Я был задержан 14 августа 2002 года в пригороде Гудермеса, Кундухово, при проверке паспортного режима, или так называемой «зачистки». Мы жили там у родственников, так как жить дома не было возможности, из-за постоянных обстрелов, от которых наш дом был частично разрушен, и оставаться в нем было опасно.
Отец вывез всю нашу семью к двоюродному брату, так как там давно не было обстрелов, а район был под контролем у Кадырова, и говорили, что там не часты зачистки, т.е. это — безопасный район. За время нашего пребывания там уже было несколько «зачисток», но никто нам ничего не говорил. Но в это утро в селе была непонятная паника, слышались выстрелы, ругань и мы все были встревожены.
В этот день была первая совместная зачистка федералов и чеченского ОМОНа, но это было одно название, так как на чеченский ОМОН никто не обращал внимания, а один из них в маске свирепствовал даже больше, чем русские. Тогда я не знал, что это было подразделение ГРУ, но видел, что они настроены очень враждебно ко всем чеченцам.
Когда в то утро они вошли во двор, отец вышел к ним с нашими документами, как он обычно делал до сих пор. Но ему приказали вывести нас всех во двор, и мы вышли и встали рядом с отцом, показывая тем самым, что мы все здесь. Посмотрев на всех, они, почему-то остановили взгляд на мне и приказали показать паспорт, на что я ответил, что он у них в руках.
Перебрав паспорта и пролистав мой, старший из них выругался грязно, хотя здесь стояли женщины, и сказал, что я не по возрасту здоров. В следующий момент он крикнул, чтоб все мужчины встали к стене. Мы подчинились, потому что видели, что сегодня они не собираются мирно уходить, проверив документы и сделав как обычно в доме обыск.
Поставив нас к стене, они обыскали нас и заставили сесть на шпагат, а затем меня вытащили на середину двора и стали избивать, сопровождая свои действия отборным матом. Мама и сестры начали плакать, а отец кинулся ко мне, чтоб защитить, но его остановили автоматной очередью. Мои руки завели назад и надели наручники, а на голову натянули мешок. Так что я не видел дальнейших действий, только слышал крики матери и сестер.
Когда начали грузить меня на БТР, видно мать кинулась ко мне, так как я слышал удар, и как мама ойкнула, скорей всего от боли. Оставив во дворе истекающего кровью отца, они покинули наш двор, увозя меня с собой на БТРе. Как я узнал всего два дня назад, отец скончался в тот день, не приходя в сознание, спустя 6 часов после того, как меня увезли.
С 14 августа 2002 года я ничего не знал ни о своих родных, ни о Чечне вообще, хотя, как выяснилось после побега, я находился в 10 км от своего родного села почти целый год. Мы были оторваны от внешнего мира и людских глаз, нас окружало несколько полков. Здесь были и 251 мотострелковый полк, и 622 танковая бригада, и отряд ОМОН, и полк контрактников и другие.
Нас держали в ямах глубиной 2,5-3 метра, по колено в воде. Уже поздней осенью нас перевели в какое то помещение, которое продувалось со всех сторон. Так что в яме было даже теплей, — там хотя бы не было сквозняков. Но с марта месяца вновь вернули в ямы.
Первые два месяца меня каждый день вытаскивали на допросы и избивали до потери сознания. Нас заставляли признаться в совершении разных терактов, о которых мы даже и не слышали, так как не у всех был свет в доме или телевизор. Спрашивали где боевики или же где прячется Масхадов, но откуда нам было это знать.
Они лучше нас должны были знать, потому что через их посты не могли спокойно проехать мирные жители Чечни, а боевики каким-то образом умудрялись жить у них под носом. Пытки применяли разные: пытали током; на теле гасили окурки; надевали на голову целлофановый мешок и душили; вокруг лба завязывали веревку и закручивали на затылке, так что глаза лезли на лоб. Много всякого было, все даже и не упомнишь сразу: били по голове полупустыми бутылками из-под колы; подвешивали за наручники к потолку и оставляли висеть после побоев или же подвешивали вниз головой.
Кушать впервые мне дали на пятые сутки. Это был кусок черствого хлеба и консервная банка какой-то баланды на троих, что были в одной яме. Иногда к нам сбрасывали еще двоих-троих, но количество еды не прибавлялось. Воду давали через три дня, а так мы пили воду из ямы, даже не знаю, как мы не подхватили какую-то чуму или холеру. Видно Бог нас уберег также, как и от смерти.
Если кто заболевал туберкулезом, его куда-то забирали, и мы больше его не видели. Но как-то нам удалось узнать, что с ними происходило: их никто не лечил, а когда они были при смерти, то их собирали в одну яму, где их никто уже не кормил, и они там «отдавали концы», как выражались наши мучители. Их закапывали, а для новичков рыли другие ямы, вместо закопанных. Мы часто слышали, как контрактники называют между собой наш фильтропункт «кладбищем».
Поначалу мы не могли понять, о чем они толкуют. Это я понял, когда трое моих сокамерников заболели, а меня, здорового, перевели в другую яму. Там Али и объяснил мне, что будет с теми тремя, которые остались в той яме. Ночью мы слышали, что наверху были какие-то движения и до нас доносились некоторые обрывки фраз солдат, из которых мы поняли, что контрактники заставляют их засыпать яму, из которой меня утром перебросили.
С нами часто появлялись новички, также перебрасываемых из других ям, из чего можно делать выводы, что на той территории действительно очень много безвестных братских могил, а значит, они правы, называя это место кладбищем. А сколько их еще будет, вряд ли кто может сказать, но думаю, что немало!?
В этой яме было несколько суше, наверное, оттого что под ногами были камни, и вода уходила сквозь них, но спать на них, сами понимаете, каково, когда и подстелить-то нечего. Яма была несколько меньше размерами, и долгое время мы с Али были в ней вдвоем, пока к нам как-то не подкинули еще и Адама. Сами понимаете, что я не называю наших настоящих имен, так как нас сейчас повсюду, наверное, ищут.
После двух месяцев пребывания на пункте, про нас как бы забыли, наверное, потому что поступали новички вроде нас, которым нечего было рассказать, и они «работали» с ними, а мы уже как-то поднадоели. Теперь мы становились для них рабочей силой. Нас возили за водой и за дровами, заставляли убирать какой-то двор, где скорей всего располагался их штаб. Иногда нам приходилось сваливать трупы забитых ими ребят в одну из ям и закапывать. Но если кого-то из них убивали неизвестно каким образом, то про нас сразу вспоминали и, тогда нам доставалось крепко, до такой степени, что мы просто завидовали убитым.
Помимо этого нас переставали кормить, и нам приходилось добывать червей на обед. В поисках такого «обеда» мы выкапывали норы в ямах, которые впоследствии становились нашим спасением от холода. Но забираться туда мы могли только по ночам, когда звучала команда: — «А, ну, суслики по норам!», но и тогда было правило, что макушка головы должна была торчать, чтоб ее можно было увидеть, осветив яму фонарем.
Если мы прятались без этой команды, или не торчала макушка чьей-то головы, нам опять доставалось, как они говорили «на орехи». Нас всех вытаскивали из ямы и избивали или пытали. Иногда мы вообще переставали понимать какой день, и даже год, казалось, прошла целая вечность.
Так продолжалось до того дня, когда мы, уловив удобный момент, решились на этот побег, хотя никакого плана у нас не было: договорившись, решили — будь, что будет. В то утро за водой нас повезли впятером: я Али, Адам и двое из соседней ямы. В одном из «сусликов» мы сомневались, потому что он появился среди нас не так давно, и мы не знали можно ли на него положиться. За водой нас обычно возили солдаты ГРУ.
Приехав к реке, нас поставили цепочкой наполнять емкости для воды, а ее нужно было набрать 5 тонн за два часа. Мы передавали ведра с водой по цепочке, а контрактники сидели на БМП, обнажившись по пояс. Они весело над чем-то смеялись, пока один из них не пошел к воде. Ополоснув лицо, он крикнул: — «Ребята, не вода, а парное молоко, айда, купаться!»
Оставив одного на берегу охранять нас, они бросились к воде, раздеваясь на ходу. Через минуту они уже плескались в реке Гумс, забыв обо всем на свете. Наш караульщик больше глазел на них, чем на нас, и, оценив обстановку, мы решили, что пришла пора попробовать совершить побег.
Если суждено — сбежим, а нет, то хоть кончатся наши мучения и будем шахидами, потому что заберем с собой сколько сможем своих врагов. Наша шеренга потихоньку передвинулась к куче автоматов, брошенных неподалеку от БМП. Не доверяя пятому, который был у водовозки, мы потихоньку договорились, что нам делать.
Он же, уловив, что мы затеваем побег и не доверяем ему, сам сказал нам, что он берет на себя конвоира. Потихоньку поставив ведра, мы бросились к автоматам, а Саид, да будет с ним благословение Аллаха, кинулся к ГРУшнику. Но тот успел обернуться и открыть огонь. Но раненый Саид обнял его, не позволяя ему вести по нам огонь. Прикрыв нас собой, он дал нам время открыть ответный огонь.
Не давая солдатам выйти из воды шквальным огнем, мы бежали к лесу, не веря тому, что сможем выбраться живыми из этого ада. Уже у самого леса нас настигли вражеские пули, — это бил ОГС, но мы не останавливались. Чтобы не получить новых ран мы долго ползли. А потом побежали наверх, понимая, что внизу нас будут искать.
Вскоре внизу появились вертолеты и даже МИГи. Выпустив по паре ракет, в сторону села Ведено, МИГи скрылись, а вертолеты долго еще кружили внизу над лесом. Видно им и в голову не приходило искать нас наверху, так как по их понятиям у нас не было сил пробираться наверх.
Не знаю, сколько мы бежали, потому что мы долго плутали по лесу, запутывая следы. Знаю, что несколько раз мы перебегали реку, так как не были уверены, что кто-то из солдат не остался в живых, чтоб указать, куда мы уходили.
Но провидение было к нам благосклонно, и к вечеру мы выбрались к какому то хутору или селу. Как вы понимаете, я не могу сказать название, чтобы не подвергать опасности наших спасителей. Нам оказали первую помощь, дали поесть и в ту же ночь переправили через границу. Ну а дальше вы и сами все знаете.
Записано сотрудниками ОУФКЛ 19 июля 2003 года со слов Хамзаева Али Сутарбиевича, 1984 г.р.
(Имена и места событий изменены в целях безопасности людей).
Kvestnik.org
Chechenews.com
10.02.16.