Путь к свободе

— Лиза, почему вы решили не возвращаться в Россию?

— Причин было несколько. Во-первых, где-то в мае прошла новость о директоре челябинской школы, который отказался исполнять приказ начальника отдела по делам несовершеннолетних предоставить списки всех школьников-«кавказцев». Нашелся один человек, который публично заявил об этом ужасе, но для меня это был тревожный звонок. Если они начали переписывать детей по национальностям, будут и последствия.

Последней каплей моего терпения стал случай, когда моя младшая дочь пришла из школы вся в слезах и сказала, что мальчик из параллельного класса угрожал ей ножом со словами: «Вас, чеченцев, всех резать надо, вы все — бандиты и террористы». Через день девочки во дворе объявили ей, что если она еще раз выйдет на улицу, они ее изуродуют, а если расскажет дома — убьют.

Мне было совершенно очевидно, что настроения эти идут из их семей, где ненависть родителей передается детям, а те, в свою очередь, вымещают это зло на сверстниках «неславянской» внешности. Система России породила такое отношение у нынешнего поколения, и «выкорчевывать» эту чуму надо еще минимум 15–20 лет.

Столько ждать уже не было сил. За 12 лет я очень полюбила Москву. Я хотела жить в России и быть полезной этой стране, у меня было немало интересных проектов по «оздоровлению» духовности российской молодежи. Мне хотелось «выселять» из мозгов и душ молодежи внедренные системой национализм и шовинизм, хотелось видеть Россию другой. Я выступала перед россиянами с призывами о прекращении войн и насилия, с призывами к взаимопониманию и просьбой уважать друг друга, но система медленно, по капле выдавливала меня из страны.

Становилось все хуже и хуже. И сегодня я просто боюсь за жизнь своих детей, за их будущее. Я воспитывала детей в духе толерантности и взаимоуважения ко всем нациям и конфессиям, сознавая, что завтра им вместе работать и строить новую страну. Но когда ты видишь враждебное отношение к себе совершенно незнакомых людей на улицах Москвы, презрительно глядящих на тебя и шарахающихся от твоего платка и темных глаз, бывает очень неприятно, и жить в такой стране становится просто страшно. Скоро 4 недели, как мы уехали, и я все чаще слушаю одну из своих любимых песен «Москва златоглавая».

— Несколько лет назад вы наотрез отказывались принимать мысль об отъезде из России. Что изменилось?

— Путин официально вернулся во власть. Действительно, проблемы были всегда, но после его инаугурации они обострились. В Москве и Московской области увеличилось число сфабрикованных дел в отношении мусульман. При этом люди боятся обращаться за помощью, потому что утратили веру и в журналистов, и в правозащитников. Снова волна иммиграции из Северного Кавказа в другие регионы России, а из России — снова на Кавказ, потому что места и покоя нет нигде. В Европу уже очень трудно попасть… Мало кто может, ведь войны как бы нет… Официально войны нет ни в Чечне, ни в Дагестане, ни в Ингушетии. Сейчас в Европе нас все меньше и меньше принимают.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «войны как бы нет»?

— На Кавказе войны — со взрывами, танками, обстрелами — нет. Но и спокойствия нет. В Дагестане — ужас. В Кабардино-Балкарии — ужас. В Москве переписывали тех, кто ходит в мечеть. В Кабардино-Балкарии ведется аналогичная перепись. На входе стоит человек с листочком и переписывает. А потом люди пропадают.

— Каковы, на ваш взгляд, основные проблемы людей, живущих на Северном Кавказе?

— Отсутствие стабильности. Они боятся за свою жизнь. Матери боятся, что вечером их дети не придут домой. Каждая мать каждую минуту боится за своего сына. И я за своего боялась в Москве. И на Кавказе бы за него боялась. Этот страх одинаков по всей России.

— Недавно начался месяц Рамадан. И я боюсь, что очень скоро в российских СМИ, так же как это было в прошлом году, начнется вал публикаций о мусульманах, становящихся на молитву и перекрывающих тем самым улицы… С одной стороны, мы имеем доказательства преследования мусульман, с другой — вот такие дискуссии в СМИ. Как разрешить это противоречие и возможно ли это вообще?

— Мне кажется, что это делается целенаправленно и сознательно. Внешне что-то разрешать, проводя репрессии втихую. К тому же на московских улицах никто не молится. Молятся на территории мечети. В том числе на улице. Но это — территория мечети. Я посещала Центральную мечеть в Москве. Она была до отказа заполнена людьми, и они вставали на молитву во дворе мечети. Но чтобы перекрывать дорогу транспорту — такого я не видела.

— Можете ли вы описать атмосферу в Центральной мечети после событий 2010 года, когда несколько ее прихожан исчезли после пятничной молитвы? Что изменилось?

— Все равно мечеть посещают. Число молящихся не уменьшилось. Но люди стали осторожными: зашивают свои карманы, например, чтобы ничего не подбросили. И вообще, я не понимаю, почему надо бояться людей, которые ходят в мечеть, а, значит, соблюдают какие-то божии законы. Надо радоваться, когда люди считают важным для себе посещение церкви, мечети, синагоги… Надо радоваться молящимся людям…

Да, было неправильно, когда в Рамадан кто-то стал резать баранов на улице. В мечетях есть специально отведенное для этого место. Если действительно были случаи, когда животных начинали резать прямо у себя во дворе, у меня это тоже вызывает шок. Я такого не видела и не знаю, было ли такое на самом деле. Если да — то я бы тоже это осудила.

— Ваша работа в составе рабочей группы Общественной палаты по Северному Кавказу помогала вам каким-то образом в плане выживания в Москве?

— Нет. А как она мне могла помочь? Работа в этой группе помогла мне больше узнать о том, что творится в регионах.

— Насколько эффективна деятельность этой комиссии с очень правильным названием «Мир Кавказу»?

— В результате этой работы появилась статистика. Информация пошла из регионов. Но этот сбор информации ничего не меняет. Так, кому-то лично обратившемуся к нам мы помогали, но и это единицы. В Нальчике, например, руководитель группы М. Шевченко посетил с членами рабочей группы тюрьму. Приехав в Москву, провел пресс-конференцию, на которой рассказал об ужасающем положении заключенных в тюрьме, о незаконно осужденных. После этого выступления режим в тюрьме стал еще более жестоким. Отомстили, получается. Мы ничего не могли сделать, не могли в целом изменить ситуацию в этих регионах.

— Как вы думаете, что может изменить ситуацию на Кавказе к лучшему?

— Главы республик должны захотеть изменить ее. Но пока Путин этого не захочет, главы республик ничего делать не будут. Все идет из Кремля. Глава Ингушетии Юнус-Бек Евкуров или глава Дагестана Магомедсалам Магомедов ничего не делают для восстановления стабильности и предотвращения преступлений в республиках, потому что Путин им не отдал такой приказ. В этом уверены жители этих республик, так они объясняют бездействие или попустительство местной власти.

— То есть народ таким образом пытается оправдать местных руководителей?

— Не совсем так. Это сигнал безысходности: «Назначенцы до этого ничего не делали и сейчас ничего не будут делать». Ситуация не исправится, пока не захочет Кремль. Ведь местные лидеры все управляемые…

А пока на Северном Кавказе отстреливают лучших. Политковская, Эстемирова, Магомед Евлоев, Хаджимурад Камалов. Ведь таких, как они, — единицы. Когда я попыталась вернуться в Чечню, женщины собирались и начинали жаловаться. Кто по поводу социальных выплат, а у кого-то сына неизвестные люди увели… Это копится в людях. Я говорила им: «Давайте выйдем на площадь. Пусть Рамзан Кадыров приедет. Вы все ему скажете и попросите помочь. Я впереди пойду. Вы пойдете за мной?» — «Мы боимся. А тебя мы вообще должны беречь». Да не надо меня беречь, если для этого меня нет…

Как бы там ни было, Чечня — самый спокойный регион сегодня. Видимо, железная хватка Кадырова держит всех по стойке смирно. Конечно, бывает, людей уводят, проверяют. Когда убили Наташу Эстемирову, люди были страшно возмущены. Как же так! Убить женщину, тем более Наташу, которая помогла сотням других, которая занималась поиском без вести пропавших. Наташа была удивительным человеком. Сразу же был закрыт местный «Мемориал», и все понимали причины этого решения. И эффективность расследования ее убийства тоже зависит от Кремля. Точно так же, как и расследование убийства Анны Политковской. Захотят они — им даже расследовать не надо будет. Им надо будет просто сказать, кто убил. Захотят — скажут, кто убил, и накажут. Но сейчас не скажут и не накажут.

Зато в других регионах Кавказа страха меньше. Я была потрясена, когда впервые в Дагестане народ вышел на мирный митинг. Правда, вскоре после этого митинга был убит Камалов. Однажды во время поездки рабочей группы по Северному Кавказу в Дербент я спросила одного шейха, поможет ли чеченский опыт справиться с ситуацией в республике. Ему вопрос очень не понравился: «Вы не знаете, Лиза, Рамзан скажет Москве: «Хочу столько-то денег», и ему дают, а нам никто ничего не дает, и мы ничего не можем изменить».

— Лиза, давайте поговорим о вашем творчестве. Когда вы начали писать песни?

— Как только война началась. Так я справилась со своим возмущением.

— А до этого вы писали стихи?

— Кто в юности не пишет. Лирические… Мои подружки их собирали. А я им значения не придавала. А вот когда началась война и я увидела разрушенный город, я была в шоке. Ведь я жила в Москве и в город попала уже после бомбежек. Увидев руины, я не могла поверить, что Кремль мог сделать такое. Я навсегда перестала верить Кремлю. Я стояла и плакала на улице около нашего Дома моды. Женщины подошли, думали, что у меня кого-то убили.

Но самая первая песня «Вставай, Россия» была связана с «Норд-Остом» и Чечней. Когда случилась эта трагедия, я не могла понять, почему молчат люди. Почему Москва живет спокойно? Москвичи ходили по улицам, сидели в кафе и вели себя так, как будто бы ничего не произошло. И при этом ни одного кавказца на улице не было. И тогда назло всему я выходила из квартиры и бродила по городу до полуночи. Я придумывала какие-то причины, но я продолжала ходить по улицам Москвы. Чтобы доказать, что я не боюсь. Мне было противно бояться. Я, что, преступница? Почему я должна сидеть взаперти? И вот тогда я «выплеснула» песню «Вставай, Россия». А записывала ее уже через год в Грозном.

— Как вы познакомились с Анной Политковской?

— В «Новой» тогда работал Орхан Джемаль. Он показал мой диск Политковской. Потом она сказала, что ей в Чечне про эти песни многие говорили: «Послушайте, вот что у нас в душе». И через некоторое время она мне позвонила. Пригласила на встречу, чтобы сделать материал обо мне, а я стеснялась. Потому что я знала, что под ее перо все мечтают попасть… Мне не хотелось, чтобы кто-то подумал, что я тоже «мечтаю». Потом мне сказали: «Как тебе не стыдно. Ты же знаешь, сколько эта женщина сделала для нашего народа…» Эти слова меня зацепили, и я решилась встретиться. А потом Анна и погибла из-за того, сколько делала для нашего народа. Когда встретились в редакции, она оказалась такой чудесной, простой и милой. Я думала, что великая Политковская будет сидеть в шикарном кабинете за семью дверями с охраной. Ничего подобного не было. Как всегда, все великое и гениальное оказалось простым и искренним. Вот тогда и появилось интервью о «чеченском «Любэ». Ей потом чеченцы цветы носили за то, что она «Лизу открыла».

— Много концертов удалось дать в Москве и дома?

— Нет. В Москве сольный концерт — это очень дорого. А в Чечне запрещали. В 2004 году поклонники моего творчества из Госсовета ЧР позвонили мне в Москву и предложили дать концерт в Грозном. Я, конечно, согласилась. А когда приехала в Грозный, то организаторы мне сказали, что не успевают вешать новые афиши, потому что кто-то срывает. Или люди приходят в филармонию, чтобы купить билеты, а им говорят: «Концерта не будет». Он был посвящен десятилетию войны в Чечне и вводу российских войск. Это была акция «10 лет войне. Нам нужен мир». Но все-таки концерт состоялся. Анна успела приехать из Нальчика.

А второй концерт в 2009 году я хотела дать для детей-инвалидов — жертв войны. Его мы готовили вместе с Заремой Сайдуллаевой, которую тоже потом расстреляли. Уже начали рекламную кампанию. И вдруг нас вызывают в минкультуры и требуют подписать некий договор. Оказалось, хотят получить пятьдесят процентов от сборов. Какие сборы, если концерт для детей-инвалидов? А в это время мне зампредседателя правительства Чечни сообщил, что они выкупят полностью все билеты. И вот об этом узнали в минкультуры и, наверное, захотели приобщиться. Я спросила чиновника министерства, за что им платить такие деньги. Оказалось, за изготовление билетов и охрану. Я сказала, что у меня своя команда и мы все делаем сами, а за аренду зала и уборку мы заплатим. И почти сразу же после моего отказа мне позвонили из минкульта и сказали, что министр запретил концерт.

Я встретилась с «министром культуры» Дикалу Музакаевым, и он мне объявил, что запрет вызван болезнью племянника Кадырова, которого лечили в больнице в Германии. Поэтому он якобы запретил все увеселительные мероприятия. Я пыталась объяснить, что у меня не увеселительное мероприятие, что на концерте люди плачут, а не смеются и что он для жертв войны, сверстников племянника резидента, что Рамзан Кадыров не может такое запретить. Оказалось, «министр культуры» сам дал такой указ без ведома главы республики. А потом мне те же люди из министерства позвонили и сказали: «Неужели ты не поняла, что тебя наказали за отказ платить 50 процентов?» Но ведь концерт планировался для сбора средств детям…

Интересно, что министр забыл рекламу концерта снять с телевидения. Люди пришли, а им говорят: «А ей запретили петь». И тогда кто-то из приехавших из Дагестана мне предложил организовать такой концерт в их республике. Они все сами подготовили. Чеченские дети-инвалиды приехали в Дагестан, и концерт состоялся. А министр культуры, несмотря на болезнь племянника главы республики, через сутки улетел в Италию с танцевальным коллективом. То есть здесь его скорбь по племяннику не касалась.

— Получается, люди хотели слушать ваши песни, но выйти к ним вам не давали?

— Да, выход был закрыт. Однако я добивалась. Именно так был организован концерт для зеков в селе Чернокозово. Я поехала к начальнику ФСИН ЧР, сказала, что хочу выступить перед заключенными, и он с радостью распорядился организовать там мое выступление. Состоялся даже не один, а два концерта в Чернокозове. На сайте минкультуры Чечни появилась новость о том, что концерты «прошли при их поддержке».

— Получали ли вы отклики на свои песни от тех, кто воевал на российской стороне?

— Конечно. И ни одного отрицательного. Мне даже бывшие солдаты писали: «Почему мы раньше не услышали ваши песни? Мы бы не пошли на эту войну». Шофер моей подруги в прошлом был омоновцем. Он мне постоянно звонил. Звонит и плачет: «Зачем вы поете эту песню?..» А я слышу в трубке «Вставай, Россия». Он признавался, что ему становится стыдно, когда он ее слушает.

Буквально на днях я получила письмо от русской женщины, которая живет в Великобритании. Пишет: «Ваши песни нужны сегодня всем в России».

Кому я не нравилась? ФСБ например. Последнее время они стали мной интересоваться…

— Вы в Финляндии почти месяц. Какие чувства вы испытываете?

— Я ощущаю здесь внутреннюю свободу. Исчез страх, что на тебя кто-то плохо посмотрит, что тебя презирают, потому что ты — черноволосая и потому что ты — мусульманка. Внутренняя свобода — залог того, что творческий человек будет творить, а рабочий — работать. В России этого нет. Если власти Финляндии примут положительное решение в моем отношении, то силы утроятся. Ведь я пыталась вернуться на Родину. В 2009 году «председатель парламента» Абдурахманов выступил с обращением к чеченцам, вынужденно покинувшим Родину, с призывом вернуться домой, обещая решение вопросов трудоустройства и жилья.

Мы узнали об этом и решили попытать счастье. Мы вернулись в Грозный. На приеме у «председателя парламента» я сказала, что у меня нет жилья, потому что дом разрушен в бомбежке и что на работу в Государственную филармонию меня не приняли, не объяснив причину отказа.

Абдурахманов обещал в течение недели решить этот вопрос и попросил прийти к нему снова. Больше к нему попасть не удалось. Мы сняли жилье в Грозном и выживали, как могли.

Через год после переезда в Грозный моего дорогого брата расстреляли неизвестные прямо рядом с домом. Возбудили уголовное дело, но расследовать его не стали.

Я неоднократно писала письма на имя резидента Кадырова, но они, судя по всему, до адресата не доходили. Через два года, не в силах оплачивать квартиру, оплакивая брата, я опять вернулась с детьми в Москву, где хотя бы работу можно было найти. Но здесь продолжалось преследование по национальному и религиозному признакам. Я очень надеялась, что со временем отношения между народами наладятся, но мои надежды не оправдались.

Оксана Челышева