попытки». Польские пограничники пропустили только одну семью.

«Помните парня такого в капюшоне на ступеньках? С вами разговаривал… Он прошел! А как нам пройти? Вы как журналист имеете доступ? — интересуется молодая девушка Лейла. — У него всего шестая попытка, у нас — 32-я!

— А у нас 28-я! — подхватывает рядом сидящая подруга Милана.

— У них 19-я, — Лейла показывает на молчаливо сидящую у окна третью девушку. — Одни говорят: „завтра приходите“. Другие говорят: „пани, что вы сюда ездите, зря деньги тратите!“

— Может у него были доказательства какие-то солидные?

— У нас доказательства тоже все есть. Письма писали. В ООН обращались! У всех проблемы. От хорошей жизни никто не уезжает.

— Почему бы вам не установить очередь в вашем чате в ватсапе?

— Мы об этом думали. Дня три назад собрались на вокзале, решили, что давайте вообще не поедем. Но заметили, что таджиков там каких-то, узбеков пропускают. Не все хотят соблюдать эту очередь. Я слышала, что через адвоката там некоторые проходят. Не знаю, насколько это правда. И такие, конечно, не согласятся в очередь вставать.

— Сколько у вас детей?

— У меня трое детей. Одна совершеннолетняя и двое несовершеннолетних. Старшую девочку пытались украсть. Еле вырвали, вытащили ее. Со школы их забрала и быстро уехала из дома. Мой муж — бывший военный, его арестовали, пытали. Он не может домой вернуться. Они родственников мучают, братьев, током бьют, дубинками бьют издеваются. А я за детей боюсь. Я не могу их отпустить в школу одних. Надо либо с ними ходить, либо дома держать».

«Нормально не питаемся здесь: буханку хлеба и чай. Масло, мясо — этого мы здесь не видим. А эти вообще нас не слушают. Смеются между собой, — подхватывает Милана. — Если бы я могла там спокойно жить, я бы не уехала оттуда. Я не могу детей в магазин за хлебом даже послать. Там вообще беспредел. А все думают, что в Грозном центр построили, украсили его как елочку… А вокруг беспредел полный! Моего мужа забрали. Он сопротивлялся. Они выстрелили. Он две недели в реанимации лежал, а мы даже не знали. Из больницы они его еле живым забрали и пытали. И не отдают. И я не знаю, где он и что с ним. И родственники его не знают. Выехали вот без ничего. Нам деньги сегодня одолжили на билеты. А завтра и не знаю, у кого просить».

С верхней полки проводнице все-таки удается согнать 10-летнего сына Миланы Амирхана.

— Польский язык учишь?

— Пока нет.

— А как ты будешь там общаться?

— Научусь.

— А друзья у тебя есть в Грозном?

— Да.

— Скучаешь по ним?

— Нет.

— А в Польше есть уже друзья?

— Да.

В последнем купе, в конце вагона, потупив взгляд в пол, сидит Магомет. Жена отрешенно смотрит в окно. Дочери убежали играть с другими детьми в соседнее купе.

«По вашему ходатайству, наверное, прошел сегодня один? — не поднимая взгляд, обращается ко мне Магомет.

— Нет, конечно!

— А то я слышал… А вы можете как-то повлиять?

— Нет, могу только репортаж написать.

— Ну, а что этот репортаж… И так все про это знают, наверное».

В 11:40 поезд возвращается в Брест. Сразу за дверями «Зеленого коридора» стоит девушка Анастасия из ООН, ближе к выходу — Кирилл.

PS

По данным Евростата и Французского управления по защите беженцев и апатридов (OFPRA), только за период с 2008 по 2018 гг. более 170 тысяч россиян попросили убежище в Евросоюзе, из которых 80% — выходцы из Чечни. Больше всего прошений подано в Польше (54 985), Германии (52 155) и во Франции (36 872).

***

К моменту публикации репортажа семью Магомета пропустили в лагерь для беженцев в Польше.

Руслан с семьей уехал в Москву.

68-летний Исрапил с больной женой и сыном совершили уже 56 попыток и по-прежнему остаются в Бресте.

***

*Имена некоторых героев изменены по их просьбе в целях безопасности.

ru.rfi.fr

Chechenews.com

26.11.19.