Цена народа в том, кого он считает героем

«Неужели мы дошли до той степени падения в рабство, что врага боимся назвать врагом? И это тогда, когда у нас отобрали все: родину, жизни, прошлое, честь и достоинство!» — с горечью писал Исса Кодзоев в романе «Обвал». К счастью, это не так: были, есть и будут бойцы, готовые к схватке с империей. К их числу относится и сам Исса, который всей своей жизнью и творчеством обозначил врага ингушей и других кавказских народов в лице Русской империи.

И его последний роман «Сулумбек Сагопшинский» еще раз определяет главное кредо творчества писателя – борьба против колониального господства России в Ингушетии и на всем Северном Кавказе. В его душе живет неистребимая вера в то, что мы вырвемся из-под имперского ярма: «Не всегда же мы будем думать чужими мозгами, дышать чужими легкими, говорить чужими словами. Должны же мы когда-нибудь вернуться к своему национальному «Я».* В этом смысле образ Сулумбека Сагопшинского для И.Кодзоева — один из способов выражения мечты ингушского народа о жизни в свободной Ингушетии, а не о прозябании в имперском стойле.

Летом 2010г. Исса Кодзоев завершил свой титанический труд – эпопею «Г1алг1ай» («Ингуши») в семи книгах. С этим событием в жизни писателя связана смешная сценка с его внучками, свидетелем которой он стал. Исса стоял на лесенке у стеллажей и копался в книгах. Вошли две его внучки: первоклассница Самия и шестилетняя Амина. На журнальном столике стоят огромные стопы листов, исписанных ручкой — именно так всегда пишет Исса. Это завершенные рукописи последних трех книг эпопеи «Г1алг1ай». Дети любят чистые белоснежные листы. Они постоянно приходят за ними. Листы им нужны для поделок и рисунков.
Дед исподтишка наблюдает за внучками, которые крутятся вокруг рукописей. Старшая из внучек грустно говорит другой: «Хьажал вай Дадас мел дукха хоза къаьхаташ доадаьд» (Посмотри, как много красивых бумаг перевел наш Дедушка). Внучкам, наверное, было очень жалко и обидно, что Дед перевел – перепортил столько бумаги, которая бы очень сгодилась им в их детских играх. Писатель захохотал и чуть не свалился на пол: « Вот она народная оценка писательского труда!»

Но Дедушка-то на этом не успокоился, а продолжал и далее злостно «переводить» бумагу, сразу после «Г1алг1ай» приступив к написанию давно задуманного романа о национальном герое Ингушетии Сулумбеке Сагопшинском (Гоаравожев из тейпа Г1оандлой). Однако состояние здоровья постоянно отрывало его от работы. И вот, однажды, как мне тогда рассказывал Исса, он вышел на балкон своего дома и взмолился Господу: «О, Всевышний, Ты ведь сам надоумил меня написать о Сулумбеке, но смогу ли я это осуществить, если семь десятилетий жизни клонят меня к земле, если я раздавлен болезнями, отнимающими у меня энергию творчества и способность писать?!» («Cа хьинар ца хилча, со могаш ца хилча, яздергдий аз из, ва Везан Даьла?!»)

Мольба писателя была услышана. Его здоровье улучшилось, работоспособность восстановилась, что позволило ему к концу 2010г. закончить роман о Сулумбеке Сагопшинском. В октябре 2011г. книга оказалась в моем распоряжении. При ее чтении у меня сложилось впечатление, что роман писали два разных человека: до 150-й страницы идет как бы подстрочный перевод творения Иссы. Далее полился мощный поток словообразований в стиле блистательного и непревзойденного по форме и накалу страстей антиимперского памфлета «Монолог дьявола», романа «Обвал». Хотя, справедливости ради, надо отметить, что и во второй половине романа встречаются страницы, написанные таким же образом. Возможно, заблуждаюсь, но мне показалось, что он, думая на ингушском, писал на русском языке (г1алг1ай метала уйла еш, г1азкхий метал яздаьд).

Когда я спросил об этом Иссу, но при этом умолчал о своем последнем соображении, он ответил, что в первой части речь идет, в основном, об ингушах, и потому такой стиль написания. В дальнейшем все повествование связано с русскими людьми и, следовательно, другая стилистика письма. «Так было задумано», — сказал Исса. Честно говоря, такое объяснение Тхьамады (Тамада – в литературном и возрастном значении — так я почти всегда называю его в наших с ним разговорах – Н.Л.) меня совсем не удовлетворило, но я промолчал.

Через неделю Исса, видимо, после размышлений над вопросом, который я ставил перед ним, сказал мне, что книга первоначально была задумана, родилась и сформировалась в его душе на ингушском языке. Только уступая многочисленным просьбам сделать историю Сулумбека Сагопшинского доступной большему числу читателей, стал писать на русском языке. И потому, работая над ней, он «думая на ингушском, писал на русском».

К сказанному Тхьамадой можно добавить еще один фактор, оказавший, как мне представляется, определяющее влияние на стиль написания романа. Исса Кодзоев, только-только закончивший эпопею «Г1алг1ай», еще не выплыл на берег океана ее слов и образов, не отошел от ее богатейшего, изысканного ингушского языка. Именно поэтому, по моему представлению, произошло такое языковое раздвоение стилистики писателя в романе «Сулумбек Сагопшинский».

Итак, Сулумбек Сагопшинский и, осязаемо стоящий за его спиной, Исса Кодзоев — два главных героя романа и моей статьи. Почему они? Потому что они оба лишены рабской психологии и никакое давление извне, как ранее писал Тхьамада, не способно превратить их в рабов.

«Чухьар са хьа лай деце,
Дунен низо хьох лай вергвац».**

Мужчину
Свободного духом
Тирану
не сделать рабом.
(Перевод — Н.Л.)

Потому что в дальнейшей истории и литературе ингушского народа эти два имени неразделимы так же, как нераздвоимо духовно-физическое единство матери и его дитя. Потому что они разделенные в пространстве и времени, пребывая в разных измерениях вечности, неразрывно связаны общей борьбой против единого врага – Российской империи. Один боролся с ней, как абрек, с оружием в руках, другой, как писатель, противостоит ей словами и смыслами, образами и картинами, воссоздавая облик народного ингушского героя Сулумбека Сагопшинского.

Они оба – загнанные врагами волки, не желающие смириться с жизнью в имперской неволе.

Моастаг1ашта
Корта бетташ,
Моастаг1ашкара
Пурам дехаш

Берташ дуне
Дуъаргдац –
Мукъле йоацар
Вахар дац.

Вай цу Дала
Кхелла да.
Вай укх мехка
Дахаргда.***

Врагам
Отбивая поклоны,
У них
Прося соизволенья,

Волки
Не могут жить –
Без свободы
Им жизни нет.

Нас Господь
Сотворил.
Мы будем жить
На этой земле.
(Перевод — Н.Л.)

Тхьамада в этом коротеньком стихотворении подразумевает и провозглашает, что оккупант непременно уйдет с земли, подаренной нам Творцом, ибо нет нам жизни без свободы. Мы, сотворены на ней Господом – мы будем жить на ней. Только нам, по праву первородства, предначертано вновь вернуть себе бремя и счастье быть её хозяевами.

Два героя и три эпохи, вобравшие в себя этапы геноцида и государственного террора в отношении народов Кавказа: царского, национал-коммунистического и «демократического». Все эти три эпохи геноцида представлены в творческой сокровищнице писателя. Они объединены одной общей политикой истребления и укрощения порабощенных народов. За прошедшее столетие она не претерпела принципиальных отличий в своих методах и способах. Есть только два коренных отличия: появились более совершенные орудия уничтожения туземцев и более разветвленные, всеобъемлющие средства зомбирования и стравливания народов в виде радио, телевидения и интернета.

Еще об одном немаловажном отличии этих эпох геноцида говорит Тхьамада, рассказывая о подготовке побега из Грозненской тюрьмы Зелимханом Харачоевским и Сулумбеком Сагопшинским в 1901г.: «Во времена Сулумбека и Зелимхана среди наших народов трусов и доносчиков было гораздо, гораздо меньше. Новые хозяева Кавказа только, только начинали прививать аборигенам вкус своей имперской цивилизации, вернее подлонизации».

Уже в предисловии к роману Тхьамада основным направлением своего литературно-политического удара сразу определил Русскую империю с ее ингушской обслугой, сотворенной политикой «имперской подлонизации».

Три странички предисловия являются как бы самостоятельным произведением, которое в форме хлесткого памфлета бьет по империи. Это и попытка «водворить на место, съехавшие на бок ингушские мозги», чтобы они уяснили кто есть действительные национальные герои, которые «безоглядно жертвовали собой за жизнь, за честь и достоинство своего народа и Родины».

Они «ушли в Вечность.
Их могилы заросли бурьяном.
Их имена и деяния преданы забвению, а иногда позору и поношению».

Тхьамада не преувеличивает ради красного словца. Наши истинные герои не удостоены чести занять свое место в духовной жизни народа. Они не включены в программы изучения литературы и истории в системе среднего и высшего образования Ингушетии. Их место занято героями истории и литературы русского народа. Школьники не корпят над сочинениями об ингушских национальных героях. В их честь не названы улицы и проспекты. Об их подвигах не сняты фильмы. О них нет передач на радио и телевидении.

Имперская же пропаганда об абреках — партизанах или умалчивает, или преподносит их только в качестве бандитов и предателей… интересов империи, а на пьедестал героев возносит ингушей – изменников своего народа.

Следует подчеркнуть, что в предисловии речь идет только об ингушских офицерах и генералах, хотя сам Тхьамада в романе не ограничивает свою критику только ими и так пишет о чиновниках — ингушах: «Хакимы (начальники – Н.Л.) из наших – хуже чужаков, стараются бессовестностью перещеголять их, и голодные как пиявки».

Таким образом, все написанное писателем в предисловии имеет непосредственное, прямое отношение и к ингушским чиновникам — «общественным крысам, жрущим общественный пирог» (И.Губерман). Если говорить о наших чиновниках новейшего времени, то, как говорит мой друг, режиссер Мустафа Беков, «их задача охранять бюджет от народа». Естественно, что «стражи казны» денно и нощно озабочены прокладыванием от нее золотых ручейков в бездонную прорву своих и Хозяев зажравшихся душ. Они служат не Создателю и своему народу, а Империи в угоду своей алчности и подлости, продажности и гражданской трусости. Не могу вспомнить имени Ни Одного из них, кто был бы достоин нашего почитания или хотя бы элементарного уважения.

Исходя из содержания и характера предисловия романа, его идейной направленности оно заслуживает отдельной самостоятельной публикации, украшенной портретами тех, кто действительно достоин памяти народа. И его, как азбуку, ингушским детям необходимо заучивать с первых школьных лет.

В своем романе Исса Кодзоев не позволяет себе ничего такого, чтобы не соответствовало понятию патриотизма, в том числе и русского. Если следовать духу и логике русской исторической и литературной традиции, то русские на Кавказе – это оккупанты. Говоря словами из произведений русской литературы, они представляют собой «сборище нечестивых, творящих беззаконие, поганых и окаянных богоотступников со злокозненными и злобствующими сердцами». Сии «супостаты всем нам смерть показывают, издеваются, насилуют и убивают нас, и дома наши отнимают у нас, и нас же при этом позорят». С ними должно бороться во имя «спасения от чужеземного рабства и порабощения». А, состоящих на службе у захватчиков, ингушских изменников эта традиция обвиняет в том, что они «растлились умами своими и захотели соблазнам мира сего служить и в великой славе быть… И ради этого от Бога отпали, и к нему, супостату нашему, всей душой пристали».****

Все вышесказанное довольно легко можно было сформулировать своими словами. Однако с политической точки зрения было очень важно, чтобы о свалившейся на ингушей и другие народы Кавказа оккупационной напасти и нечисти сказать словами истинных русских патриотов. Исходя же из религиозно-нравственных позиций, Сопротивление кавказских абреков – партизан русской аннексии, как и борьба русских патриотов против оккупации своего Отечества, может вызывать только неподдельное уважение и восхищение.

Читая роман «Сулумбек Сагопшинский» и перечитывая другие творения писателя, испытывал внутренний дискомфорт, встречая в текстах характеристики русских, как гяуров. Постепенно пришло истинное понимание смысла этого слова, которое Тхьамада вкладывал в уста своих героев. Гяур – это искаженное арабское слово «Kiafir» (кафир). В переводе на русский язык оно означает: неверный, неверующий, отрицающий Бога, т.е., как писали русские патриоты, Богоотступник. Кому неверующий?! Кому неверный?! Ответ однозначен – Создателю (Аллаху, Господу). Захватчик, претендующий на чужие земли, жизни и добро с позиций всех Священных Писаний и есть Гяур – Неверный Господу и Неверующий в Единые для всех конфессий Божьи Заповеди и Неисповедующий их. При этом всегда и точно следует помнить, что конфессиональная и национальная принадлежность Оккупанта – Гяура, ни имеет никакого принципиального значения.

Гяурами для Иссы, вне всякого сомнения, являются также и ингуши – чинуши, вояки и полицаи, состоящие на службе у Империи, и помогающие ей травить собственный народ. И, в соответствии с русской литературной традицией, они тоже Гяуры, ибо «от Бога отпали, и к супостату нашему, всей душой пристали».

С полным основанием можно и говорить, и писать: русские правители с их воинскими полчищами и карательными «зондеркомандами» на Кавказе суть Гяуры – Богоотступники. Последнее соображение подтверждается и уже упомянутым причислением русскими патриотами к лику Богоотступников захватчиков своей Родины. Таковыми они считали: монголов, шведов, немецких крестоносцев, литовцев, крымских татар, поляков, французов и др., невзирая даже на то, что подавляющее большинство из них тоже исповедовали христианство.

И для нашего героя — Сулумбека не имело никакого значения, какой конфессии и национальности был его тюремный сосед — русский мальчик Коля Федотов, оказавшийся на нарах за кражу хлеба. Сулумбек жестко пресек попытку русского уголовника по кличке Аркан попользоваться мальчиком, как женщиной. Он приподнял этого гяура, как тюфяк, и растер его блудливое лицо о шероховатую стену камеры во Владикавказской тюрьме.

В связи с этим символична сцена с надгробным памятником на могиле первой жены Сулумбека, гречанки Елены Александроси, зверски убитой по наущению его преследователя и соперника – поручика Дубова. Елена, которая прежде чем стать женой Сулумбека приняла ислам, была захоронена в его отсутствие во дворе ее дома. Отец и брат поставили на могиле Елены крест. Абрек, лишь спустя какое-то время, сумел навестить могилу своей жены. Сулумбек «вытянул крест, поставленный у изголовья. Крест он не бросил, взял, отнес к самому забору и приставил к нему». Вместо креста он поставил на могиле мусульманскую стелу с полумесяцем и звездочкой. Свидетелем этой сцены стал брат Елены Федор.

Этот эпизод романа характеризует трепетное, бережное и уважительное отношение Сулумбека к символам и памятникам другой конфессии, стремление не задеть чувства ее последователей. Он не выбрасывает крест на свалку, не использует его для мощения улиц, строительства общественных зданий или хозяйственных построек, как это впоследствии, после депортации ингушского народа, делали аморальные представители осетинского народа из сословия Гяуров.

Сулумбек хранит верность своему неписаному табу на экспроприацию у грузин и конфискацию из царской казны на территории Грузии. В этом смысле очень показателен случай с попыткой экспроприации Сулумбеком 25 тыс. рублей у купца Арутюнова, в наказание за то, что тот внес большую сумму денег на содержание отрядов, организованных для поимки абреков. Узнав о том, что жена купца кахетинка – грузинка Саломе, он отказывается взять деньги и, извинившись за беспокойство, уходит. Какой обычный грабитель откажется от таких громадных денег из-за того, что жена жертвы, видите ли, грузинка и, естественно, христианка? Представление о том, что Сулумбек отказался от целого состояния можно получить, вспомнив масштаб денег того времени, когда цена одной породистой коровы была четыре рубля…

По-другому и быть не могло, потому что братство грузинского и ингушского народов идет из глуби веков, и русским колонизаторам не удалось разорвать узы этого кавказского родства и единства. Разве и сам Исса Кодзоев – почетный гражданин г.Тбилиси (с 2009г.), может назвать гяурами своих диссидентских друзей – грузин, которых он называет братьями и тираноборцами: Заури Кобалия, Индий Кобалия, Анри Саная, Эдеми Квиртия?! Все они вместе с Иссой отбывали наказание за тираноборство в Мордовских лагерях в 60-х годах прошлого века. Впоследствии друзьями Тхьамады стали и другие видные деятели грузинского национально-освободительного движения: Мераб Чухуа, Мераб Костава, Звиад Гамсахурдиа, Вальтер Жургая, Нугзар Циклаури, Дато и Вано Гигаури.

Сулумбек Сагопшинский не считает гяурами русских анархистов, приговоренных казаками к смертной казни через повешение и, откликаясь на их зов о помощи, освобождает из каталажки. Сулумбек и его друзья — абреки четко осознают, что им за это «земной награды не будет, вознаградит Бог за спасение людей от петли». Освобожденных анархистов переправляет затем к друзьям Сулумбека – грузинам, которые для него не гяуры, а достойные люди.

Анархисты, заключенные под стражу, в ожидании смертного часа долго терзались мыслью: «Неужели на всем белом свете не нашелся бы человек, который, не из корысти, а просто так чисто по-человечески, пожелал бы нас освободить?» Высшей оценкой Зелимхана Харачоевского и Сулумбека Сагопшинского, их благородства и мужества, бескорыстия и милосердия является ответ, который христиане — русские анархисты нашли на свой вопрос. Они приходят к заключению, что «на всем Кавказе им бескорыстно могут помочь только два человека – Зелимхан и ты (Сулумбек – Н.Л.). До Зелимхана – далеко, ты – ближе».

Мог ли Тхьамада в своем творчестве пройти мимо темы абречества? Это было невозможно по определению. Ведь все «мы родом из детства». Дед писателя Элбузко – «одинокий волк из тайпа Коазой», на генно – воспитательном уровне передал своему внуку любовь и восхищение народным героем ингушей. Элбузко и сам с 14 лет участвовал в абреческом движении. В его доме Сулумбек Сагопшинский неоднократно находил приют и отдохновение после очередной абреческой вылазки. Все это не могло не отложиться в душе писателя, чтобы вылиться впоследствии в образ благородного и отважного воина Сулумбека Сагопшинского.

Исса прожил долгую жизнь и он знает то, что невозможно забыть. И все это откладывалось в душе писателя, в которую Господь вдохнул частицу от своего Божественного огня. Топливом для этого пламени творчества были личные переживания писателя, испытанные на собственной шкуре и воспоминания, десятилетиями разрывающие ему сердце. Всем своим существом он видел и слышал, осязал и прочувствовал и вобрал в себя трагедию жизни народов Кавказа под пятой русского оккупанта, и, в особенности, ее депортационную кульминацию.

Его душа перезагружена этой горючей смесью. Личные впечатления писателя, придавленные тяжким грузом воспоминаний и чувств, пережитых его родственниками и друзьями, знакомыми и просто соотечественниками, переплавились в его душе в символы и образы, мечты и надежды. Они остались жить навечно, запечатленные в его творениях: «Монолог дьявола», «Обвал», «Над бездной», «Сердца отважных», «Сулумбек Сагопшинский»…

И еще одна важнейшая причина, по которой Исса Кодзоев не мог не писать на тему кавказского абречества заключается в том, что он, творя художественный образ Сулумбека Сагопшинского, как и автор «Жития Сергия Радонежского», был обуреваем мыслью, что «молчанию предать, как будто в пучину забвения погрузить».

Замыслы же о создании жизнеописания того или другого героя приходят к писателю от Всевышнего. Так, например, Тхьамада поведал мне, что, после окончания романа о Сулумбеке, абрек – воитель Ахмед Хучбаров стал преследовать его, являясь к нему то во сне, то в полуяви с одним и тем же вопросом: «Почему ты не пишешь мою историю? Разве я не был героем народа?!»

Мог ли мальчик Сулумбек, став взрослым, не вступить на тяжкую и героическую стезю войны с Русской империей? Это было ему предписано свыше, вписано в скрижали его судьбы. Детство и юность – это плацдарм, с которого начинается завоевание позиций чести или бесчестья, отваги или трусости, милосердия или равнодушия, которые и оставляют нас в памяти потомков или швыряют в бездну забвения. Первооснова этого плацдарма – Всевышний, воспитание и характер. Как видим, в случае с нашим героем, у него есть основательная сердцевина личности, которая и обусловила именно тот образ жизни и те поступки, которые сделали его национальным героем ингушского народа.

Так, какие же черты характера Сулумбека предопределил Господь, и вложили в его душу своим воспитанием родители? У него развито обостренное чувство справедливости. Случай в школе: избил своего однокашника, за что отец, не разбираясь, подверг его родительской экзекуции. Наказание он перенес с достоинством, «не был напуган, не шмыгал носом и не просил пощады». Но он твердо и серьезно требует у отца объяснить причину его гнева и, что ему (!) «сперва следовало отделить ложь от правды, а побить всегда успеется».

Совместный поход в школу выяснил, что мальчик Хуци, придя в школу в новой бухарской шапке, нанес оскорбление чести и достоинству не только Сулумбека, но и его отца: «Твой отец Гоараж все лето роется в земле, как червь, а зимой – в навозе, как майский жук! Он никогда не купит тебе такую (шапку – Н.Л.), если даже будет рыть землю рылом, как дикий кабан». За это Хуци и был побит Сулумбеком.

Но, тем не менее, отец говорит сыну: «я побил тебя заслуженно». Хуци «нанес нам оскорбление языком… и ты тоже ответил ему вначале языком. Это женщины парируют языком на язык. У мужчин для этого на поясе кинжал». Может показаться, что он взращивает в сыне агрессивность, но на зимних каникулах вручая сыну в подарок кинжал, отец говорит: «Носи, но помни: за каждый его взмах мужчине приходится отвечать перед другими; и за не взмах в нужном месте приходится отвечать перед своим мужским сердцем до самого могильного холмика. Бояться никого не надо, кроме Бога, но и прыгать на людей не надо, как драчливый петух».

Насколько я понимаю, отец Сулумбека вкладывает в свои слова следующий смысл: твой соперник должен во всем твоем облике, в выражении глаз и в мимике лица увидеть и почувствовать такую отвагу и непреклонность, перед которой он стушуется и «ударится в бега».

Свидетельством общепризнанной черты характера Сулумбека – бесстрашия и неукротимости, является история с бодливым бычком. Еще, будучи подростком, он спас девочку, на которую мальчишки натравливали бычка. Совершив поступок настоящего мужчины, наш будущий абрек не бежит стремглав с места происшествия: он готов нести ответственность за свой вынужденный проступок. Старик Иэсолт — свидетель того, как он перерезал горло драчливому бычку, говорит ему: «Что ты наделал? Будет большой скандал. Хозяин этого животного очень неприятный человек. Может, тебе быстрее уйти отсюда и сообщить своим родным? Могут сгоряча побить». Сулумбек отвечает: «Нет, Дади, меня бить безнаказанно нельзя».

Когда заявившийся хозяин бычка приготовился излить яд оскорблений в адрес отца Сулумбека, мальчик процедил сквозь зубы: «Побереги тебя Бог сказать плохое слово о моем отце». Тот «по стальному блеску глаз понял, что мальчик готов пустить в ход кинжал, сорвись с его губ неблагородное слово». Хозяину бычка пришлось подавиться, прущей из него желчью слов.

Откуда в мальчике эта готовность нести ответственность за совершенный им проступок? Конечно, от отца, который «не любит болтунов, лентяев и трусов». Сулумбек убежден в том, что отец не будет его ругать. Он знает, что отец бы «поругал, если бы узнал, что сын не отозвался на зов о помощи. Он говорит: сутары и зовзы (жадюги и трусы – Н.Л.) пусть умрут в колыбели».

Сулумбек не по годам рассудителен. Старику Иэсолта он говорит: «Дади, уйти бы тебе отсюда. Зачем тебе вмешиваться в это дело? Ты старый человек, а эти люди могут не уважить твои седины, тогда я их накажу». И позже Иэсолт рассказывал отцу девочки: «Он был готов сразиться с ними насмерть».

Наивысшая категория смелости — прямолинейность и гражданское мужество, без которого невозможно пойти против общественного мнения – это весьма редкое качество человеческого характера. Сулумбек Сагопшинский им обладает в полной мере. На окраине Инарков идет Сесарий Ловзар (древний священный ритуал) с играми, песнями и танцами. Мунда-молла, он же хаджи, он же по совместительству злобный трус и доносчик, худющий, с жиденькой бородкой и глазками навыкате, ворвался в середину веселящихся людей и начал вопить: «Прекратить этот балаган! Я не позволю в своем селе сучьи игры! Вы не мусульмане! Вы все здесь язычники! Топливо для Ада!» И следом из его рта полился мутный поток бранных слов.

Люди молчали, связанные круговой порукой общепринятого мнения о том, что дийша нах (знатоки исламского вероучения – Н.Л.) вне критики. Но вот в круг инаркинцев въехал Сулумбек и, не сходя с коня, швырнул прямо в лицо псевдомулле тяжкие и непереносимые для настоящего мужчины слова: «Ты самый большой йовсар (босяк, бродяга – Н.Л.) в этом селе. Вся ваша семья была курокрадами. А ты, по трусости своей, и на это не был способен. Если кто-то из села пойдет в Ад, то ты будешь первым, за гнилую душу. Муталим Тахир по твоему доносу второй год мается во Владикавказской тюрьме. Не будь этой хаджийской ленты, я отхлестал бы тебя плетью. А ну пошла вон отсюда, паршивая собака!»

И эта трусливая, оплеванная псина, не оскаливая зубов, и даже не повизгивая гаденько и угодливо, униженно и покорно поплелась в свою сучью конуру…

Сулумбек наделен чувством ответственности и долга. Он не принимает предложения отца о продолжении учебы во Владикавказе или Кизляре, потому что ему стыдно: «Я не хочу сидеть на шее семьи. Это будет стоить больших средств. Я не стану обузой для семьи. После школы я вернусь домой и буду помогать тебе и братьям. Воти, для чего мне дальше учиться? Чтобы стать талмачом или писарем? Или пойти в армию, чтобы заработать золотые погоны и шелковые аксельбанты? Талмачи и писари – бессовестные люди, обманщики, а те – просто хвастуны». В его последних словах выражено неприкрытое презрение народа к продажным, хотя и «выбившимся в люди» ингушам.

Сердце Сулумбека переполнено чувством собственного достоинства. Начальник Владикавказской тюрьмы, в которую угодил Сулумбек, капитан Казанцев характеризует его следующими словами: «оскорблений не сносит, отвечает незамедлительно». Позже в Грозненской тюрьме вор по кличке Калган, который славился среди кавказского ворья необыкновенной жестокостью и физической силой потребовал от Сулумбека, чтобы он поцеловал парашу, а затем его ноги. «Дальше было все как взрыв гранаты…» Сулумбек оглушил Калгана… затрещиной, подтащил к параше и стал бить мордой о его чугунную крышку. Так «состоялось целование параши» Калганом. На вопрос начальника тюрьмы, полковника Арефьева, «за что Калганова изуродовал?» Сулумбек дает ответ, предельно четко характеризующий сердцевину его характера: «Не хотел парашу целовать… И ноги чужие целовать не хотел. Лучше умереть».

Всевышний и родители наделили его сердце добротой и милосердием. У старика Ади, когда он занимался вывозом урожая кукурузы, сдохла старая кляча. Проливной дождь. Ждать помощи неоткуда. Единственного сына Алсбика убили гяуры и остались они с женой Моаши одни. «Родные племянники – никчемные люди: лентяи и проходимцы-воришки». Старик в состоянии полной безысходности. Подъехал Сулумбек, тоже свозивший свой урожай. Узнав в чем дело, он, оставив свой воз доверху груженый кукурузой, впряг лошадь в арбу старика Ади, и до утра вывозил урожай чужого человека. Все это без лишних слов. После этого Сулумбек неделю провалялся в постели между тяжелым сном и горячечным бредом, раздираемый на части то жаром, то холодом.

Когда Сулумбек выздоровел, старик Ади спросил у него: «Ты на старика не обижаешься?» — «Дади, я бы до самой могилы обижался на себя, если бы оставил твой урожай в поле». В этих словах весь Сулумбек с чувством стыда, отрезающим ему путь к совершению бесчестного поступка.

Он в ту ночь принял только то решение, которое мог принять и осуществил только тот единственно возможный для него, в силу воспитания и характера, поступок. Дорогого стоят для восемнадцатилетнего юноши слова старика Ади: «Когда я умру, хочу, чтобы ты уложил меня в лахьту (ниша в могиле – Н.Л.). Господь, говорят, прощает тому, кого уложили на вечный покой милосердные руки».

Благородство Сулумбека проявляется в прощении им своего кровника Муно, который убил его брата Игло. Он простил, потому что от самого кровника узнал обстоятельства этого убийства: его непреднамеренность и случайность. Во-вторых, Муно осознавал и признавал свою вину. В-третьих, Сулумбек видел мужественную готовность кровника принять смерть, хотя у него была возможность оказать вооруженное сопротивление. Еще одну важнейшую причину прощения он объясняет самому Муно, отвечая на его вопрос: «Почему ты так поступил со мной? Ведь я заслуживал смерти?» — «Галгаи истребляют лучших из себя, оставляя для потомства самых слабых и никудышных. Эти никудышные останутся жить и плодиться. Власти тоже сознательно отстреливают самых правдивых и отважных среди нас. Если дело пойдет и дальше так… от народа останется один мусор».

Благодаря этому поступку, по словам еще одного героя романа Тарко-Хаджи Гарданова, Сулумбек, еще не успевший стать знаменитым абреком, «во мнении народа из утеса вырос в гору».

Ко всем перечисленным достоинствам Сулумбека Бог и природа одарили его богатырской статью и силой. В Грозненской тюрьме, по просьбе сокамерников он завел лом за спину, а затем, уцепившись руками за два его конца, поднатужился и соединил их в области живота. С тех пор и пошла гулять по каталажкам и тюрьмам Кавказа его кличка — Ломом Подпоясанный.

Человек с таким бесстрашием и прямолинейностью, добротой и милосердием, достоинством и благородством, статью и богатырской силой оказывается на пути местного пристава Чалкина (по-ингушски пирстоп – Н.Л.). Этот эпизод романа стал прологом, началом похода Сулумбека в абречество и… в бессмертие. Что такое пирстоп Чалкин? Эта мелкая имперская шпана, установившая неписаную обязанность туземцев из ингушского села Сагопш поочередно и ежедневно ублажать его чрево вареной курицей с галушками и бутылкой водки. Если не будет водки, то кормить надо не один, а два дня. Так, видите ли, он установил… Чалкин — вымогатель и к тому же крохобор-рецидивист, который жрал бы и жрал чужие куры, заливая их водкой, если бы на его пути к «корыту» не встал двадцатилетний Сулумбек.

Писатель дает великолепную психологическую зарисовку их встречи, которая заслуживает более подробного изложения. Пристав, придя за своей «кормёжкой» в дом Гоаравожевых, увидел приготовленную для него курицу и бутыль водки и от удовольствия крякнул: «Молодец матушка – ингушка…» За столом, на почетном месте сидит Сулумбек, который не оказывает никаких знаков внимания и уважения такой значительной особе, заявившейся потешить свое чрево…

Он говорит Чалкину: (!) «Садись, если хочешь… не хочешь стой…» Сулумбек наливает себе полный стакан водки и медленно, смакуя, выпивает до дна и принимается за курицу. Пирстоп опешил от невиданной наглости басурманина, и в ярости завопил: «Ты… Ты чего это творишь, абормот… моя водка… для меня поставлена… курица…» Сулумбек ел и делал вид, что не замечает пристава. «Ах, ты, сукин сын! Нагленыш! Я же тебя…», — заорал пирстоп и занес руку для удара, но Сулумбек перехватил ее, заломил за спину и пинками под зад выпроводил вон из дома и со двора.

Какая бы получилась киносцена! Представитель империи, гроза Сагопша впал в ступор из-за того, что у него отняли единственную любовь: курицу с пойлом – плод его крохоборского вымогательства… Пирстоп готов биться за нее, не щадя живота своего. Однако результат плотоядных рейдов империи в лице Чалкина по чужим курятникам оказался весьма плачевным и позорным: «пирстоп при сабле на одном боку, револьвере на другом боку – и пинки под зад…»

Пристав ответил Сулумбеку не так, как следовало бы ответить настоящему мужчине: местью в поединке или извинением, а именно так, как и подобает имперскому человечку — низостью и коварством в форме доносов. При этом, однако, в своих донесениях «о подрывной, террористической деятельности» басурманина Сулумбека он утаивает правду о перипетиях систематического пожирания сагопшинских кур с водкой и позорной экзекуции. Пирстоп обвиняет братьев Гоаравожевых в том, что они «возмущают односельчан против власти, укрывают абреков…» Вслед за доносами начинаются обыски. Сулумбек пытается урезонить пирстопа при встрече один на один, но подлец ответил оскорблениями и был избит нагайкой до потери сознания. Через неделю Сулумбек был арестован, и брошен во Владикавказскую тюрьму.

По логике некоторых читателей романа, Сулумбека нельзя считать настоящим героем, потому что он сам своей, якобы, «хулиганской выходкой» спровоцировал конфликт с далеко идущими последствиями. Сулумбек не сделал ничего такого, о чем бы не мечтали мужчины Сагопша, и в свои пинки он вложил всю накопившуюся ненависть сагопшинцев к империи, смеющей хозяйничать в их доме, на их земле.

Когда об этом эпизоде и об этом мнении зашла речь с Иссой, он рассказал мне ингушскую притчу, которая не нуждается в комментариях. «Моцаг1а хиннад из. Цхьан йо1а кулгаш тоха т1абеттабеннаб. Кхеста яьй. Т1акха г1улакх къостаде гулбенача наха хаьттад: «Фу белгало яь цар хьона даьчоа?» — «Чухьара барзкъаш эттадаьд цар». Цхьан яхь йоацача воакхача саго аьннад: «Даьра этта дергдацар 1а хьайга 1оийжа аьаннача хана хьо 1оийжа яларе-м».

Некогда, отморозки изнасиловали девушку и скрылись. Люди, собравшиеся для выяснения обстоятельств этого гнусного поступка, спросили у девушки: «Какие есть признаки или знаки надругательства над тобой?» Девушка, не поднимая от стыда головы, еле слышно прошептала: «Они изорвали в клочья мое нижнее белье…» Один из стариков сказал ей назидательно: «Они бы его не изорвали, если б ты легла, когда этого они от тебя потребовали…» (Перевод – Н.Л.)

По сути своей требование Чалкина – отрыжка системы «кормления», которой Русь была официально больна в 12 – 16 веках. Она предусматривала содержание должностных лиц за счет населения. «Корм» давался натурой… хлебом, мясом, сыром и т.д. В 1555г. по указу царя Ивана Грозного «кормления» были отменены. Однако, как видим, «болезнь» была неизлечима, и русские Чалкины органически не могли и по сей день не могут расстаться с въевшейся в кровь и плоть привычкой «кормиться» за чужой счет.

С позиций уголовного кодекса Российской империи («Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», Санкт-Петербург, 1845г.) действия Чалкина расцениваются как лихоимство, высшей степенью которого признавалось вымогательство. Под ним подразумевается взимание «всяких неустановленных законом поборов деньгами, вещами или чем-либо иным, всякая прибыль или иная выгода, приобретенная притеснением или же угрозами и вообще страхом притеснения» (статья 406, пп. 1 и 3).

Ответственность за вымогательство наступает, сколь малозначительной ни была бы сумма денег или цена вещей, полученных лихоимцем – вымогателем. Он подлежал лишению всех особенных прав, ссылке в Сибирь с тюремным заключением до трех лет либо отдаче в исправительные арестантские отделения на срок от 5 до 6 лет (ст. 402).

Лицами, «прикосновенными к преступлению» или, по-современному соучастниками, признавались попустители, укрыватели и недоносители (ст.16, 316). Они подлежали наказанию за непринятие «мер для прекращения сих злоупотреблений, изобличения и наказания виновных или явно им потворствовали» (ст. 409).

Однако, империя не могла судить ни вымогателя – крохобора, ни других лиц, «прикосновенных к преступлению», потому что, как пишет в романе Исса, царская «администрация на Кавказе придерживалась строгого правила, что в споре пришлых с местными всегда виноват «басурманин». Подобного суда не могло быть, главным образом, в силу того, что сама империя исполняет роль не только покорителя и усмирителя Кавказа, но и лихоимца – вымогателя земель и других богатств покоренных туземцев.

Спустя 117 лет после судилища над Сулумбеком взглянем на него с позиций «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845г.» и прецедента из юридической практики российского правосудия.*****

Генерал-губернатор Санкт-Петербурга Трепов приказал примерно наказать, не снявшего перед ним шапку, заключенного Боголюбова. Он был подвергнут порке розгами, не взирая на то, что такое наказание было запрещено законом. 24 января 1878г. Вера Засулич, придя с формальным поводом на прием к губернатору, дважды выстрелила ему в живот и нанесла тяжелые ранения.

Адвокат Веры Засулич П.А.Александров в своей блестящей речи на суде показал, что истинной причиной, движущим мотивом совершенного ею покушения является «вся совокупность беззаконных и неправомерных действий генерала Трепова». Она навела пистолет на градоначальника в знак «протеста против поругания над человеческим достоинством». И не Вера Засулич, а Трепов должен был занять скамью подсудимых, «чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников». Эти и другие доводы П.А.Александрова http://az.lib.ru/a/aleksandrow_p_a/text_0020.shtml«>обусловили вынесение оправдательного вердикта присяжными заседателями.

Теперь проведем сравнительный анализ преступного деяния и проступка фигурантов двух этих судебных дел. Генерал Трепов оскорбил честь и достоинство одного заключенного, а пристав Чалкин измывался над всеми жителями с. Сагопш.

Вера Засулич защищала честь и достоинство одного человека, Сулумбек Сагопшинский – всех своих односельчан.

Она покушалась на генерал-губернатора столицы Империи, Сулумбек Сагопшинский – на мелкую имперскую сошку – пристава.

Вера Засулич осуществила возмездие пулями, а Сулумбек Сагопшинский – пинками под зад и нагайкой… Масштабы преступления Веры Засулич и проступка Сулумбека Сагопшинского явно несоизмеримы.

Чалкин, как и его преемник на посту пристава Богуславский, совершил антигосударственное деяние, потому что он «народ здешний вздумал против царя возмущать!»

Вера Засулич оправдана. При вынесении вердикта и приговора присяжные заседатели и судья А.Ф.Кони учли, как аргументы адвоката, так и смягчающие обстоятельства преступления, совершенного «вследствие сильного раздражения, произведенного обидами, оскорблениями и иными поступками», которые перенесла обвиняемая (ст. 140 Уложения).

В суде же над Сулумбеком Сагопшинским не было констатации того факта, что причиной, движущим мотивом его проступка является «вся совокупность беззаконных и неправомерных действий» пристава Чалкина. Не заострено внимание на то, что его проступок стал формой протеста против надругательства над честью и достоинством как его самого, так и односельчан. Суд также не счел нужным, в соответствии с законом, привлечь Чалкина к ответственности и приговорить к каторжным работам, дабы устранить «причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников». Без учета этих и других вышеизложенных доводов Сулумбек был осужден на три года тюремного заключения.

Единственный вид наказания, который заслуживал за свой проступок Сулумбек, должен был состоять в том, что его надо было пожурить за него и наложить штраф размером в четыре рубля за физический и моральный ущерб, причиненный официальному представителю власти. Этот штраф за него с удовольствием внесли бы односельчане. Суд должен был учесть, что протест Сулумбека вылился в форму молодецкого куража в силу отсутствия жизненного опыта. Он же просто землепашец двадцати лет, а не политик, который бы организовал митинг против вымогательства или обратился бы в суд…

Какова нравственная и политическая подоплека того, что произошло с Сулумбеком Сагопшинским и другими героями и антигероями нашего романа? Вымогательство кур и водки – это моральная экзекуция, которой подвергаются жители Сагопша. Это также яркое свидетельство не только вопиющего нравственного убожества и крохоборства уголовной шушеры — пирстопа, но и дьявольской алчности стоящей за ним Империи.

Как заключает Исса Кодзоев – литературно-общественный защитник Сулумбека Сагопшинского и обвинитель империи, им «мало того, что они с нами сделали: земли забрали, людей убили, других в Турцию продали?..» Им мало того, что они сотворили при усмирении Ингушетии, о котором Сулумбек хорошо помнит со слов своей матери, когда «солдат держал поднятую винтовку со штыком, а там – ребенок, еще живой. Казак скачет по улице, а на пике голова женщины с волосами. Вы думаете, что мы это забыли?»

Нет, не забыли и не забудем!.. Машина Русской смерти пришла в горы Кавказа и уже более 200 лет методично и безостановочно, безжалостно и массово перемалывает жизни покоренных, калечит их судьбы, кромсает языки и культуру. В качестве гарнира и приправы к кровавому блюду из миллионов загубленных кавказцев, русские колонизаторы еще смеют требовать от их соотечественников «корм» в виде курицы с водкой по минимуму и нефти с другим добром по максимуму.

Именно поэтому Зелимхан Харачоевский, Дато Туташхиа, Сулумбек Сагопшинский, Атабай Карачаевский, Ших-заде Кубинский, Кири Буба Икринский и другие кавказские абреки — не разбойники и грабители, каковыми их представляет имперская власть, а партизаны — экспроприаторы, «берущие маленькую толику от того, что у нас и у наших отцов отняли силой. То, что они, абреки, у царя берут, все равно, что крохи с его стола. А пирует он на этом столе за счет нашего добра».
Так, с начала 20 века в имперские закрома льются потоки чеченской и ингушской нефти, а оттуда капают ручейки бюджетных отчислений – милостыни Русской империи туземцам. Первый факт не афишируется, а о втором, брызжа ядовитой слюной шовинизма, беспрестанно верещат имперские власти и ее СМИ. Таким путем колонизаторы внушают русскому народу миф о дотационности, нахлебничестве ингушей, чеченцев и других народов Северного Кавказа. Исходя из имперско-воровского правила «Держи вора!», разбойная и мародерская власть России и ее идеологические трещотки, искусно навязывают Русскому Ивану лозунг: «Хватит кормить Кавказ!»

Действительно, хватит нам кормёжки – подачки, выделяемой из щедрот дарованных нам Господом и украденных у нас Империей! Мы, уж как-нибудь сами продержимся, как держались тысячелетия до прихода русских колонизаторов на Кавказ!

По большому счету, богатство Руси в ее исконно русских рубежах прирастало завоеваниями земель и природных ресурсов всех порабощенных народов. Для того, чтобы убедиться в этом достаточно взглянуть на географическую карту, где указаны месторождения полезных ископаемых, нефти, газа и других природных ресурсов. Географическая карта природных ресурсов Русской империи является неопровержимым свидетельством и ярким доказательством дотационности и нахлебничестве нашей, не матушки, а злокозненной и злобствующей мачехи — Расеи…

Каково это было, интересно, русским кормить нацистских оккупантов?!.. Помнишь, Русский Иван, как захватчик твоей земли, твоего Отечества бесцеремонно и нагло вламывался в твой дом и требовал: «русиш швайн, дафай бистро яйко, млеко, курка?!» И тогда русские Зелимханы и Сулумбеки становились партизанами, но не для того, чтобы мстить нацистскому борову за «яйко, млеко».

В партизанских листовках оккупационного лихолетья русские патриоты писали: «Дикие орды Фашистских бандитов, временно захватившие часть территории, грабят наше добро, убивают наших отцов и сыновей, насилуют наших жен, сестер и дочерей, разрушают наши дома. Отомстим за слезы и кровь дорогих нам людей, за осквернение нашей земли, за поруганную честь!»

Русский Иван может мне возразить, что это совсем другое дело, другое время. Ведь это общепризнанный враг человечества – фашистский выродок напал на Отечество и месть ему оправдана. И, вообще, это не корректно сравнивать нацистов с русскими «сеятелями цивилизации». С каких это пор неуемная алчность и ненасытное властолюбие стали признаками цивилизованности?!.. Если это так, то Чингисхан и Адольф Гитлер тоже несли «свет цивилизации» русскому народу…

В нашем случае факты свидетельствуют об обратном. Нацистская оккупация непосредственно русских территорий СССР продолжалась 3,4 года или 41 месяц (с июня 1941г. по декабрь 1944г.), а русская оккупация Ингушетии и всего Северного Кавказа длится более 200 лет или 2 400 месяцев. То есть, время русской оккупации Кавказа в 59 раз больше времени нацистской аннексии русских земель.

Во-вторых, за годы войны погибло 21,6 млн. русских. Это составляет 16,2 % от общей численности русских в 132,8 млн. накануне Великой Отечественной войны.

Ингушей перед депортацией 1944г. было 134 178 человек, из них в результате коммунистического геноцида уничтожено 50 660 чел., что составляет 37,8 % населения.******

Русский Иван, поставь рядом эти две цифры — 16,2 % и 37,8 %. Сравни и ужаснись… Выходит, что ингуши из-за депортации, осуществленной русским коммунизмом, потеряли в процентном соотношении в 2,3 раз больше своего населения, чем русские от нацистской оккупации. В количественном соотношении ингуши лишились почти каждого третьего человека (если быть точным — 2,64), а русские — каждого 6-го (6,1). В новейшее время, в Русско – Чеченских войнах, ты, Русский Иван, убил более 250 тыс. чеченцев, т.е. каждого четвертого из них. Из этого ужасающего воображение мартиролога 50 тыс. составляют дети, т.е. каждый пятый от общего числа уничтоженных чеченцев…

Русский Иван, еще раз акцентирую твое внимание: русских истребляли нацистские захватчики, а ингушский, чеченский и другие репрессированные народы уничтожали русские оккупанты. Первое в твоих глазах является ни чем иным как зверством фашистских изуверов, а второе почему-то не более чем вполне обоснованным актом устрашения туземцев и гарантией сохранения, «огнем и мечом» сколоченной, «территориальной целостности» Расейского государства. Борьба с нацистскими интервентами – это, по верному мнению Русского Ивана, Великая Отечественная и Священная война, а Сопротивление кавказских абреков – партизан русской оккупации, в соответствии с политикой и моралью двойных стандартов – это разбой и бандитизм…

Есть еще одна ключевая, очень существенная деталь. Нацистские преступники прошли через Нюрнберг, а русские оккупанты и по совместительству авторы перманентного геноцида ингушей, чеченцев и других репрессированных народов не понесли никакого наказания. Вайнахи за послевоенное время прошли через выживание в местах выселения, половинчатость восстановления поруганных депортацией прав, геноцид конца 20-го – начала 21-го столетий. Сегодня они, как и другие народы Северного Кавказа, существуют в условиях государственного террора, творимого Русской империей.

Надеюсь, что читатель простит мне историко-юридические и политические экскурсы: их цель в том, чтобы глубже понять мотивы и поступки героев романа, и более выпукло и жестко показать неизменность национально-карательной политики Русской империи, постоянно меняющей свои вывески. Подтверждением этой мысли является и дальнейшая судьба Сулумбека Сагопшинского.

«Вернувшись из тюрьмы, Сулумбек дал себе зарок жить тихой, мирной, крестьянской жизнью». Наш герой, не успевший избавиться от наивности и в силу страстного желания жить мирной жизнью, искренне заблуждается. Ведь никуда не делся его независимый и гордый нрав настоящего мужчины. Во-вторых, ингушский народ не избавился от системы имперского гнета и издевательства. Столкновение двух этих причин исключает возможность мирной жизни для Сулумбека. Тем более, что он уже попал на заметку коварных и продажных «государевых слуг», которые, как и современные каратели, не преминут использовать фактор Сулумбека для продвижения по службе и пополнения своей личной казны.

Так оно и произошло. На Сулумбека поступил донос о том, что он не исправился и, якобы, увел стадо коров у Гажи-юртовских казаков. Автором доноса был Богуславский, преемник Чалкина на посту пирстопа, пропойцы и соискателя «корма».

Масштаб никчемности Чалкиных можно представить себе предельно ясно, прочитав характеристику Тхьамады о сущности русских завоевателей: «на Кавказ приходят самые худшие из них, самые трусливые, а трус он всегда защищается коварством и подлостью. Разумный и честный человек, когда его сюда посылают, должен спросить: «Неужели эта земля пустует, и у нее нет хозяина? А если там кто-то живет, то я должен буду его притеснить. Это насилие и несправедливость. Я не хочу быть захватчиком».

Но и среди этого скопища завоевателей, не имеющих «ни чести, ни доблести, ни совести» зачастую находятся люди, не растерявшие этих качеств. Одним их них был начальник Владикавказского округа Котляровский, о котором среди горцев шла молва как о благородном человеке, знающем цену мужскому слову: «сам слово свое бережет и дающему верит». И, что удивительно, он даже может принять у горцев присягу о своей невиновности, произнесенную на Коране.

Воспользовавшись этим обстоятельством, Сулумбек сумел вместе с уважаемым муллой – знакомцем Котляровского, прорваться к нему на прием и принести присягу о своей невиновности на Коране. Этот факт подарил Сулумбеку полтора года мирной жизни, которая заканчивается после перевода Котляровского на службу в Тифлис.

После очередного доноса пристава Богуславского его арестовали. Сулумбек, понимая, что обречен оказаться в тюрьме, совершает дерзкий побег от стражи из семи казаков. Пристава Богуславского, оборвавшего его мирную жизнь, он подкараулил по дороге из Владикавказа и убил. Вскоре после этого снова, по доносу ингушского офицера-предателя Хаки, Сулумбек арестован и осужден на каторжные работы.

И вот он снова в Грозненской тюрьме. Здесь судьба сводит его в одну камеру с Зелимханом Харачоевским. Описание писателем этих Достойнейших мужчин пронизано восхищением перед их благородством и мужеством, их вечным добрым подтруниванием друг над другом, которое вызывает смех и улыбки, как окружающих их людей, так и читателей. Эти сцены, как и многие другие в романе, написаны с искрометным юмором, которым Исса Кодзоев владеет в совершенстве как в непосредственном общении с ним, так и в своих книгах.

Абреки совершают, единственный на тот момент в истории Грозненской тюрьмы, побег, который они не могли не совершить, потому что, как считает Зелимхан Харачоевский: «Век неволи даже сытой, не стоит одного дня свободы, от восхода до заката!»

Почему в моей статье всегда рядом стоят имена Зелимхана Харачоевского и Сулумбека Сагопшинского? Потому что их поставили бок о бок реалии тюрьмы и абреческой жизни, сделавшей их побратимами. Потому что мой Тхьамада поставил их плечом к плечу. Потому что сам Сулумбек Сагопшинский считал его тамадой. После побега он говорит Зелимхану: «Я доволен тобой, как тамадой. Если бы ты полез в пролом первый, я бы в тебе усомнился: так поступает тот, кто больше боится за себя. Ты выпустил своих товарищей, сам пошел последним. Так поступает къуонах (мужчина). Второе, что я оценил – это поступок с ногайцем. Когда нужен буду, позовешь. С тобой пойду хоть куда».

Для Сулумбека с той поры начинается настоящая абреческая жизнь. Он бескомпромиссно и беспощадно борется с царской администрацией, неся возмездие наиболее ее злобным носителям, карая доносчиков, защищая обездоленных, помогая им деньгами, изъятыми из царских банков и у богатеев. За эти нелегкие годы он дважды будет награжден любовью двух красавиц и душой и телом: гречанки Елены и ингушки Залимат. Судьба вознаградит его дружбой с настоящими мужчинами: Зелимханом Харачоевским и другими настоящими людьми, независимо от их национальности и конфессии.

Все это читатель узнает и прочувствует сам, ведомый талантом Иссы Кодзоева, а я ограничусь тремя частями кульминации романа. Первая ее часть, связана с осадой с.Сагопш карательным воинством во главе с генералом Михеевым. Численность карателей в несколько раз превосходит общее число сагопшинцев. Перед ними поставлено условие выдачи Сулумбека Сагопшинского, в противном же случае, село будет сожжено дотла, а его жители депортированы в Сибирь.

Когда-то монголы, завоевывая и опустошая Русь, гнали перед собой, в качестве живого щита, плененных русских женщин, детей и стариков. Преемники монголов на пути завоеваний – русские колонизаторы, имея многократное военное преимущество, прячась за спинами ингушских женщин, детей и стариков ведут борьбу против одного своего неукротимого врага – абрека Сулумбека Сагопшинского. «Навряд ли среди них нашелся бы хоть один, который бы согласился выйти на поединок с первым попавшимся ингушом и чеченцем, не то что абреком. Эти генералы и в уборную ходят с вооруженной охраной». Абреки «имеют дело с плебеями в воинских одеждах».

Узнав об осаде Сагопша и требованиях генерала Михеева, Сулумбек сдается на условиях того, что немедленно будет снята осада села, а он сам будет расстрелян, а не повешен. Михеев дает слово русского офицера, цену которому вскоре узнает весь покоренный Кавказ.

Сулумбек сам сдается врагам ради спасения Сагопша, «чтобы у обездоленных женщин и детей не было повода упрекать» его. Он прекрасно осознает, что враги «не простят ему ни его дерзость, ни мужество, ни тем более жажду утверждения на земле справедливости. О-о-о! Эту-то справедливость и тех, кто любит ее, гяуры ненавидят свирепо, потому что они враги свободы и справедливости». Душа абрека готова к смерти за эти свои принципы. Он с полным правом мог бы повторить слова русского патриота — рязанского князя Юрия Ингваревича, сказанные им перед началом сражения с войском Батыя: «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть».

Тем временем, пока Сулумбек сидит в камере в ожидании смерти, его жена Залимат идет на прием к наместнику Кавказа Воронцову-Дашкову, чтобы просить его… расстрела, а не виселицы для ее мужа. Это вторая часть кульминации. Перед встречей наместник дает напутствие своему помощнику Княжинцеву: «Как придет к нам завтра эта марушка Гараводжевская, да повалится нам в ноги, будет плакать и просить о помиловании супруга, ты поднимать ее не спеши. Пусть поползает, да порыдает, унизится, как и положено сословию ейному, тогда и поднять можно, проявить нашу милость».

Однако надежды наместника на унижение жены знаменитого абрека не оправдались. С одной стороны, гордая и красивая горянка, в глазах и твердой походке которой не было ни грана униженности, а «вся ее фигура выражала неподступность». Она не удостоила его – наместника Империи, даже поклоном головы! С другой стороны, не ожидавший такого оборота событий ряженый Пигмей… в позе Ермолова.

Залимат говорит, смотря прямо в глаза наместника, что «половодье несет ее Бог весть куда». Она ухватилась за ветвь, но этого недостаточно для спасения: нужна вторая ветвь. Наместник спрашивает ее: «не муж ли ее Саламбек-разбойник» является первой ветвью? Он получает совершенно неожидаемый им ответ: «Муж сам по себе в этом деле мало что значит. …Отвага и бескорыстие мужа моего известны. Не каждой женщине выпадает жребий быть женой такого человека». Первой ветвью спасения Залимат называет слово, данное генералом Михеевым Сулумбеку.

Граф Воронцов-Дашков: «Смею предполагать, что вторая ветвь – это я?» — «Не вы, Ваше Сиятельство, а Ваша честь». Наместник медленно опустился в кресло. Граф не знал как себя вести в данной ситуации. Впервые проситель говорил с ним таким образом. Залимат дала ему прийти в себя» и продолжила: «Храбрые люди должны уважать друг друга, даже если они враги. Окажись Вы пленником моего мужа, и приди Ваша жена к нему, как я пришла к Вам, — Ваша жена бы за руку увела Вас с собой. Кто-кто, а уж я-то хорошо знаю на что способен Сулумбек».

Я перечитывал этот диалог множество раз, и всегда с восхищением. Исса сумел в нем показать невероятное достоинство жены абрека, которая своими доводами и аргументами загнала наместника в угол и фактически вынудила его дать слово о том, что жизнь Сулумбека будет сохранена. В этом диалоге – поединке простая, необразованная горянка победила наместника Империи.

Грузины, узнав о приезде жены кистинского абрека Саламбека Сагопчури на аудиенцию к наместнику, огромной толпой собрались у его резиденции и молились за ее успех. После аудиенции, когда она вышла из дверей приемной, Грузия приветствовала ее, сочувствовала ей, поддерживала ее словами древнего гимна, который исполняла вся площадь. Залимат уезжает из Тифлиса, согретая надеждой, а «грузинская песня провожала ее до самого горизонта…»

Дать слово не значит выполнить его. Наместник думает… вспоминает… и, в конечном счете, принимает решение в соответствии со своим колонизаторским нутром. Его суть писатель характеризует следующими мыслями наместника: «все туземное население должно быть доведено до состояния русского крестьянства – да так, чтобы последний русский солдатик шел бы в мундире своем, а они бы ему кланялись в пояс: «Что угодно, Ваше Русское Превосходительство». Вот высшее устремление наше… Тех, кто валится к ногам нашим – миловать! Тех, кто только кланяется – терпеть! Тех, кто и кланяться не захочет – карать! Дерзких – изничтожить, срубить под корень!».

Сулумбек, до последнего мгновения не терявший самообладания, надеялся на то, что будет расстрелян, а не вздернут на виселице, но когда его вывели к ней, он неожиданно для палачей расхохотался: «Это цена твоему слову, генерал?! Бабой, кто родится – мужчиной золотые погоны не сделают!»

Литературно-общественный защитник Сулумбека Сагопшинского и обвинитель Империи Исса Кодзоев через сто три года после казни героя своего романа выносит свой, не подлежащий обжалованию, вердикт: «Любой человек стоит столько, сколько стоит его слово».

Каждый остался при своем. Душа Сулумбека ушла в мир иной, не растеряв своего мужества и благородства. Русские колонизаторы, захлебываясь в море пролитой ими крови, остались и дальше заживо гнить, паразитируя на теле порабощенных народов, и разлагаться в мерзости своего паскудства и жестокости, коварства и подлости. Каждому свое…

Не представляется возможным уйти от сравнения методов и способов борьбы против Русской империи кавказских абреков и современных моджахедов. Абреки 19-го – 20-го столетий (Лайсат Байсарова, Ахмед Хучбаров, Хасуха Магомедов и др.) не использовали в ней способов и методов монгольских завоевателей и их воспитанников и наследников по духу и крови – русских колонизаторов.

В арсенале кавказских абреков, в том числе, и у Зелимхана Харачоевского и Сулумбека Сагопшинского нет ни одного факта убийства представителя мирного населения, и тем более женщин, детей и стариков, в отличие от тех, кто сегодня устраивает взрывы на вокзалах, в аэропортах и метро. За ними не числятся публичные призывы к уничтожению гражданского населения или отказ от этого варварства. Нет ни одного случая захвата ими в заложники женщин и детей. Нет ни одного признака противопоставления ими людей по национальной и конфессиональной принадлежности. Тем более, они, глубоко верующие люди, никогда не вступали и не могли вступить на стезю «героического» самоподрыва — «самоубийства на пути Аллаха».

Именно по этой причине мирное русское население Кавказа относилось к абрекам с пониманием и сочувствием, восхищалось их мужеством и благородством, бескорыстием и даже их обходительностью при экспроприации царских банков и богатеев. Есть немало примеров оказания помощи абрекам простыми русскими людьми. Данный аспект четко прослеживается при чтении, помимо всего прочего, романов Дзахо Гатуева «Зелимхан» и Иссы Кодзоева «Сулумбек Сагопшинский».

Роман «Сулумбек Сагопшинский», на мой взгляд, имеет два недостатка. Во-первых, он, зародившийся в душе писателя на языке предков, не имеет своего творческого двойника на ингушском языке. Этот недостаток, надеюсь, будет в скором времени устранен самим Тхьамадой или другим ингушским писателем – переводчиком. Первый вариант предпочтителен, потому что роман в готовом виде покоится в душе писателя на ингушском языке. Хорошо бы выпустить его на волю.
Второй недостаток связан с именем Робин Гуда. Работая над статьей, перечитал заново баллады, исторические хроники и другие материалы об этом самом знаменитом в мире благородном разбойнике.

Итак, Робин Гуд, Зелимхан Харачоевский и Сулумбек Сагопшинский. Что их, разделенных в пространстве и времени, протяженностью в 600 — 700 лет объединяет и разъединяет? Они, мужественно и благородно, бескорыстно и бескомпромиссно, ведут борьбу против притеснителей народа в лице богачей, церковников и доносчиков. Все изъятое в результате своих набегов раздают беднякам, помогают соединиться любящим сердцам, оказывают содействие больным и поддержку оскорбленным властью и т.п.

Однако в истории Робин Гуда, практически, невозможно отделить факты от вымысла, реальность от легенды, которые за прошедшие столетия сплавлены воедино творчеством народа и историков, писателей и режиссеров.

Наши же герои – совершенно реальные люди. Сохранились дворы, в которых они родились и жили. Их потомки по отцовской или материнской линии живут рядом с нами. Есть архивные документы и публикации в газетах периода их абреческой деятельности, а ее время отстоит от нас всего в сто лет, в отличие от семисот лет, прошедших после жизни Робин Гуда.

Дальше начинаются более существенные отличия. В балладе «Посещение Робин Гудом Ноттингама» (др. название «Робин Гуд и лесники») наш разбойник, которому в то время было всего-то 15 лет, из-за пари о меткости убивает 13 лесников и калечит двоих. В жизни Зелимхана Харачоевского и Сулумбека Сагопшинского нет ни одного факта расправы с кем-нибудь из-за никчемной ссоры или пари по поводу своей молодецкой удали, силы или меткости.

«Робин Гуд — Бич епископов и богачей» ведет войну с шерифом, не посягая при этом на власть короля. Напротив, благородный разбойник относится к законному властителю Англии с глубочайшим почтением и, встретившись с ним в Шервудском лесу, верноподанически склоняет колени. В свою очередь король, судя по балладам и хроникам, очень дружелюбен с Робин Гудом и даже приглашает его к своему двору («С блестящей свитою король…»).

Может ли кто-нибудь представить себе Зелимхана Харачоевского или Сулумбека Сагопшинского в лакейской ливрее или генеральских аксельбантах, склоняющим колени перед русским царем?! Такое даже вообразить себе невозможно!.. Они боятся только Господа, и склоняют колени только перед Ним. Цель и смысл их жизни состоит в том, чтобы, как говорит Сулумбек, «воевать с русским царем, пока справедливость не восторжествует».

Да, Робин Гуд благородный, но разбойник, а побратимы Зелимхан Харачоевский и Сулумбек Сагопшинский и другие кавказские абреки – это партизаны. В отличие от Робин Гуда, главным направлением их борьбы является противостояние иноземным захватчикам. Один этот факт на порядок возвышает значимость их личностей и их борьбы за свободу и независимость своей Родины. Робин Гуд в таких подвигах не замечен. Во всяком случае, в самих балладах и исторических хрониках о нем нет таких упоминаний.

Чтение баллад и материалов о Робин Гуде подвело меня к осознанию второго «недостатка» романа «Сулумбек Сагопшинский» – это отсутствие одноименного сценария, по которому будет снят фильм о героической жизни ингушского абрека.
Робин Гуду посвятили свое творчество тринадцать писателей, в том числе В.Скотт и А.Дюма, с 1922 по 2010 годы сняты шестнадцать кино- и телефильмов, пять телесериалов, шесть мультфильмов, один документальный фильм и разработаны семь компьютерных игр.

Не умаляя, а отдавая должное, личности и подвигу легендарного Робин Гуда, не испытываю никакого раболепия перед его художественным образом, созданным народным творчеством и историками, писателями и режиссерами. Считаю, что не в меньшей, на мой взгляд, а в большей степени, чем Робин Гуд, наши герои – Зелимхан Харачоевский и Сулумбек Сагопшинский, заслуживают чести войти в сердца миллионов зрителей во всем мире через кино- и телеэкраны и мониторы всемирной паутины…

Когда-то, рассказывая о необходимости финансировать съемки фильма – киноэпопеи «Враги» по сценарию Мустафы Бекова я писал: «Всегда есть выбор: или ты цепной пёс, стерегущий свое добро, или благотворитель, преумножающий не только свое материальное, но и духовное богатство. История искусства знает немало примеров, когда рядом с именами выдающихся Художников навсегда остались имена тех меценатов, которые дали им возможность творить…»

Вопрос финансирования съемок фильма «Враги» не решен до сей поры. Души вайнахских меценатов и благотворителей пока еще пребывают в состоянии комы с неизвестной датой выхода из нее. Возможность героев, созданных воображением режиссера Мустафы Бекова, Пауля и Инала, реальных героев – Зелимхана и Сулумбека шагнуть в сердца миллионов зависит, прежде всего, от нас — вайнахов. Эта вероятность обусловлена не только простым знанием, но и глубоко, всеми чувствами, осознанным восприятием афоризма из романа Иссы Кодзоева, ставшего названием данной статьи: «Цена народа в том, кого он считает героем». Но одного этого мало: еще нужна готовность к поступку, который позволит нам оторвать только малую толику от своего материального благополучия…

12 декабря 2011 – 21 февраля 2012

ПРИМЕЧАНИЯ
* Здесь и далее без указания страниц: И.А.Кодзоев. Сулумбек Сагопшинский. Назрань, изд-во «Пилигрим», 2011
** И.Кодзоев, «К1антий дегаш» («Сердца отважных»), 2003г., Чебоксары, стр. 59
*** Там же, стр. 54
**** Эти слова и выражения взяты из произведений русской литературы и истории 13 – 17, 19 веков, когда Русь противостояла своим многочисленным захватчикам: монголам, шведам, немецким крестоносцам, крымским татарам, литовцам, полякам и французам. Вот только некоторые, наиболее значительные, эти произведения: «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Житие Александра Невского», «Сказание о взятии Казанского царства», «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства», «Сказание Авраамия Палицына», «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском», «Житие Сергия Радонежского», «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище», Рескрипт царя Николая Первого о воздвижении памятника Ивану Сусанину.
***** А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956, стр. 497-703
****** Марьям Яндиева. Депортация ингушей. Фальсификация и подлинные причины. Назрань — М., 2008, стр. 7 – 8