Народной певице, автору, композитору — Рамзаевой Белле посвящается.
Горы Нохчичо. Конец августа. Вновь, с невиданной силой вспыхнула и идёт русско-чеченская война. Не видно на маленьких клочках горных пашен — ирзошках, людей убирающих урожай, не слышно задорных голосов горцев, перекликающихся с одной горы на другую. В какой уже раз из-за войны обезлюдели эти места. Заросли не только пашни, но и тропы, ведшие из одного аула в другой. Только чуткий зверь, да крылатая птица окинут удивлённым взором некогда жилые места, да и они, тут же поспешат покинуть их, как гости не нашедшие приюта. Грустно молчит, уставшая протягивать неведомо кому дикие плоды свои, пышная природа. Глядя вокруг на это необычное безмолвие зелёного царства, в ушах начинает звучать печальный голос Макки Межиевой,- Вааа, нана дай мохк хьу хилла теш хьуна! ( О, Родина-мать моя, что ж случилось с тобой?)
По извилистой нити горной тропы, едва проглядывающей из-за буйного, но уже тронутого осенью разнотравья, — идут двое. Узкая тропа, петляя между разросшихся зарослей кустов терновника и мушмулы, обвитых ежевикой и дикой малиной, ведёт их по почти вертикальному склону. Часто приходится огибать крупные валуны, торчащие из горы, как сломанные зубы. Они это делают изящно и спокойно, не смотря на то, что оба вооружены и несут на себе воинскую кладь и оступиться никак нельзя. Комбатанты — это они, уже порядком отошли от своей базы, расположенной в глухом урочище чёрных гор.
Начало смеркаться. Ощутимо стало прохладней, но воины, разгорячённые дальней и нелегкой дорогой, пока не ощущают вечернего холода. Они торопятся затемно, успеть до очередной стоянки. До цели,- одного из горных райцентров, возле которого лежит объект их внимания, ещё не близко. Дорогу усложняет то, что они идут по тропам известным лишь легконогому зверю, которого в этих диких местах полно, а идти по ним нелегко. Но в этом, видать, свой, известный им резон.
Того кто идёт сзади, изредка поднимая голову и выглядывающего своего напарника, чтоб держать дистанцию, зовут Хамзат, это молодой чеченский парнишка двадцати лет. Товарища Хамзата зовут Алха. Он идёт впереди, согнувшись так, что его почти не видно. Они впервые идут на задание в таком укороченном составе: Их всего двое. Алха старше своего напарника чуть ли не втрое, — Хамзату всего двадцать, а Алха, с его слов, уже разменял седьмой десяток. Но, несмотря на такую разницу в возрасте, предметом опеки в этой сцепке остаётся Хамзат. И это, к его сожалению, пока во всём. Ладно бы, если только в знании священных сур из Корана, он старший и ему положено их знать, но, а во всём остальном, как смириться: по горам лазает, как кошка, редко когда устаёт — дай ему бог здоровья, груз берёт такой же, как и ты… опа!
В своих раздумьях Хамзат и не заметил, как уткнулся носом в тощий рюкзак Алхи. Алха медленно оборачивается, и со смешинками в глазах рассматривает напарника, будто впервые его видит, а затем морщит нос и обнажает в улыбке ряд крупных белых зубов. Слышится его тихий смех и, — набиш еш ву хьо?! ( Ласково – насмешливое, -спишь, что ли?). Хамзат смущённо улыбается.- Смотри под ноги и держи расстояние,- приглушённо бросает Алха. Хамзат молча, кивает головой и остаётся на месте. Алха, легко и бесшумно ступая, удаляется. Через несколько секунд Хамзат трогается за ним. Вы не подумайте, что Хамзат такой уж телёнок, нет! Он второй год в горах и многое успел повидать и многому научиться. Но, когда отдаешься во власть командира, это убаюкивает иногда.
По этой дороге Хамзат бредёт не в первый раз, и дорогу эту хорошо знает. Точнее, это и не дорога вовсе, а звериная тропа. По дорогам в горах ходить стало опасно, можно напороться на засаду. Поэтому, когда идут на задание, они чаще стараются выбирать звериные тропы, здесь безопасность гарантирована: и на растяжку не напорешься – зверя очень много ходит, и засаду вряд ли кто устроит на ней. У дорог – троп, по которым они ходят, как заметил Хамзат, свои достоинства и свои недостатки: да, они не широкие, как человеческие, но они гораздо рациональ ней рассчитаны, и подъёмы и спуски, и даже расстояния по ним, до нужных точек, гораздо короче, чем на человеческих дорогах. Только надо уметь разбираться в их кружевах и хитросплетениях.
Груз, что на нём хотя и объёмней, чем на его напарнике, но не очень тяжёлый: на груди АКМС — автомат Калашникова, модернизированный специальный, с откидным прикладом или как его в простонародье называют,- калаш. Он у Хамзата со спаренными рожками — плотно обвязанных синей изолентой по тридцать патронов калибра 7,62 в каждом. В разгрузке, защищающей заодно и грудь, четыре рожка и четыре ргд-2 в чехольчиках под ними; на поясе — в ножнах, сделанных из двух сложённых выдолбленных изнутри дощечек и обтянутых кожей, длинный и острый, как бритва, самодельный нож из подшипника, с рукоятью из старого косульего рога. В рюкзаке штук двести патронов к автомату, пяток стержней из особо прочной и лёгкой стали с дырочками для верёвки — для скалолазания, альпеншток в боковом. Гордость Хамзата- особый, свободно выдерживающий тонну груза, американский шнур, — двести метров с сцепками на концах.
— Два санпакета, алюминиевый военный котелок с ложкой, да пара, так называемых, противоминных ботинок. Из продуктов немного сушеного мяса с бараньим салом, кило крупы, соль, две зажигалки — одна бензиновая, а другая газовая — пять таблеток спирта. Домашние сухари, в непромокаемом пакете. Спальник и небольшой кусок зеленого тента с шёлковыми шнурками на концах — от дождя. Вот и весь скарб чеченского бойца, да, ещё, чуть не забыл: в левом боковом кармане лежит свёрнутая плёнка, она по форме, как спальник, но вся сверкает, как будто сделана из фольги, ею оборачивают раненного, она очень даже хорошо притягивает тепло и не даёт раненому простыть. А ещё, в маленьком боковом кармашке, маленькая книжечка — сборник самых важных сур и аятов из Корана.
Содержание рюкзака Алхи примерно такое же, что и у Хамзата, даже, быть может, в части патронов поменьше, а калаш ему заменяет СВД — ( Снайперская винтовка Драгунова), бережно укутанная им в маскировочные, темно – зелёно — крапчатые лоскутья. На ногах у Хамзата, тоже такие же, как и у Алхи, самодельные мягкие полусапожки-хулчеш, они позволяют им ступать бесшумно и легко. В них нога по особому чувствует тропу. Многие пользуются ими в разведке.
Резко стемнело. Алха поджидал его на ближайшей извилине тропы. — Хорошо мы прошли,- прошептали его губы, когда Хамзат опустился рядом с ним. — Очень хорошо! Сейчас опустимся в прогалину, пройдём по ручью вверх километра два, там есть небольшая сухая пещера, хорошо укрытая со всех сторон. В ней и заночуем. — Хамзат согласно кивнул. — Теперь не отрывайся, иди от меня полтора два шага. — Хамзат опять кивнул. – Холодно уже,- заметил Алха, выдыхая пар, и легонько ткнув его в грудь, повернувшись, шагнул в темноту. Прислушиваясь к ночным шорохам, они бесшумно скользили по тропе. Потянуло сыростью и запахло речкой. Алха, на мгновенье, остановившись перед внезапно блеснувшей из-за зарослей водной гладью, в следующее мгновенье шагнул в неё, и через два — три шага, особо не замочившись, был уже на другой стороне. Хамзат попытался было разглядеть камни брода, но, из опасения оторваться от товарища, не стал терять время, и в два прыжка преодолев разлившийся в этом месте ручей, догнал Алху. Молодой месяц, скользивший среди рваных туч, выглянув на минуту другую, осветил всё вокруг желто-синим светом. На душе у путников стало легче.
Алха, вдруг резко остановился, и поднял указательный палец в воздух. Замер, как тень и Хамзат. Сзади, в той стороне, с которой они только что пришли, раздался неясный шум. Затем шум усилился и стал более явственным. Хамзат сойдя с тропы и быстро встав наизготовку, снял автомат с предохранителя. Алха стоит, полу прикрыв глаза, напряжённо вслушиваясь, услышав щелчок шептала, он поднял палец — знак внимание, потом опустив руку, обнажает верхние зубы, — Лунш ду, хи тъе даьхкан! (это косули, на водопой пришли) слышится шелест слов. Хамзат, переводит дух и, поставив шептала на место, трогаясь за Алхой, размышляет: а почему он сказал косули, ведь это могли быть и кабаны, кстати, их намного больше здесь, чем косуль, или может даже косолапый был. Надо у него спросить.
Вскоре Алха остановился и, сориентировавшись по одному ему известной примете, смело шагнул в густую чащу из кустов дикой ежевики и малинника. Прикрывая согнутой рукой глаза от колючих веток, Хамзат устремился за ним. Алха, раздвинув свисающие ветви ежевики и протянув руку вглубь кустарника, включил крохотный фонарик. Узкий лучик света утонул в открывшемся глазу черноте лаза. Алха встав на четвереньки и волоча свой скарб, быстро, словно крот в нору, углубился в лаз. Хамзат, продравшийся за ним сквозь кусты, присел перед лазом, словно обдумывая — следовать ему за Алхой или нет, а затем, лег на левый бок и, положив автомат и рюкзак на ногу, и таким образом волоча их на себе, пополз за ним. Ползти оказалось недалеко, метра через два, Алха исчез с поля зрения. Пещера превзошла все ожидания Хамзата: узкая нора, в которую им пришлось вползти, став на четвереньки, вывела в просторную пещеру, с вырубленными в стене по бокам просторными нарами. В нос ударил слабый запах серы и сырости нежилого помещения.
Алха, пошурудивши где- то рукой у стены, соединил тоненькие проводки, и над головой ярко вспыхнула небольшая лампочка от аккумулятора. Хамзат, положив на пол рюкзак, а автомат на нары, огляделся. Пещера была вырублена в скале: скорее всего, раньше здесь было какая- то природная ниша, о чём говорил слишком высокий и суживающийся к верху потолок, которую люди приспособили для своих нужд. Слева у стены, на ножках из угольника, стоит небольшая железная печка, именуемая в простонародье, за прожорливость, буржуйкой.
Труба-дымоход, из тонкого листового железа, сделав большую спираль, терялась в вышине. На ближних нарах, что были сразу за спиной Хамзата, лежали две — три скатки из солдатских шинелей, в больших пакетах из прозрачного целлофана — чёрные бурки. На полу, устланном разноцветными кусками истанга, рядышком друг — дружкой две закрытые небольшие алюминиевые фляги. Перед печкой маленький, импровизированный из пенька стульчик, под печкой медный тазик и кумган. Вдоль стены, высотой до нар, аккуратно сложены небольшие поленья.
С потолка, подвешенные на натянутую проволоку сушилку, свисают несколько пучков пахучей травы, связки кистей калины. Несколько ниток сухофруктов. Хамзат подтянув к носу пучки трав, втягивает запах: яппарш и аждар чай. — Иди сюда, зовёт его Алха. Хамзат шагает в сумрак, который окутывает стоящего за печью Алху. – Смотри, — и он, отодвинувшись, указывает на вторую нишу. Она очень просторная, может уместить человек десять. Высотой, примерно, с метр и глубиной метра полтора, она располагается по периметру комнаты, можно сказать овалом вокруг буржуйки. В глуби её, узкий лучик фонарика выхватывает какие — то узлы. Чувствуется, что её часто посещают. И много людей её знает? — слетает у Хамзата с губ, первое, что приходит на ум.
Алха занятый укреплением лампочки повыше, отрицательно покачал головой, а затем начал рассказывать: — Раньше, до выселения, её знало несколько человек. Когда нас выслали, здесь два — три года жили люди Хасана Исраилова. После того, как мы приехали с Казахстана, наш отец был здесь пару раз, и лишь, вот, только перед Первой, показал мне. Я раза три приходил сюда, искать её по его описанию, но так и не обнаружил. Пока он сам не пришёл со мной. Он был уже больной, еле ходил..
По его рассказу, пещера эта начинается в километре отсюда, внизу, около берега Аргуна. Раньше, ещё до Советов, там, говорил он, был огромный грот — зал, с бассейном посредине, с бьющей из — под земли горячей целебной водой. Место это было довольно известное, много людей лечилось здесь от ревматизма, приходя сюда из дальних и ближних аулов. Вначале, большевики тоже пользовались ею, а потом, поскольку от жилья было далековато, а прокладывать дороги здесь, по видимому, в их планы не входило, они её взорвали, чтобы горцы не могли ею пользоваться. После взрыва вход завалило, и серный газ начал выходить вот отсюда, так и обнаружили эту пещеру. Потом, дыру, откуда поступал газ, заложили, а пещеру приспособили для своих нужд. Но, всё равно, хотя щели все забиты и замазаны, газ немножко поступает сюда, поэтому лаз, в который мы влезли, нужно всегда оставлять чуть – чуть открытым, оттуда хорошо тянет и комната проветривается.
Хамзат, с нарастающим с каждой минутой любопытством, рассматривал своё случайное жилище. По всему было видно, что не одним им приходилось бывать в ней. Стены были испещрены различными рисунками, надписями. В одном месте, в маленькой нише, был выбит целый текст. Хамзат попросив у Алхи фонарик, попытался прочесть, но так и не смог понять, каким алфавитом он написан. Алха улыбнулся потугам Хамзата,- я этот текст нашим в музей носил, тоже бесполезно. Да-а-а, протянул он, тайн в наших горах тысячи! Отец рассказывал, что слышал от своего деда, что в здешних недрах, есть какой то белый дымящийся элемент, похожий на горячий лёд, который, если положить его на метал, толщиной с палец, то он прожигал его также легко, как горячий прут масло… Хамзат изумлённо крутит головой. — Ваша,- наконец, произносит он,- зря ты ушёл в горы, как тебя, наверное, не хватает в школе!
Даже темнота не могла скрыть того, как Алха изменился в лице, но он ничего не отвечая, присел и начал смотреть на печь, в которой разгорались дрова. Хамзат понял, что тронул очень больную струну в сердце Алхи и, спохватившись, замолчал. Так прошло несколько времени. Первым нарушил молчание Алха, -Таак, — протянул он, взглянув на часы — сейчас, давай отдадим Богу должок, а затем посмотрим.. Он выдвинул из под печки тазик и экономно поливая себе с кумгана, быстро сделал омовение. Хамзат повторил за ним, и они стали на молитву. Помолившись, Хамзат поставил чай. Буржуйка уже раскраснелась, несмотря на то, что брошено было всего — то пара полешек. В пещере стало теплее и уютней. Молча, поужинали и, подложив развернутые шинели, и укрывшись бурками, улеглись друг против друга, смотря на печку. Первым молчание нарушил Алха.
Задумчиво смотревшись на печь, он, вдруг зажав меж белых, как кость, зубов, губу, начал беззвучно смеяться. Смеясь, он запрокинулся на спину, а затем, вытирая тыльной стороной руки выступившие от смеха слёзы, повернулся к Хамзату: — я вспомнил, как ты на базе рассказывал,- ну- ка, ну- ка, расскажи ещё раз, про вашего односельчанина! Как ты говоришь, он сказал?! Хамзат, с недоумевающей улыбкой наблюдавший за ним, не заставил себя долго упрашивать. — Ааа, ты про Дангу? — только переспросил он. Данга у нас ходячий анекдот.
В своё время его в армию не взяли, у него один глаз здорово косил. Но, это его не расстроило, он был парень с юмором, мастером на все руки — отличный строитель и с шабашек не вылезал: всю жизнь с малолетства, по стройкам России, обрусел, можно сказать, окончательно. Но, вот началась война, вся молодёжь ринулась в город. Вести разные приходят с города, то раненных привезут то убитых. Данга тоже, вооружился до зубов, но идти воевать не решался, как только привезут, кого ни будь раненным, он тут как тут, всё выспрашивает: что да как… ну, так и бегает вокруг да около.
Однажды везут с города убитого, Данга им навстречу,- Кричит,- хьей, мал ву аз? Ему отвечают,- Селим ву.. Вина из?- Вина!(убили его? Да убили!) -1ай, лакъаджакум ховри цун? – Дяр ховркх…(А что он лакъаджакум не знал что ли? – ещё как знал!) Данга, постоял, провожая машину тоскливым взглядом, потом с силой потёр рыжую щетину и протянул, словно отвечая своим тайным мыслям,- тааак, не по мо гааа ет значит! Алха, с раскрытым ртом, опёршись на локоть, слушавший Хамзата, опять опрокинулся на спину и долго беззвучно смеялся, пока не поперхнулся и не закашлял.
Хамзату пришлось постучать его по спине. Отходя от кашля, он ещё долго крутил головой, переваливаясь с боку на бок. Хамзат с улыбкой наблюдал за ним. Потом, подождав, когда Алха немного пришёл в себя, он снова начал:- это ещё не всё. В общем, с очередной бригадой Данга всё- таки ушёл в город. На второй день они попали под обстрел и спрятались в воронку от бомбы.
Недалеко, коротко свистнув, взорвалась мина, затем вторая — уже поближе. Данга кричит,- эй кто знает, прочитайте лакъаджаакум! Ему отвечают,- уже прочитали! В это время, совсем близко ложится снаряд. Данга кричит: х1ай, ма ч1ог1а кхоъ до аш из, кхи ц1къаъ д1адешийша из, да махьакхаг! (эй, да, в конце концов, прочитайте его ещё раз, вы, что его экономите что ли!?) Алха, тихо корчится от смеха. Потом, оборвав смех, и утирая краем рукава, выступившие слёзы, произнёс: Дала дикан дойла х1ар са велар, ма дукха хан яллер со ишт, доггахь велаз! ( Дай бог чтобы к добру, давно так не смеялся!)
-Ваша, через какое — то время спросил Хамзат,- ты же вроде в Первой не был задействован, а чего это ты сейчас вышел, в школах тебя любят, да и возраст у тебя не тот, чтобы по горам бегать? Алха, поскучнел, и, как то изменился в лице. Словно стараясь скрыть эту метаморфозу, он, приподнявшись, придвинул к середине плиты чайник, открыл дверцу буржуйки и, скалясь от яркого света, хлынувшего из открытого зёва печи, стал ворошить угли, и подбрасывать рубленый кустарник в топку. Чайник, придвинутый к центру, сначала пустил тонкую трель, а затем, тут же запыхтел, застучал крышкой, выпуская из — под неё белые струйки пара. Но, видя, что никто не обращает на него внимания, он раздражённо булькнул кипятком на плиту из узенького носика.
Вода, вмиг превратилась в белые шарики, которые шипя, стайкой разбежались по красной плите. Алха, отодвинул чайник к краю, где он сразу сменил гнев на милость и пустил тоненькую комариную трель. Алха захлопнул дверцу и, помогая себе сухой веточкой, закрыл дверцу печи на щеколду. — Пирчиин бахи ахь?( Насмешливо – Причина, говоришь?) Протянул он, снова ложась на своё место, пирчиншам сацайт ма алал яр, ам шен т1е ца кхаьчча, ца хууш хиллер-кх из! Дера бахьан, бокъ дерг дицича, дан ма-дар, — (Причин больше чем нужно и раньше было, однако, как оказалось, пока тебя самого это не коснётся..Да, если честно сказать, причина была…) он чуть помедлил, как бы раздумывая, рассказать или нет, и затем, покачав утвердительно головой, сказал: — Не хочу и себя и тебя расстраивать, на ночь глядя, — в следующий раз, обязательно тебе расскажу, хорошо? Лишь скажу тебе одно сейчас, если я остался бы, у меня давно был бы инсульт или инфаркт, ты думаешь отчего, по всей Нохчичо, здоровые на вид люди мрут, как мухи — хоронить не успевают… Кийрахь бахкийна нах 1едало! (Власть убивает людей изнутри.)
Хамзат, почувствовав, что в сердце Алха держит что — то непростое, не стал настаивать, и они, попив чай и пожелав друг — другу спокойной ночи, постарались уснуть. Ровно половина третьего ночи, Алха легонько тронул спящего Хамзата за плечо. — Хамзат, вставай! – тихо сказал он, — время! — Пока я приготовлю чай, ты выползай, умойся в роднике, сделай свои дела и быстро назад, теперь надо спешить,- и он подтолкнул уже, моментально, как только Алха до него дотронулся, вскочившего на ноги Хамзата, к выходу из пещеры. Хамзат, откинув полог, закрывавший вход, встав на колени, юркнул в нору.
Было ещё темно. На выходе в лицо пахнуло свежестью. Зябко поежившись от холода, мгновенно охватившего его, Хамзат обняв себя руками, присел на минутку на корточки, пока глаза не пообвыкли, затем осторожно, стараясь не уколоться, раздвигая колючий кустарник, пробрался к журчащему роднику. Месяц словно потерянная серебряная подкова лежал на млечном пути, наполнив вокруг своим сиянием. Хамзат присел у родника, и пригоршнями набирая ледяную воду — умылся, затем, сделал омовение и тем же путём вернулся в пещеру. – Таак, произнёс Алха, окинув его довольным взглядом, не парень, а кнут! — пока я схожу, умоюсь, ты приведи в порядок рюкзак: всё лишнее оставь здесь. С собой, только необходимое: верёвку, альпеншток, разгрузку, гранаты, чуть – чуть еды. Сан пакет. Нож, накидку. Ботинки, положи сверху, там поближе оденем. Всё! Всё остальное лишнее. Я своё уже перебрал. Пей чай.
Бросив всё это, Алха обогнув Хамзата, нырнул в в лаз. Хамзат, налил в свою кружку горячую, густую пахучую жидкость, настоянную Алхой на травах, положил в рот карамель с повидлом и не торопясь стал пить чай, одновременно, другой рукой, вытаскивая с открытого рюкзака всё ненужное ему для предстоящей операции. Когда он закончил и поднял рюкзак, он даже удивился, каким легким тот стал. Затем, немного подумав, он, воровато оглянувшись, словно боясь, что его кто — то заметит, нашарив рукой в темноте, бросил в рюкзак ещё три – четыре пачки патронов. Вполз Алха, Хамзат протянул ему полную кружку чая и несколько конфет.
Глотнув чай, Алха спросил, — рюкзак приготовил? Хамзат молча, кивнул. – Давай помолимся об удаче на дорогу, и вперёд! Алха, остатками чая полощет рот, и торопливо поставив кружку на край печки, становится на молитву. Хамзат молча, пристраивается рядом. После молитвы, ещё раз, всё проверив, и щепча салават, Алха протянул Хамзату тяжёлый, кизиловый дрен, с закорючкой на конце,- хьа 1ассалаз ю хьун,(твои посох — санки) прошептал он и рукой показал Хамзату на выход.
Хамзат кивнув головой, взял, похожую на клюшку палку, и, нырнул в нору.
Клюшка была незаменимым атрибутом абреков в горах. Идя по узкой тропинке, ею можно цепляться за верхние выступ или кусты загнутым крючком. Использовать её как посох. Или где невозможно было сойти по слишком уж крутому склону горы, то человек просто садился на неё, как на коня, так чтобы её загнутая часть опиралась оземь сзади и, выбросив обе ноги вперёд, применяя их как своеобразный тормоз, быстро съезжал с самого крутого склона, безо всякого урона для себя. Клюка, стирая горб упертого сзади в землю конца, служила прекрасным стабилизатором скорости спускающегося с крутизны.
Поправив кусты, маскируя проход к пещере, они медленно, словно раскачиваясь перед дальней дорогой, пошли по едва заметной в ночи тропинке.
План был таков. Засветло добраться до места атаки, расположиться, выполнить задачу, и, постараться, выбраться оттуда до прихода на место погони. Местом для засады, Алха выбрал горушку, расположенную прямо и над воинской частью, в метрах шестистах. Отлично понимая, что для обстрела части, это очень удобная позиция, русские заминировали все подходы к ней, кроме как слева и сзади, где была почти отвесная пропасть, метров сто пятьдесят, а затем, ещё двести метров крутой склон, градусов на шестьдесят, если не больше. На самом верху горы, ни спрят
аться, ни зарыться, возможности никакой не было, разве, что кустарник и несколько деревьев, да и те с обрубленными, то ли сапёрами, то ли снарядами верхушками.
Алха, подготавливаясь к этой операции, дважды приходил сюда с опытными минёрами, и дважды удачно уходил, унося с собой разминированные мины. И хотя проход на гору теперь был открыт, но отступать по этой же дороге, не представлялось возможным. В спешке можно было или на мину нарваться, или же они могли не успеть отойти: очень уж большой круг получался. Алха придумал другой план. После того, как они выполнят свою задачу, они спускаются по верёвке с хребта, до склона, по склону съезжают на чеченских салазках — ассалазе, а дальше там лесок, до которого им нужен марш — бросок минут на пятнадцать, и всё, они вне зоны досягаемости! По времени выходило так, что они преодолевали километра три — четыре за двадцать-двадцать пять минут.. Расчёт был таков, пока русские придут в себя: определят, откуда по ним совершена атака, организуют погоню, и эта погоня достигнет места засады, пройдёт минимум двадцать- двадцать пять минут, и это, при самом лучшем для них раскладе. Вот в это время и планировал Алха уложиться. На место засады они должны были придти к пяти утра, то есть за полчаса пока не станет светло.
Алха спешил, он часто смотрел вверх, на небо и, обернувшись, озадачено поджимая губы, покачивал головой. Шли быстро, насколько это позволяла узкая тропа. Ближе к утру выпала роса, каменистая тропинка стала скользкой, и пока не стало светлее, пришлось идти, хорошо согнувшись чтобы, если поскользнулся, можно было тут же, схватившись за уже близкую землю, обрести равновесие. Часа через полтора, стало достаточно видно тропу, и они ускорили шаг. Вскоре, впереди затемнела покрытая густым лесом гора, к которой они шли. За всё это время, Алха лишь на мгновенье остановился, как бы, чтобы сориентироваться, и тут же уверенно продолжил путь. Миновав глубокую лощину, на дне которой, поблёскивая, сочилась небольшая речка, тропинка круто уходила направо вверх — в густые заросли лещины и мушмулы.
Алха, напряжённо всматривавшийся в дорогу, и руководствующийся лишь своими приметами, довольно скоро сошёл с тропинки и свернул теперь уже влево, минуя, начинающийся крутой подъём. Через некоторое время, дождавшись Хамзата, Алха прошептал, дыша ему прямо в лицо: — дальше минное поле, иной раз, здесь они выдвигают секрет, иди за мной очень осторожно, нога в ногу. На всякий случай лучше надеть ботинки,- и они, поддерживая друг друга, быстро переобулись.
Нога ступала более уверенно, но идти стало тяжелей. Так они прошли ещё минут сорок и уперлись в основание начинающегося тонкого хребта, слева чернел обрыв, а справа он был покрыт густой растительностью. Алха повернулся и, уткнувшись в лицо Хамзату, довольно прошептал:- всё нормально, всё опасное мы прошли, по времени укладываемся, если больше ничего нам не будет препятствовать то, через полчаса будем на месте. И он, цепляясь пальцами за край осыпающегося хребта, и ставя ногу на еле заметные, выступы, быстро, насколько это было возможно, пошёл вверх. Хамзат старался поспевать за ним. Пройдя по краю так ещё метров пятьдесят, Алха осторожно подтянувшись, перевалился на зеленую часть хребта и, привстав, так и зашагал полусогнутым уже по траве вдоль края. Пропасть, что была слева, росла с каждым шагом, Хамзат опасливо косясь неё и шёл след в след за Алхой.
Дыхание его было ровным, размеренным, словно и не было позади почти вертикальной горной дороги, этому Хамзат научился здесь. В горах нельзя двигаться без расчета и необдуманно быстро. Есть даже своя, горская, неторопливая, размеренная походка, которой, спешишь ты или нет, лучше всего придерживаться в походе. Вскоре Алха остановился и, оглянувшись вокруг, тихо снял рюкзак и кивнул Хамзату. Хамзат последовал за его действиями.
До рассвета оставалось совсем мало. Это чувствовалось по дыханию начинающейся пробуждаться природы. Осмотрели место. Из-за высоких и густых кустов орешника на склоне, заслонявших видимость, стрелять лёжа, не получалось, убрать или укоротить вершины орешника, не было никакой возможности: всё кругом было утыкано минами. Алха выбрал позицию метра на три повыше и установил сошник. Откуда- то снизу, далеко за частью, где должны были быть чеченские селения, всполошились, запели петухи. Восток окрасился нежно алым светом, порозовели верхушки снежных гор. В кустах орешника ожили, защебетали птицы. Небольшой ветерок, освежил лица. Слева в прогалине, около воинской части, низко лежит туман. Отсюда, сверху, кажется, что лощина, по самые кроны деревьев, утопает в синеватом молоке. Над казармами начал курится дымок. По плацу и рядом со строениями замелькали белые фигурки, полковые кухари готовились к завтраку. Серый пустынный плац светился небольшим аккуратным прямоугольником. Часовые то исчезали, то появлялись в квадратиках вышек стоящих по периметру части.
Алха взглянув на часы, расчехлив прицел, аккуратно снял чехольчики с цейсовских линз и, поднёся его к глазам, долго рассматривал часть, затем отставив его в сторону, бережно распеленал винтовку. Примкнул обойму. Хамзат подполз к Алхе. — У меня всё готово, доложил он, место определил, шнур привязан, сложил вдвое, и всё равно оказался длинней, внизу подберём, жалко оставлять. — Очень хорошо, прошелестел Алха! – Хорошая штука этот прицел, стрелять на восход из простой винтовки, смоли не смоли мушку, гиблое дело. — Слушай меня Хамзат, сейчас всё решает время: сумеем сработать, как планировали,- вырвемся! Чуть замешкаемся, накроют нас. Сейчас они уже не те, что в первую, ориентируются и действуют очень даже оперативно. Общем, так, как только я сделаю первый выстрел, ты сразу же прыгай вниз. – Когда я прицелюсь, ты уже будь готов! — Хорошо, ваша!
Хамзат поправил искусственные уши – небольшие приспособления из тонкой плёнки, экранизированные фольгой, и повернулся к части. Эти приспособления позволяли слышать окружающее в три четыре раза острее, нежели чем собственными ушами. Со стороны воинской части донёсся пикающий звук, а затем, звук московских курантов усиленный громкоговорителями. Алха пристроил прицел, раза — два вскинул винтовку и, сидя прицелился в сторону части, а затем, бережно отложив её, поднялся, на согнутых ногах подойдя к деревцу и слившись с его стволом, стал смотреть в сторону части.
Хамзат на полусогнутых ногах подошел и встал сзади него. – Видно, что ни – будь, — спросил он тихо? — Пока нет, но, через три — четыре минуты надо ожидать. Алха отойдя от деревца, присел и, подтянув винтовку, положил её на колени. Со стороны части донеслись звуки музыки, зазвучали торжественные аккорды гимна Российской федерации. Хамзат вытащив из кармана две конфетки, одну сунул в рот, а другую протянул Алхе, тот отрицательно качнул головой, Хамзат удивлённо приподняв брови, тут же сунул и её вслед за первой. Губы Алхи тронула легкая усмешка. Звуки гимна, усиливаясь с каждой минутой, торжественно разливались по всей округе.
Внезапно, Хамзат быстро шагнув к Алхе, зашептал ему на ухо,- Алха, наш Данга, когда слышал этот гимн, всегда вставал и отдавал честь… И он, полу выпрямившись, закосив глазом, показал как это было! Алха начал давиться от смеха! А затем, утирая слёзы, замахал рукой, умоляя Хамзата уйти с глаз. Хамзат закрыв смеющееся лиц о руками, отвернулся. Прошло ещё несколько минут. Алха приподнялся, взглянул в сторону части и сразу же бесшумно, как кошка скользнул, поднимая винтовку, к сошнику.
Хамзат взглянул на армейский плац. По краю плаца скользили две фигурки, причём, одна из них была женская. Первым бежал в белой майке и спортивном трико молодой мужчина, за ним чуть поодаль молодая женщина. Мужчина часто поворачивался и что- то кричал своей спутнице. Алха отчётливо видел в прицел: самоуверенное лицо молодого человека, улыбающегося своей подруге, и полу заспанное холёное личико, одетой в обтягивающее её тело спортивную форму женщины. Алха, прильнув щекой к прикладу, и поддерживая рукой, цевье около сошника, повёл стволом. Хамзат, на всякий случай, приготовил автомат к стрельбе: сдвинув до конца прицельную планку и откинув приклад, впился глазами в плац.
Мужчина в белой майке, то вертелся вокруг себя, то подпрыгивал на ходу, то резко ускорял бег, словно спринтер на короткой дистанции. Алха, выдвинув левую ногу к основанию сошника, а правую отставив далеко позади, терпеливо водил за ним стволом.. но вот, мужчина остановился, поджидая свою подругу, а затем, повернувшись к ней, стал изображать бег на месте: высоко подбрасывая колени. Хамзату даже показалось, как он бодро кричит разгорячённый, — раз два, раз два…! Сейчас он стал лицом к Алхе. Раздался выстрел. Казалось, гром прогремел среди ясного неба, эхо покатилось по горам, дробясь и множась.
Стайки птиц, спугнутые выстрелом, с шумом взлетели с ближайших кустов, и испугано закружились, не зная, куда им безопасней лететь. Мужчину согнуло пополам и задом вперёд бросило на плац. В это же время из-за казармы на пробежку выбегал строй солдат с обнажёнными торсами. До Хамзата донёсся истошный, протяжный, совершенно дикий крик. Женщина, упав на колени, перед убитым мужчиной, то наклоняясь к нему, то озираясь вокруг, кричала о помощи. Перед глазами Хамзата словно мелькнул знакомый кадр, показанный по телевидению: проспект Грозного, всё горит, взрывается, дым от пожарищ, и пожилая чеченка с залитым кровью лицом стоит на одном колене около раненного и кричит , протягивая окровавленные руки, — Да помогите, хоть кто ни будь!
Двое солдат бросились к ним и силились поднять тело мужчины, остальные разбежались. Из-за казармы выскочил офицер. Озираясь на ходу, ринулся было навстречу к телу, которое несли солдаты, но, видимо поняв, что попал на линию обстрела, бросился назад, за спасительные стены казармы, но не добежал, не успел… Винтовка Алхи изрыгнула ещё раз огонь, ещё раз горы откликнулись дробными аплодисментами – птицы потеряв надежду вернуться к насиженному месту, устремились прочь,- офицер, как- то странно развернувшись, задирая ногу, упал и выгнулся.. С вышек замерцали огоньки, и лощина взорвалась дробным стуком сразу с нескольких стволов, то часовые с вышек, начали наугад поливать зелёный массив вокруг. Хамзат прильнув к дереву, выпустил сразу целый рожок, стараясь угодить вверх ближайшей вышки.
Алха снял винтовку с сошника, и как заправский биатлонист закинул её за плечи. Хамзат, молниеносно сменив рожок, закинул автомат за плечо, бросился к краю и, схватившись обшлагом куртки за шнур, спрыгнул спиной вперёд в обрыв. Алха вырвав сошник и забросив его в орешник на минном поле, скользнул вслед за ним. Как только Алха приземлился рядом, Хамзат разделил шнур и начал быстро выбирать, наматывая его на локоть. Алха подойдя к косогору, выбрал путь, сел на своего кизилового «коня» и оглянулся на Хамзата. Хамзат, закинув моток шнура в рюкзак, бросился к нему и они тут же, друг за дружкой, устремились вниз. Съехали безо всяких препятствий: противоминные ботинки надёжно укрывали ноги от ударов острых камней. Когда спустились вниз, Хамзат сел и здесь же быстро переобулся, Алха, с секунду подумав, последовал его примеру.
Теперь оставался марш бросок, всё шло по плану. За горой творился настоящий бедлам. Они переглянулись и улыбнувшись друг другу побежали. И трава и камни были мокрыми от росы, солнце сюда достанет лишь часа через два, бежать было тяжело — сырая подошва скользила по мокрым камням. Алха был чуть — чуть сзади Хамзата, когда они услышали шуршание в небе. Алха в ту же секунду крикнул, — ложись! И сразу же раздался взрыв, Алха почувствовал, как какая- то чудовищная сила рвануло его за винтовку, да так, что перевернуло и отбросило на несколько метров в сторону. Х
амзат бросился к нему.- Ваша, тебя не зацепило?! — Крикнул он. В первую минуту, Алхе показалось, что он ранен, но ощупав себя со всех сторон, ничего не нашёл, лишь обнаружил, что приклад его винтовки, прям от изгиба ручки, срезало как бритвой.
Неподалёку раздался ещё взрыв, над головой противно завизжали осколки. Это они с полкового миномёта шальной обстрел устроили по предполагаемому пути отхода, догадались Алха с Хамзатом!- Ну, всё в руках Всевышнего, будет его воля, вырвемся. — Беги вперёд Хамзат! Алха посмотрел на часы, — если успеем за пятнадцать минут вон до того перелеска, мы спасены! Хамзат рванулся, через несколько секунд, Алха устремился вслед. На пути до перелеска ещё два раза мины легли неподалёку от друзей, но не причинили вреда. Правда в Хамзата угодила увесистая галька поднятая взрывом. Еще несколько минут, и друзья очутились в тени огромных буковых исполинов. Алха присел на согнутый орешник и, закрыв глаза, прислушался. Затем, переведя глаза на Хамзата, спросил, — ты что ни будь, слышишь? Хамзат приспособил свои уши, и тот же час кивнул Алхе,- летят!
-Если много их, то может быть выкинут десант, если один или два постреляют и улетят! В любом случае надо делать отсюда ноги! — Сделал свой вывод Алха и они, приведя свою одежду и оружие в порядок, тронулись в путь. Сделав большой круг, останавливаясь, проверяя тропы на случай десанта, они лишь к вечеру добрались до пещеры. Во второй раз, пещера больше понравилась Хамзату. Она показалось ему очень даже уютной. Пока совсем не стемнело, они принесли воды с родника, полфляги согрели, помылись. Алха приготовил очень даже вкусный суп из фасоли, лука и сушёного мяса. Напившись после ужина горячего чаю, легли около остывающей буржуйки и укрылись бурками. В комнате водрузилась тишина, лишь изредка в печи раздавался треск, и она на секунду, изнутри освещалась сильней. Пахло душицей, чаем, который они заварили. Хамзат, лежавший с открытыми глазами, тихо позвал,- Ваша! Алха открыл глаза,- что?
Ваша, если ты не спишь, расскажи мне всё- таки, почему ты ушёл в лес?
Алха закрыл глаза и немного полежав, встал и, потянувшись, взял с печи кружку с чаем. – У меня такое ощущение, что сегодняшняя операция имеет отношение к твоему приходу к нам!
Алха растянул губы в печальной улыбке и едва заметно кивнул головой.
— Офицер, которого мы с тобой сегодня убрали, сын начальника колонии усиленного режима, где то в Потьме, где содержатся исключительно чеченские ребята, воевавшие в Первую. По отзывам ребят, не человек, а зверь, кавказцев ненавидит люто, сын пошёл в отца. Успел принять участие в Первой, потом где то учился и снова его потянуло к нам.. Он сам напросился в Чечню, сразу после свадьбы, вместо медового месяца, с женой вместе, приехал сюда,- на должность зам командира части по — строевой. Мы об этом узнали буквально накануне, через радио — перехват и сразу начали готовиться. Наш поход был третий уже на это место. Два раза впустую пришёл- двое суток здесь пролежал, но он так и не появился на плацу. Когда мне сказали, что ты удачливый, я специально тебя попросил чтобы ты со мной пошёл! И вправду парень, удачей тебя бог не обидел. Надеюсь, их порода на нём и пресечётся — он был единственный у начальника. . . Алха поднял голову и посмотрел в пустоту, при этом у него было такое выражение, как будто он бросал вызов кому то.
Хамзату странно было слышать от Алхи, выражение такой ненависти! Тем более знать, что пресечётся род! Для чеченцев это не привычно, а для чеченца в возрасте и подавно! Даже к своему заклятому врагу они не проявляют, по крайней мере, внешне, такие чувства.
Алха, прервав свою речь, взглянул на Хамзата и, как будто догадавшись о том, что творится на душе напарника, покачал головой и, подняв руку, не то погрозил ему пальцем, не то потребовал,- не торопиться осуждать его. — Ишти бе нислур долуш дац хьар..( только, таким путем, мы можем выровнять ситуацию) произнёс он и лицо его, неожиданно, приобрело жесткое выражение.
Затем, взглянув на кружку, которую он ещё держал в руке, он, так и не хлебнув из неё, поставил её на место и, отвернувшись, начал говорить.
— Было это в прошлом году. Ехал я с города в Шалажи. На автобус не поспел, и вот уже второй раз пересаживался с машины на машину. Однако, около Урус- Мартановского перекрёстка мне повезло, знакомая женщина, увидев меня, быстро спросила, ты случаем, не домой едешь? Да, ответил я. Тогда бежим скорее, мне сказали, что вон та маршрутка, прям до Котар юрта, оттуда нам легче будет. Поблагодарил я её, и мы вместе побежали с ней к маршрутке, так оно и оказалось, машина ехала на Котар юрт. И места в ней были. Я, пропустив свою спутницу вперёд, наклонившись, влез в маршрутку. Мы устроились на сидение, которое находится сразу сзади водителя, спиной к нему и лицом к сидящим в такси людям.
Машина была уже полной, мелькнуло несколько знакомых лиц и я, кивая им, перебрасывался с ними словами приветствия. На самом заднем сидении, сидели вряд: старик у окна, рядом мой знакомый, с ним рядом какой- то парень, одетый во всё мешковатое, страшно худой и болезненного вида, рядом с ним подросток. Впереди них, на парных креслах сидели женщины. Одна из них резко выделялась, и мы оба — я и моя спутница, поневоле обратили на неё свое внимание, и было отчего: была она, почему- то, в больничном, темно-синего цвета бумазейном халате, из ворот которого виднелось казённое белье, которое выдают обычно в российских больницах.
Стриженную коротко, почти под ноль голову, обтягивала косынка из материала цвета хаки. Болезненно худющая, и тоненькая словно стебелёк, с огромными, синими, как небо, испуганными глазами. Она напомнила мне своей одеждой, персонажи из тифозной или психушной больницы из русских кинофильмов. Чеченские девушки в её возрасте — даже если мир раскалывается на мелкие осколки, одеваются красиво и со вкусом. Мой взгляд невольно задержался на ней, лицо её было похоже на старинную фреску с изображением мученицы — у неё был, какой- то странный, отсутствующий взгляд. На длинной тонкой шее, сквозь прозрачную кожу синели вены.
Пока мы присматривались и перебрасывались со своими знакомыми фразами вежливости, маршрутка уже тронулась. Ехать нам было не долго. И вот, маршрутка, свернув с трассы, заковыляла по колдобинам сельской дороги. Когда мы уже подъезжали к центру села, мой знакомый обратился к пассажирам маршрутки: Уважаемые, если вы позволите, я попрошу водителя немного свернуть с дороги и подвезти нас к дому, потому как я везу больного человека — сказал он, никто не возразил ему, и водитель послушно свернул с дороги, и уже через несколько минут остановил у ворот их дома. Отсюда, до нужного нам перекрёстка, было рукой подать и поэтому, я вместе с моей спутницей, тоже сошли с такси. Молодой худой парень, который оказался рядом с моим знакомым, с трудом, поддерживаемый им, сошёл на землю.
Я остановился рядом с ними и, извинившись, что в такси не было возможности поговорить, спросил знакомого,- откуда он и что это с ним за люди. Мы, разговаривая, шагнули в сторонку.- Ты что не узнаёшь его, это же Мовлади, вдруг сказал мой знакомый, указывая пальцем на своего спутника.- Да ты что, вздрогнув, с недоверием воскликнул я, изумлённо поворачиваясь к его спутнику,- этого не может быть! Мовлади, его младший брат, был моим учеником. В памяти моей — рослый, спортсмен, физически очень крепкий жизнерадостный парень… а сейчас, я видел человека словно истощенного каким то страшным недугом: скулы обтянуты кожей, ввалившиеся безжизненные глаза, при довольно высоком росте, сейчас в нём было от силы пятьдесят килограммов! Мовлади, услышав, что мы говорим за него, с печальной, отсутствующей улыбкой, наклонившись, вежливо полу — обнял меня.
– Да, вдруг осевшим голосом сказал мой знакомый, резко опустив голову, хорошо, хоть такого отдали. С Таганрога я его везу, за тридцать тысяч выкупил у русских.. А это кто, просил я, ещё не успев придти в себя, незаметно, лишь глазами, указывая на молодую женщину? Она, уже заметно, была в положении.. Тоже чеченка, каким то изменившимся голосом, сказал он, когда я уже выкупил брата, начальник тюрьмы говорит: слушай, дай хоть пятьсот рублей, я тебе сейчас ещё одну вашу дам.. и выводит её.. Они её девочкой арестовали, видимо, надругались там в тюрьме. Дом её здесь сожгли, двух братьев замучили, — даже не знаю, что с ней делать…
Вааа Мавладииииии, вдруг раздался женский крик, и из ворот начали выбегать дети, женщины, выглядывать мужчины, и уже через минуту, Мовлади облепили и повели во двор, плачущие и кричащие домочадцы. На девушку никто не обратил внимания, она стояла рядом с нами и разговаривала с моей знакомой, вернее говорила моя знакомая, а девушка, молча опустив голову, слушала её. Селима, так звали мою знакомую, жадно вглядываясь в нашу попутчицу, пытала её. Чья она, откуда её взяли…
Я, уже обо всём догадавшийся, краем уха слыша её ответы, с ужасом, мучительно соображал, что же с ней будет…куда теперь ей? Цуьн боцу нах, цюн дагийн ц1а, цуьн яг1 йоцу меттиг! (отсутствие близких, сожженный дом, некуда идти, её положение..)
Селима, на чьём лице было написано такое сострадание, что невозможно было подумать, что она её видит впервые, впившись в лицо девушки, спрашивала, — так что, тебя такой…, арестовали..? Девушка ещё ниже опустила голову. На каменистую Катар юртовскую дорогу, и носки нелепых кирзовых шлепанцев, обутых на худые, как щепки ноги, закапал дождь из слёз.. Мы, прервав разговор, направились к ним. Селима, повернулась к нам, её глаза были широко раскрыты и горели таким неукротимым огнём, что я явственно почувствовал на своём лице ожог! Губы Селимы дрожали, она повернулась к девушке, и резко шагнув к ней, сказала: со ю хьан нан, хези хьун! (Я, твоя мать, слышишь!) Шалажер Адми йо1 — Селим ю хьун, х1инцчул тъаьхь хьа нан, хьо ца йина нан хьа ялаг! ( Отныне твоя мать, дочь Адама из Шалажи!) Йох ма йохлахь, хьо цхьанна х1уман бехке яц хьун! ( Ты ни в чём не виновата, ничего не бойся!) И вдруг, бросив свои сумки на земь, и сжав кулачки, словно готовая, броситься на неё, шагнула к ней и крепко прижав её к себе, закричала истерическим шёпотом, в котором слышались еле- еле сдерживаемые рыдания — Хези хьун! Хьо яц хьун бехке! Со яла хьа, хьа хьа1!! (Ты слышишь, не ты виновата!) Мне показалось, в этот миг, что её услышал весь Катар-юрт! Селима нежно гладила, прильнувшую к ней, плачущую навзрыд девушку…
Мовлади, мой ученик, умер через месяц… ничего не помогло, прежде чем выпустить парня, русские отбили у него всё внутри …
Через неделю я ушёл в горы..
Чинкер Саид
СHechenews.com
02.03.12.