Я не прощу этой Империи, пока она не покается. (ВИДЕО)

Я унесу эти её воспоминания в могилу.

Я не прощу этой Империи, пока она не покается.

УБИТЬ ДУШУ.

Трудно найти смерть более неестественную для человека, сотворенного Богом чтобы возделывать землю и растить сады, чем околеть от голода.

К неестественности подобной смерти примешивается особое унижение, когда речь идет о людях, чье воспетое поэтами чувство собственного достоинства стало во всем мире нарицительным…

Из всех народов испытывающих на себе горечь общежития с Московией, пережившие голодомор Украинцы поймут нас лучше всех: в течение первого года в ГУЛАГе чеченский народ потерял свыше 50 % своей численности именно из-за голода в первую очередь. Более точных цифр нет, потому что тема эта была и остаётся запретной для исследований. Но поколение теперешних 40-летних ещё помнит рассказы переживших эшелоны смерти, а потом все 13 бесправных лет в вечной ссылке.

Люди вымирали целыми семьями и родами.

В Казахстане и сегодня можно найти старых чеченцев, которые выжили только потому, что сердобольные аксакалы уносили их в свои юрты, после того как холод и голод убивал родителей и старших.

Выселение и годы репрессий оставили в сознании моего народа ощущение апокалипсиса и деформировали его надолго…

Привыкшие ещё до того (насколько к такому вообще возможно привыкнуть) к лишениям и людским потерям, (70% потерь только за период от 1835-1870 гг. согласно советским источникам), Чеченцы вспоминают выселение с особым чувством — уж чересчур подлым было оно.

Москва взялась за дело основательно, по-хозяйски: территорию республики поделили между соседями, всё имущество и скот реквизировали в пользу правительства, опустевшие дома отдали на разграбление всем желающим, а самые добротные заселили русскими…

Случайно оставшихся в высокогорных кочевьях чабанов было решено нещадно отсреливать: с этой целью в горах были дислоцированы зондер-команды НКВД.

В очередной раз, Россия поставила Чеченцев вне закона: любой, убивший чеченского ребенка или женщину, подлежал, теперь, поощерению…

Чтобы выкорчевать, даже, память о Чеченцах — была разработана и целенаправленно претворялась в жизнь программа по уничтожению кладбищ: специальные отряды вооруженные динамитом, тросами и ломами изрыскали с этой работой весь край — выкапывая, взрывая, ломая гранитные надгробные камни, что, казалось, продолжали стоять последними часовыми на подступах к душе народа… исполнителям это кощунство растолковывалось, как «добыча камня», необходимого для строительсва сети свиноферм, срочно развернутых по всему региону чтобы питать прибывающих русских колонистов…

Именно поэтому в году 1994-ом старики благословляли уходящих на фронт словами: «Умрите сражаясь: не дайте поступить с вами, как поступили с нами в 1944-ом».

И хоть мы — дети маленькой героини моего рассказа — не виним весь русский народ (поминая добрым словом до сих пор, любого из русских, кто проявил хоть малейшее человеколюбие) у нас есть и будут вопросы к русскому народу, пока он не покается…

Лучшая для меня лично часть моего народа осталась в степях Азии навсегда. И я задаю себе вопрос: доколе Россия будет безнаказанно убивать нашу душу?..

Ниже — рассказ моей матери. В 1944-ом ей было 7 лет.

Действие происходило 76 года назад.

Вечная память ушедшим.

—

Для семилетней Меси новый 1944 год был отмечен необычайно яркими событиями, переполнявшими её сердце радостью до самых краев. Во-первых, она получила как лучший ученик первого класса, особый подарок. Вообще-то новогодние подарки получили все первоклассники, но в её мешочек в дополнение ко всем вкусным вещам положили нечто совершенно изумительное. Под слоем яблок, пряников и леденцов лежал продолговатый предмет, завернутый в красивый фантик с незнакомыми буквами.

Директор школы — Зоя Ивановна — худая русская женщина, которая красила волосы и губы в красный цвет и носила туфли на странных высоких каблуках, объяснила, что это подарок американских детей советским отличникам — настоящий молочный шоколад. Это был первый шоколад её детства, и она ещё не подозревала, что он также и последний, ибо детству её оставалось жить совсем недолго…

Меси с нетерпением ждала окончания предновогодней линейки, чтобы помчаться домой и продемонстрировать эту диковинку отцу. Уступая настойчивости дочурки, отец поднёс шоколад ко рту, всячески хваля его отменный вкус, а затем преподнес ей свой подарок — настоящие фабричные санки. «До самого окончания каникул разрешаю тебе ходить на горку кататься каждый день!» — с улыбкой объявил он.

И это была вторая замечательная новость для Меси.

Дни напролет она проводила, катаясь с девочками и мальчиками с горки, что спускалась к речке, а вечером спешила открыть свой сундучок, чтобы достать шоколадку, раскрыть белоснежную шуршащую фольгу и, откусив маленький кусочек, погрузиться в терпкий запах далекой волшебной страны — Америки, где дети дарят друг другу шоколадки, даже если незнакомы…

Третья чудесная новость была в том, что уже несколько недель у них гостили трое военных: офицер и двое солдат. Отец сказал ей, что они приехали с фронта, чтобы отдохнуть и поправиться перед тем, как снова туда вернуться и продолжать гнать фашистов. С позволения тети Бедаш девочка часто носила военным, что жили в гостевой пристройке под навесом во дворе, еду. Она стучалась и говорила две короткие фразы на русском, подсказанные отцом: «Хотите кушать?» и «До свидания!». Правда, командир хмурился и никогда не смотрел в глаза, зато солдаты были приветливы и говорили много слов — наверное, благодарили.

Четвертая хорошая новость была в том, что война скоро закончится и самый её любимый дядя — смешливый Алсолт — вернётся домой.

Эту и другие военные новости им доставлял солдат Петя — один из фронтовиков, гостивших у них. Он заходил к ним в дом, когда офицер отлучался по делам, и отец специально покупал для него махорку и чай. Петя любил посидеть с её отцом, разговаривая и выпивая, чашку за чашкой, густо заваренный грузинский чай и куря свою махорку.

Однажды Петя показал несколько фотографий, на которых были женщина в платке рядом с бородатым стариком и девушка в нарядном платье: «Мои родители и невеста» — объяснил он с улыбкой. Часто Меси слышала слово «война», при котором оба собеседника начинали качать головами и хмуриться.

Отец Меси был главным плотником в колхозе. Он со своей бригадой делал много вещей, нужных для фронта, поэтому его не призвали. Но его двое младших братьев — Ваха и Алсолт — воевали на фронте, как и многие другие молодые мужчины из села.

Меси, которая была особенно привязана к младшему дяде, с замиранием сердца думала о том дне, когда большие руки Алсолта снова подбросят её высоко-высоко — как раньше — до его ухода год назад на войну…

Меси не помнила своей матери — та умерла вскоре после её рождения. Не было даже её фотографии. Махма — отец Меси — был настолько привязан к памяти почившей супруги, что отказался даже от мысли о второй женитьбе, сколько его ни уговаривали сёстры: «Я не допущу, чтобы у моей Меси была мачеха» — отрезал он. Таким образом девочка оказалась единственным ребенком в семье и центром внимания многочисленной родни как со стороны отца, так и со стороны матери: — каждый делал всё, чтобы девочка не чувствовала недостатка любви.

Бедаш — младшая сестра Махмы — стала её молочной матерью и уже несколько лет, с тех пор, как мобилизовали её мужа, жила вместе с детьми в отчем доме. Она была настолько внимательна к девочке, что все говорили, что даже родная мать не могла бы быть лучше. Меси пропадала все время в другой половине дома в семье Бедаш, возвращаясь к себе только для того чтобы лечь спать, прильнув к отцу. В то же время на протяжении всей своей недолгой жизни Меси остро ощущала недостаток ласки — той самой, что может дать только родная мать…

Однажды поздно ночью к ним постучался Петя. Он шепотом что-то объяснил отцу и быстро ушел, даже не попив чаю. Когда на следующее утро, 23 февраля, к ним постучал офицер и объявил о выходе с вещами «на земляные работы против немецких танков», Махма и Бедаш понесли с собой по увесистой сумке, полной чуреков и вяленого мяса.

Когда на всеобщем собрании власти отказались объяснить, для чего на «земляных работах» нужны престарелые и грудные дети, и что будет со скотом и хозяйством, которые оставлялись без всякого присмотра, люди поняли: происходит что-то страшное…

Через несколько минут, когда изумленному селу обьявили, что решением партии и правительства их выселяют «за измену Советской власти» в Сибирь* навсегда, люди стали негодовать, но собрание тут же оцепили военные — те самые, что гостили у сельчан целых два месяца. В центре села уже стояла колонна американских «студебеккеров», на которые была дана команда грузиться. Женщины начали причитать, и кое-кто из мужчин и подростков двинулся на солдат. Раздались команды, началась стрельба, несколько человек упало и снег обагрился кровью. Стреляли и в тех, кто оказывал сопротивление, и в тех, кто пытался скрыться. На глазах у всех офицер застрелил седобородого старика, проводившего на фронт троих сыновей, когда тот сказал, что не верит им и не сдвинется с места. Меси прижалась к отцу, дрожа от ужаса; отец сказал: «Не смотри! Не бойся!» и прикрыл ей глаза своей огромной ладонью.

…Меси заметила её в первый же день — девушку с большими голубыми глазами и волосами цвета солнца. Она носилась по всему огромному холодному вагону, откликаясь на просьбы стариков и женщин о помощи. Её красота, её готовность помочь и её энергия юности, казалось, заставляли людей позабыть о том страшном горе, что обрушилось на них. Перехватывая взгляд Меси, смотрящей на неё во все глаза, «Девушка-Солнце», как та назвала её про себя, неизменно успевала улыбнуться девочке. Когда на второй день Меси подошла к ней и, краснея от смущения, сказала: «Будь моей мамой!», Девушка-Солнце обещала ею быть.

Так началось четырехнедельное путешествие, за которое Меси предстояло распроститься с детством навегда. Путешествие из мира, где была жизнь, — хоть и трудная, военная, — в мир совсем без места для жизни, и где в хаосе бессмысленного уничтожения бесповоротно воцарилась власть смерти. Везли их в вагонах, предназначенных для перевозки животных, и совершенно не приспособленных для людей. О бытовых условиях, даже минимальных, не могло быть и речи. Уже через несколько дней начали иссякать съестные припасы. Поезд останавливался часто, но двери не открывали. Их стали открывать только когда начались массовые смерти от холода и жажды.

Каждое утро звучала команда: «Трупы — на вынос!..»

Перед лицом чрезвычайной ситуации стихийно сложился совет вагона. Махма вместе c инвалидом — бывшим фронтовиком и несколькими стариками организовали штаб реагирования и собрали в общую кассу всё ценное. К Девушке-Солнцу и Меси присоединилось еще несколько помощников. Через этого самого фронтовика без одной ноги установили хоть какую-то связь с конвоирами. Используя свой фронтовой опыт и отличное знание русского языка, с помощью уговоров и денег, ему удавалось выскочить на какой-нибудь станции и раздобыть бесценный кипяток или выменять на приперронной толкучке еду и даже лекарства взамен часов или золотых украшений. Почти на каждой станции этот парень на двух костылях своим напором и бесстрашием, звеня многочисленными орденами на гимнастерке и стуча деревянной культей, уходил в неизвестность и возвращался со свертком за пазухой, означавшим спасение нескольких жизней.

Но однажды он поссорился с конвоиром и тот его застрелил. Cмерть снова стала косить людей. Гибли в основном от жажды и холода. Лицо Девушки-Солнца тускнело с каждой новой потерей и особенно — когда умирал ребёнок. Если взрослые уходили стойко, понимая всю бессмысленность надежды, то дети, особенно маленькие, умирали с громким протестом, требуя воды, еды и жалуясь на холод и боль.

Девушка-Солнце со своей приемной дочерью Меси — которых весь вагон называл не иначе как «наши ангелы», несли дежурство всю ночь и затихали в каком-нибудь в углу под утро, обхватив друг-дружку исхудавшими руками, в которых жизни оставалось всё меньше.

Каждое утро выносили всё больше и больше окоченевших тел. Однажды утром Девушка-Солнце не проснулась. Меси сразу всё поняла и с помощью отца закрыла её глаза и подвязала челюсть. Один из стариков только было начал читать отходную молитву, как раздалась команда: «Трупы — на вынос!»

Длинные толстые косы цвета солнца рассыпались из-под платка и теперь извивались на закопченном снегу, обнаруживая своё великолепие в полной мере, на изумление и репрессированных, и конвоиров. Военные торопили качающихся от истощения мужчин и тело девушки осталось лежать на перроне на боку, с лицом, обращенным вслед уходящему поезду.

Меси прильнула глазом к щели в закрытых дверях и смотрела в лицо Девушке-Солнцу пока поезд не тронулся. А потом обернулась и — впервые в жизни — произнесла страшные слова проклятия. Голос девочки был спокоен, но сквозь скрежет колёс каждое слово раздавалось чётко в обледенелом вагоне:

— О, Господь! Убей русских — всех до единого!..

И тут случилось то, чего не случалось никогда — на неё подняли руку. Меси застыла ошарашенная, зажимая обоженный пощечиной рот, впившись широко раскрытыми глазами в тётю Бедаш… Через несколько мгновений в затихшем вагоне смерти раздалась фраза, которую услышали и запомнили все: самый дорогой для девочки голос — голос отца — отчеканил:

— Меси — нет! Иначе мы уподобимся им!..

Adam Dervishev‎ для Free Chechnya Global Initiative

Chechenews.com

20.02.20.