Путин никогда искренне не скажет: «Реформам — да, карнавалу — нет!». Он будет «винтить» карнавал и наслаждаться нефтегазовой эйфорией, заменяющей ему драйв от реформ
«Реформам — да, карнавалу — нет!» — сказал де Голль после того, как события Мая-68 закончились, по Елисейским полям прошла большая провластная демонстрация, а в конце июня на парламентских выборах победили голлисты. «1968-й закончен. Мы победили», — сказал 40 лет спустя после тех событий один из лидеров протестного движения Даниэль Кон-Бендит, знаменитый «Рыжий Дани». Он имел в виду, что Май-68 изменил ментальность французов (да и европейцев в целом тоже), совершил в их головах культурную революцию, инерции которой хватило на несколько десятилетий, расширил пространство свободы – политической, экономической, бытовой, сексуальной.
Мы очень торопим сегодня события, недооцениваем значение ментальной и моральной революции, которая произошла в декабре 2011 — феврале 2012-го. Sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности, революция в головах продолжается, ее отдаленные последствия уже сказываются, но «выстрелят» потом с еще большей силой. Как когда-то Дэн Сяо Пин сказал фразу, затертую до дыр, но от этого не потерявшей в весе: мол, рано еще подводить итоги Великой Французской революции.
Возьмем то, что лежит на поверхности: сходство и различие Мая-1968 и Мая-2012, который стал еще одной вехой в перманентной революции, начавшейся полгода назад.
Оба Мая оказались невероятно интеллектуализированы. Студенты, при всей из взбалмошности и способности конвертировать требование допуска девушек в комнаты мальчиков из Нантерра и д’Антони в разновекторные политические ультиматумы, все-таки не самая отсталая группа Франции тех лет. (Хотя не все могли отличить Мао от Маркса…) Об интеллектуальной насыщенности нового протестного движения России хорошо известно по двум опросам Левада-центра, результаты которых публиковала «Новая».
Май-68 называли «Философией на улицах». У нас это направление мысли слишком герметично и академично, отгорожено от жизни, что отчасти спровоцировано беспредельным «опопсовением» придворной политологии. Среди публичных интеллектуалов России нет настоящих профессиональных, а не профанированных совещаниями у Суркова философов. Поэтому российское протестное движение декабря – мая довольствовалось писателями, журналистами и даже гламурными фигурами, чья «философия в будуаре» заменяет в публичном пространстве собственно философию. Вместо Cahiers du cinema, Tel Quel или Critique во Франции — у нас: GQ и Esquire, хорошо, что еще не Playboy. У них – ангажированные интеллектуалы от Жана-Поля Сартра до Мишеля Фуко и Симоны де Бовуар. У нас — Борис Акунин, Божена Рынска, Ксения Собчак. (Хотя Ольга Романова вполне может заменить Фуко в его борьбе за гуманную тюремную систему, а на их Nouvele Observateur и Liberation найдутся The New Times и «Новая газета» соответственно.)
Шутки шутками, но именно непрекращавшаяся гражданская активность Фуко, Сартра, Ива Монтана, Симоны Синьоре и многих других — вполне технологичный пример для наших интеллектуалов и примкнувших к ним гламурных дел мастеров.
И Май-68, и Май-12 оказались невероятно креативными, в стихии комического унижавшими власть, чья звериная серьезность лишь усугубилась противопоставлением протестному движению «отрядов космонавтов» из ОМОНа и «путингов» на Поклонной. «Голлизм — это личная власть плюс монополия телевидения» — это словно не с бульвара Сен-Мишель, а с Болотной площади. Главный лозунг 1968-го — «Будьте реалистами — требуйте невозможного!» — готовая политическая программа для сегодняшнего протестного движения. Иначе и начинать не стоит…
В Мае-1968-го протесты парализовали всю страну, а само студенческое движение сомкнулось с рабочими и профсоюзами. Их общим языком стал социалистический «диалект», но дело, конечно, было не в социализме (сейчас у нас социальный протест иногда выражается националистическим языком), а в том же самом отставании государства от общества. У нас и в декабре 2011-го, и в мае 2012-го никакой «смычки города и деревни», московской кофейни и заводской проходной не произошло. В конце концов и голлисты, и те, кто добровольно-принудительно загонялись на «путинги» верили в то, что, быть может, лидер выполнит свои обещания и жить станет лучше, жить станет веселее. Другое дело, что социокультурная революция во Франции была поддержана автоматической работой политических институтов, что и дало возможность Кон-Бендиту рассуждать о победе Мая-68 (в конце концов контркультура в результате стала де факто доминирующей культурой, а все антибуржуазное в ней – буржуазным, от джинсов и длинных волос до круга чтения). Сегодня никто не сомневается в работоспособности французской демократии, а слова «фальсификации» и «карусели», несмотря на свое латинское происхождение, звучат как сугубо русские изобретения, как «спутник» и «закуски» (zakouski – это слово вы можете найти в любых толковых словарях французского языка от Petit Larousse до Micro Robert).
Именно поэтому Путин — не де Голль. Именно поэтому во Франции и сегодня меняют тамошнего Путина – Саркози на Олланда, не слишком внятного, зато другого стилистически.
Именно поэтому Путин никогда искренне не скажет: «Реформам — да, карнавалу — нет!». Он будет «винтить» карнавал и наслаждаться нефтегазовой эйфорией, заменяющей ему драйв от реформ.
http://www.novayagazeta.ru
10.05.12.