Ольга КРЫШТАНОВСКАЯ: «Это война. Настоящая война за власть, за собственность, за мораль»

Социолог, директор «Лаборатории Крыштановской»*, еще летом вышедшая из «Единой России», чтобы изучать уже не истеблишмент, а те процессы, которые его могут снести, считает, что молодая часть элиты, поднятая наверх Медведевым, способна стать союзником грядущей революции, главным субъектом которой остаются интеллигенция и студенчество.

— Ольга Викторовна, в самом начале лета вы публично заявили, что приостанавливаете свое членство в «Единой России» и вообще участие в политике, чтобы вернуться в науку — изучать революцию. Не изменили ли вы своего мнения?

— Да, я по-прежнему считаю, что в России зреет революционная ситуация, что все очень серьезно, и если закрывать глаза и делать вид, что «само рассосется», то это может плохо кончиться для страны. Наша история полна революционного драматизма. И сейчас мы в той стадии цикла, когда идея слома косной государственной машины может возобладать. Многие уверены, что это единственный путь совершить новый скачок в развитии страны. Но я очень надеюсь, что в этот раз ломать все-таки не придется. Надо не оставлять попыток, оказывая давление на государство, добиться движения в нужном большинству людей направлении.

— Однако в реальности мы видим совсем иное: усиление репрессий против инакомыслящих, игнорирование и извращение всех требований оппозиции, триумфальное возвращение «сильной руки» в лице Путина.

— В этих «репрессиях» (а говоря другим языком, в попытках усилить государственную власть) есть логика. Наше политическое устройство таково, что российский «царь» может править только тогда, когда он способен защитить своих «бояр». Он гарант не только Конституции, но и неприкосновенности политического класса. В этом отношении от первых Рюриковичей до времен Навального и Удальцова в стране мало что изменилось. Антагонизм между правящим классом и народом существовал столетиями. И сейчас существует. Как только в России укрепляется класс собственников, а центральная власть слабеет — народ начинает борьбу за свободу. Власть защищается. Защищаясь, она скрывает истинные размеры своего могущества и богатства. Народ разоблачает власть, обвиняя ее в незаконности богатства, в нелегитимности. Это война. Настоящая война за власть, за собственность, за мораль. Эту систему придумал не Путин. Это старая система. И Путин, придя в Кремль в 2000 году, был вынужден выполнять действующие правила. И сейчас он обязан выполнять «общественный договор» между правителем и элитой. Он находится между двух огней: если он защищает элиту, бунтует народ. Если встанет на сторону народа — будет бунтовать элита. Что лучше? В шахматах такое положение называется «цугцванг», когда любой ход только ухудшает позицию.

Если все в стране будет продолжаться, как сейчас, то люди на самых верхних этажах власти встанут перед дилеммой: 1) сохранить систему, но сдать своего лидера, или 2) изменить систему (при этом лидер может быть тем же или другим).

Сменить лидера относительно просто. Но это по большому счету ничего не изменит в стране. Хотя может успокоить протестующих. Изменить систему — необычайно сложно и долго. Сомневаюсь, что революционеры понимают это. Даже если Путин начинает это делать (а он начинает!), люди не верят, не видят этого.

Какой выход? Путин вынужден постоянно демонстрировать свою силу, чтобы не потерять лидерские позиции в политическом классе и чтобы не допустить дестабилизации общества. Поэтому он действует последовательно жестко, иногда применяя насильственные инструменты государства, но чаще — только угрожая силой. К чему это приведет? Какая-то часть протестующих (большинство, я думаю) одумается и пойдет домой, не желая неприятностей. Другая (меньшая) часть — радикализуется, станет более отчаянной и дерзкой. Она лучше подготовится к дальнейшей войне, вооружится, организуется и будет продолжать.

Зона риска

— Сейчас в экспертном сообществе преобладают две точки зрения. Первая: власть имеет достаточно ресурсов, чтобы удержаться в рамках заданного ею сценария (очередное избрание президентом Владимира Путина через несколько лет при сохранении имитационной демократии и полном контроле за политическими и социальными процессами). Вторая: возможность обрушения системы в любой момент с непредсказуемыми последствиями. Какой сценарий представляется вам наиболее реалистичным?

— Я считаю, что мы в зоне большого риска. Все может начать рушиться достаточно быстро и внезапно. Я оцениваю готовность революционной ситуации как высокую. Пусть еще недостаточную для неизбежности, но уже весьма близкую к ней. Обрушение конструкции власти может произойти в любой момент. Поводом для взрыва может стать что угодно: чья-то гибель на митинге протеста, арест Навального, религиозная провокация, потасовка на национальной почве, техногенная катастрофа или стихийное бедствие, обрушение цен на нефть, и тому подобное.

Например, в Южной Корее из-за отмены эмбарго на американское мясо возникли протесты, которые не утихали несколько месяцев, и власть в итоге пошла на уступки. Феномен получил название «Чхонгечхон», по месту сбора протестующих. Мы знаем и другие длительные акции на Украине, в Грузии, в Киргизии, в США и, наконец, в странах Магриба. Необычайное упорство митингующих прямо связано с сетевыми сообществами, которые позволяют не терять связи между людьми и поддерживать боевой дух и стремление во что бы то ни стало добиться победы. Это и есть новая форма прямой демократии, проявление которой мы видим сегодня и в России.

Эти акции имеют не только политический контекст. Это еще и новая форма интересного времяпрепровождения. Восполняется дефицит общения, физической активности, риска. Люди на протестных акциях знакомятся с единомышленниками. Возникает небывалое чувство солидарности, восторга, даже эйфории. Если к этому прибавляется опасность, то это щекочет нервы. Риск особенно привлекателен для молодых людей. Выброс адреналина от участия в протестных акциях становится потребностью. Это сопровождается и колоссальной креативной работой — выдумыванием новых форм, методов, лозунгов, плакатов, политических ходов. Сетевая толпа — это уже не та толпа, про которую обычно говорят «стадо». Это умная, творчески заряженная толпа. Что может заменить это чувство? Что может конкурировать по наполненности жизни, по эмоциям с #ОкупайАбаем, с блуждающими митингами, с одиночными (но массовыми) пикетами? Бороться с подобными явлениями старыми полицейскими методами малоэффективно. Взамен надо предложить что-то другое, не менее захватывающее.

Наследственная аристократия

— В социологии вы известны многочисленными и подробными исследованиями современной элиты. Что сейчас происходит в этой части общества: консолидация или все-таки процессы, близкие к расколу? Возможно ли вообще образование контрэлиты и кто в нее может войти? Наконец, какая группа в элите сегодня доминирует: силовики, либералы-технократы или, условно, офшорная аристократия?

— Контрэлита существует всегда. Это те, кто чего-то не получил, кто обижен, но является частью элиты. Насчет силовиков и либералов: на мой взгляд, сейчас трещина проходит не здесь. За четыре года президентства Медведева число силовиков в нашем истеблишменте сократилось вдвое (с 45% на начало 2008 года до 20% сейчас). И лидируют не силовики, а консервативная бюрократия. Безусловно, она хочет сохранить свое доминирующее положение в обществе. Она хочет сохранить статус-кво, но наведя порядок и восстановив стабильность. Дестабилизация угрожает ее привилегированному положению. Она и раньше была самым могущественным и богатым слоем нашего общества, но только сейчас у нее появилась возможность трансформироваться в наследственную аристократию. Прежняя система гарантировала все блага только при занятии государственной должности. Я еще в начале 1990-х годов называла этот процесс «приватизацией государством государства». Сейчас дело зашло довольно далеко. У нас появилось уже первое поколение новой аристократии. Без всяких кавычек.

Опасный процесс фрагментации элиты начался во время президентства Медведева. Отчасти это было связано с самой конструкцией тандема (то есть разделения абсолютной власти). Отчасти — с борьбой с коррупцией, которую начал Медведев. Отчасти — с резким омоложением правящего слоя, которому способствовал Медведев (в регионах омоложение произошло сразу на 14 лет в среднем по стране). Свою роль сыграли и всевозможные «кадровые резервы». Молодые люди, которым дали надежду, требовали обещанные должности, а занимавшие их представители старшего поколения, почувствовав жаркое дыхание в спину, испытали раздражение по отношению к молодому президенту.

Уличные протесты возникли не на пустом месте. Этому предшествовало серьезное брожение в верхах еще при Медведеве. Те, кто сделал ставку на него, всячески препятствовали возвращению Путина в Кремль. Молодая часть элиты, поднятая наверх Медведевым, может стать союзником революции, главным субъектом которой все же остаются интеллигенция и студенчество. Может произойти расширение протеста по всей вертикали общества. Если к протестующим присоединятся беднейшие слои населения, с одной стороны, и часть элиты — с другой, революции не избежать.

Моральный фактор

— И все-таки очередная революция в России реальна?

— Чтобы осуществить революцию, нужно несколько вещей. Первое: единый центр управления для четкой организации действий. Сейчас он только создается. Второе: нужны боевики. Это не обязательно люди с автоматами. Это люди, готовые драться. Насколько я знаю, подготовка таких отрядов тоже ведется. Третье: нужны финансы. Я думаю, с этим тоже решается, тайно оппозиции помогают и свои бизнесмены, и изгнанники, жаждущие отомстить Путину.

Конечно, у государства силовых и финансовых ресурсов всегда больше. Но у государства дефицит другого: искренней поддержки населения. Купленная лояльность не так мотивирует на активность, как убеждения. А большинство Путина, увы, пассивно, что вполне естественно. Зачем бороться за то, что и сейчас есть?

Революция имеет в своем арсенале еще один ресурс: это атмосфера разрушительного протеста, которая, подобно эпидемии, охватывает целые страны и регионы. Посмотрите: революционные события почти никогда не приходят в одно место. Они — как вирус — распространяются. Россия сейчас охвачена таким настроением. После длительной национальной депрессии, попыток эмигрировать, надежд на скорые изменения пришли другие настроения: взять ситуацию под свой контроль, изменить ход политического процесса. Это трудно остановить.

— А без потрясений обойтись можно?

— Вряд ли. Маховик запущен. Лесной пожар останавливают встречным огнем. Таким встречным огнем может быть сила противодействия. А может быть и другое: решение настолько неординарное, созидательное, масштабное, что люди в изумлении остановятся. А потом и включатся в этот процесс. Но тут нужна колоссальная воля и нестандартное мышление. Способен ли на это Путин? Я думаю, да. Теоретически способен. Он умный человек. И ему сейчас очень тяжело. Власть испытывает колоссальные перегрузки. Там тоже есть смятение, разные мнения, есть полюса жесткости и мягкости. Ощущение исторического тупика, большой опасности для всей системы может стимулировать совершенно неожиданные шаги. Вплоть до роспуска Госдумы, раннего появления нового преемника, грандиозного плана освоения Сибири и проч. Сейчас идет напряженная борьба на баррикадах. Оппозиция наступает. Власть обороняется. Но так не будет вечно. Власть может найти ассиметричный ответ. Или погибнет.

Все это очень драматично. Потому что России нужна большая созидательная работа, а не революция. Отсталая экономика, архаичная структура повседневности от революции не выиграют. Наоборот. Любой, кто придет в Кремль, будет вынужден действовать с учетом особенностей нашей российской ментальности, нашего политического уклада, нашей правовой культуры. Наскоком этого не изменить.

Что изменить можно и нужно? Необходимо возвращение морального фактора в политику. За это и идет сейчас борьба. Мы не можем жить по принципу «бабло решает всё». Мы попробовали. Мы зашли в тупик. Нам нужны высокие цели. И тот, кто займет в этом противостоянии моральную высоту, кто будет честнее, справедливее, тот и победит. Такая уж мы страна.

* Бывший директор Центра изучения элит Института социологии РАН