ДОСЬЕ. Ахмад-Хаджи Кадыров, 49 лет. Родился в Караганде. С 1957 года семья живет в селении Центорой Курчалоевского района. Светского образования не имеет. Учился в Серноводском (Чечня) сельхозтехникуме и Новосибирском строительном институте, но не закончил их. В 80-е годы получил образование в Бухарском медресе и Ташкентском исламском институте. С 1991 года — постоянно в Чечне. С 1993 года — заместитель муфтия республики. С 1995 года — муфтий. С 8 июня 2000 года — глава временной администрации Чечни.
— Лидеров в Чечне перебывало очень много и на любой вкус: Дудаев, Завгаев, Хаджиев, Масхадов, Кошман. Теперь вот вы. И всякий раз народ слышал красивые слова о скором счастливом будущем, которое никак не наступало. Люди нищали, погибали, умирали. Какие главные задачи вашей, кадыровской, власти?
— Моя задача — спасти чеченский народ от того пути, по которому его вели последние 300—400 лет и всякий раз обманывали. Каждый имам, приходя на нашу землю через 50 или 100 лет, обязательно поднимал чеченцев на джихад и сулил золотые горы, а потом всегда оставлял народ на полпути. Это я почувствовал на себе. И я был вовлечен в джихад. Думал, получим свободу, построим республику и заживем хорошо.
И вроде бы сначала все закончилось якобы победой чеченского народа — в 1996 году войска ушли, мы провели выборы, у президента Масхадова оказалась в руках полная власть.
Я сам много над этим работал, его избрание считаю своей заслугой: без меня выборы тогда бы не состоялись. Дальше от Масхадова требовалось сохранить авторитет, завоеванный чеченцами в первой войне, после которой в арабском и исламском мире нами только восхищались, но Масхадов этого не сделал, как и многого другого. Постепенно мы теряли доверие. Масхадов дозволил воровать людей. Должен был отправить из Чечни всех моджахедов, пришедших извне, — и не отправил.
— Как он мог это сделать? Ведь за участие в войне всегда полагается контрибуция?
— Очень просто. Надо было сказать им: «Если вы к нам пришли, как говорите, дорогой Аллаха, то теперь большое спасибо — мы вам ничего не должны, вы уже заработали себе багаж на тот свет, идите дальше». Вместо этого мы им дали огромную волю, скважины, и они тут собрали весь мировой криминальный элемент. В конце концов начался поход на Дагестан, в Чечню вошли войска. И опять Масхадов ничего не сделал, чтобы остановить войну, хотя ему это предлагали. И я, и Москва.
Лично я был свидетелем, как Волошин, глава президентской администрации, разговаривал по телефону с Алсултановым, тогдашним вице-премьером, прямо в кабинете Масхадова. И Волошин так и сказал тогда: «Если скажете, что осуждаете терроризм, будет встреча с президентом Ельциным». Масхадов ответил: «Я этого не скажу. Это надо русским, это надо Москве». Моя позиция такова: после первой войны Масхадов бросил чеченский народ.
Отсюда моя главная цель теперь: народ больше на полпути не бросать и не допустить, чтобы его обманывали и этой независимостью, и свободой, которую нам все равно никогда не давали и не дадут. Собственно, свобода эта простому человеку (в том числе и мне — я из очень простой крестьянской семьи) не нужна. Ему нужна работа, за работу — зарплата и безопасность.
— Это как раз то, чего тут ни у кого, кроме вас лично, сейчас нет. У вас — работа, за нее — зарплата, вас охраняет ваша собственная охрана вперемежку с закамуфлированными под чеченцев бойцами группы «Альфа». Вас возят на работу в Гудермес на вертолете из родного дома в селении Центорой. И обратно. А в Грозном — голод, инфекции, нет воды, газа, света. Много сумасшедших людей. В селах целые семьи — с открытой формой туберкулеза.
— Это и есть цена за мнимую свободу.
— Значит, идея независимости Чечни, пока вы у власти, больше обсуждаться не будет?
— Никаких обсуждений. Никаких подобных идей. Сейчас народ хочет только окончания стрельбы. Лишь бы их не убивали, не воровали. Конечно, когда все это затихнет, они захотят работы. И надо дать им работу и зарплату. Вот это и есть свобода для Чечни. Я беру пример с Ингушетии и Дагестана. Там тоже мусульмане, никуда не рвутся, не дают себя обманывать. А мы, чеченцы, не скажу, что глупые, но более воинственные, чем другие народы, дали использовать себя и наше чувство воинства. Теперь я хочу получить от Москвы документ, чтобы лет сорок–пятьдесят нас не трогали.
— Вы хотите от Кремля охранную грамоту?
— Да. Последние 300—400 лет мы только и делаем, что теряем свою национальную ценность. На войну ведь идут лучшие, достойные, самые храбрые, настоящие патриоты. Они обманываются идеями, которые им преподносят. И гибнут. Я должен это остановить. В охранной грамоте должно быть написано: главная ценность — народ, никакими идеями нельзя вести его на войну. Этот документ нужен, чтобы в любой момент можно было сказать любому новому лидеру, который решит поднять народ на войну: «Не надо нас никуда тянуть, мы уже и так многое потеряли».
— Но ведь вы тоже далеко не пацифист — Москве объявили джихад. Что теперь с ним делать? Вы его отменили? Забрали у Аллаха свои слова обратно?
— Я объявил джихад в ту войну. И он сам собой закончился с Хасавюртовскими соглашениями — так я считаю. Когда война пришла к финишу и мы решили строить исламское государство, мы не имели права ни с кем воевать, ущемлять права соседних народов. Но мы вторглись в Дагестан, пойдя против шариата. Поэтому я сказал: «Мы виноваты в этой войне». И в 99-м году джихада не объявлял. Так что сейчас джихада нет.
— В той будущей Чечне, за которую вы теперь несете ответственность, какое место отводите исламу?
— Все чеченцы — мусульмане. Но Чечня не должна быть исламской республикой. Я представляю, что он у нас будет на том же месте, что в Ингушетии и Дагестане. У них — медресе, мечети, сколько им надо, никто никого не притесняет. А обозначать все «исламской республикой» не надо. Мы уже раз обозначили, а сделали все против ислама. Что хорошего мы получили под зеленым флагом? Ислам, что ли, подняли? Да мы на самом деле отторгли мусульман от ислама! Толкнули народ к экстремизму! Все эти талибаны, ваххабизм и прочие течения — против ислама. Их специально насаждают те, кто хочет, чтобы мир понимал ислам как терроризм.
— Правильно ли я вас поняла: то, что построил Руслан Аушев в своей республике, — для вас пример?
— Да. На недавней встрече с губернаторами южного региона, где были и Казанцев, и Аушев, я так и сказал при всех: «Аушев — очень умный парень. Когда в 1991—1992 году он понял, что хочет сделать Джохар в Чечне, он отделился. Теперь Ингушетия цветет, а мы горим».
— Вы общаетесь с Аушевым?
— С начала этой войны — нет.
— В общественном мнении вы — ярый антагонист Аушева. Постоянно его публично задеваете.
— Аушев должен меня понять. Я хочу спасти свой народ.
— Но и Аушев спасает ваш народ. Когда, на ваш взгляд, те сотни тысяч беженцев, которые сегодня находятся в Ингушетии, поверят в вас как реальную власть и вернутся в Чечню?
— Во-первых, о цифрах. Аушев постоянно говорит о 214 тысячах беженцев. Но я отправил в Ингушетию свою комиссию, по данным которой оказалось: там находятся не более 115 тысяч беженцев.
— Вы считаете, это что-то принципиально меняет?
— До зимы я хочу всех беженцев перевезти на свою территорию и разбить для них палаточные городки в Шелковском и Наурском районах. Уверен, из Москвы должна быть помощь — сильная, быстрая. Не такая, как сейчас. Ведь каждый день у нас тут, как год.
— Что вы собираетесь делать с тем, что называется проблемой ваххабизма?
— Нет никаких других путей, кроме уничтожения.
— Но ни одной идеи невозможно уничтожить в голове человека, кроме как со снесением этой головы.
— Да, только так. Кто не осознает свою неправоту и захочет идти до конца, тот получит этот конец. К тому же у нас в Чечне нет идейных ваххабистов, а лишь проданные или купленные ими люди.
— А как же смертники, совершающие теракты? Они не идейные?
— Это не фундаменталисты, а просто кем-то загипнотизированные, зомбированные, заправленные наркотиками люди. Нормальный человек на это не пойдет — ислам строго запрещает самоубийство. Смертников ждет постоянная кара от Аллаха до судного дня: каждый раз они будут взрываться, оживляться, чтобы опять взорваться.
— Кто объясняет это людям сейчас, после серии терактов?
— Я говорил народу это по телевизору.
(Телевидение Гудермеса, где находится резиденция Кадырова, вещает только на городок Гудермес. — Прим. авт.)
— Кем вы себя сейчас считаете? Муллой или чиновником?
— Я бы хотел себя считать человеком. Но раз на сегодняшний день я — глава администрации Чеченской Республики, я — чиновник.
— Кто сегодня муфтий Чечни?
— Пока его нет. Я уже собирал всех имамов, сказал: «Я не могу быть и муфтием, и главой. Изберите нового». Но пока они ни на одной кандидатуре не остановились. Лично я хотел бы видеть муфтием Чечни имама Шатойского района Ахмада Шамаева. Самое главное в нем, что он может сказать правду всем. Если понадобится, то и Путину. Ведь он каждый день говорит ее тем, кто ходит с оружием рядом с ним, зная, что его могут так же убить, как имамов в Урус-Мартане и Алхан-Кале.
— Вы пытаетесь сейчас разговаривать с Масхадовым? Убедить его в чем-то?
— У нас с Масхадовым — заочная беседа. Он ракету выпускает, я — в ответ. Лично мы не встречаемся.
— Что мешает?
— Он не поймет этого, даже если я попрошу о встрече. Но если он захочет встретиться, я не откажусь.
— Почему вы сами не делаете таких шагов? В чем проблема?
— А зачем он мне? У него в руках ничего нет. Басаев — сам по себе, Хаттаб — сам по себе, Масхадов — сам по себе. Деньги имеют, а власти нет. Полевые командиры — тоже сами по себе. Приходят ко мне, мы разговариваем о сдаче.
— Но когда же сдастся, например, Турпал Атгириев с двумя сотнями бойцов, о сложении оружия которыми вы якобы договорились уже две недели назад?
— Я услышал о том, что я об этом договорился, по телевизору. Действительно, люди Турпала приходили ко мне, предлагали встретиться, но я отказался.
— Почему?
— Я не верю ему.
— Что он должен сделать, чтобы вы ему поверили и помогли попасть под амнистию?
— Он не должен настраивать людей против меня.
— Если не Атгириев, то какие другие полевые командиры уже сложили оружие «под вас»?
— Бригадный генерал Султанов Али из Шали. Он у Масхадова одно время работал вице-премьером. Али получил тяжелое ранение, лечился за границей.
— Скольких бойцов он привел с собой?
— Сдачи оружия его отрядом как таковой не было. Он просто пришел, мы поговорили, он сделал официальное заявление.
— А его отряд продолжает воевать?
— Сейчас это очень маленькие отряды. Ведь остались только фамилии. Если взять даже Магомеда Хамбиева, министра обороны у Масхадова, так сейчас у него нет и десяти человек рядом. Если Хамбиев заявит, что сложит оружие, а мы ему скажем: приведи своих людей, то ему некого набрать. Сам же Хамбиев, в общем-то, дома сидит с тех пор, как боевики вышли из Грозного. Нет никого и за Атгириевым… Вчера вечером ко мне домой пришли люди из Ведено и говорят: «В нашем районе отряд из 50 человек хочет сложить оружие». Я сказал: «Пусть идут». Потому что знаю: они не ваххабисты.
— Это часть басаевской бригады?
— Оттуда, конечно. На самом деле многие наши бойцы пока выжидают — хотят гарантий при сдаче, не нарушат ли военные амнистию.
— Однако гарантии должны быть с обеих сторон. Не только с федеральной. Иначе это игра в одни ворота. Даете ли вы гарантии, что боевики не возобновят боевых действий?
— Гарантий нет. Только слова. Только доверие. Нельзя не верить.
— Но пулю в спину никому не хочется получать!
— Ну что мне — расписку взять у них?.. Даже если они мне бумагу дадут, она ничего не решает. Я знаю, например, что Атгириев очень хочет закончить эту войну — он устал, и давно. А раньше никаких подобных заявлений не делал только потому, что была администрация Кошмана, а не моя. Атгириев и остальные идут под фамилию Кадыров.
— Если вы так уверены в себе, то почему каждый день летаете ночевать из Гудермеса в родной Центорой? Кого боитесь?
— Никого. Просто там мой родной дом. Мне там приятно.
— Надеетесь ли вы на массовую амнистию и сдачу оружия «под себя»?
— Да, многие сдадутся именно под меня. Но за некоторых я не буду просить перед федеральными властями. Таких — 20–30 процентов. Они подлежат только уничтожению. Фамилии могу назвать: урус-мартановские Ахмадовы, Цагараевы.
— И Масхадов?
— Масхадов — совсем другое. Он не ваххабист, не суфист. Он — никто. Масхадов должен официально сложить полномочия. И это все, что от него требуется. Сказал бы: «Извините, я не справился». И ехал бы к сыну в Малайзию навсегда.
— И его выпустят?
— Думаю, да.
— А кого не выпустят?
— Все эти фамилии уже на слуху. Я не хочу их повторять, чтобы еще раз делать им рекламу. Их и без того постоянно тащат СМИ. А ведь они такие же, как все мы, смертные. Вот Хаттаба показывают — длинные черные волосы, весь вооруженный до зубов, якобы неуязвимый… А на самом деле такой же, как все мы, смерти боится. Не из металла. Хаттаб тоже хочет жить. И поэтому слаб.
— Как вы думаете, какова его ближайшая судьба?
— Думаю, сбежит.
— А Басаев?
— Думаю, останется. И будет воевать до последнего. Если решится на новые бои, то это будет его последний рывок.
Странное ощущение от этого разговора. С одной стороны, вроде бы складно — и «за правду», «за народ». С другой, абсолютно все — с налетом легкой неправды. И это становится ясно каждому, кто хотя бы пару дней поколесит по сегодняшней Чечне и поговорит с людьми. Спрашивала любого, где угодно: в Чири-Юрте, Аргуне, Шали, Грозном, Октябрьском и даже Гудермесе: «Кто у вас власть?» Отвечают: «Ее у нас нет». — «А как же Кадыров?» Люди говорят одно и то же: «Если бы он был властью, мы бы его хотя бы видели». Кадыров же, сев в кресло Кошмана в Красном доме в Гудермесе, встать с него боится. Никуда не ездит, не ходит.
Ему бесполезно задавать вопросы хозяйственного направления. Он не может на них ответить, даже на элементарные — например, сколько предприятий в Чечне и какие из них работают. Кадыров весь — в политических распрях, в ненависти к Масхадову, в том, чтобы доказать ему, кто кого переиграл, в перетягивании полевых командиров на свою сторону. И в фатальном отсутствии мыслей, как же обустроить главное — мирную жизнь своей республики.
И когда ты все это поймешь, не остается никакой возможности верить красивой риторике о «чеченском народе», который «больше нельзя обманывать».
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ, Гудермес
24.07.2000
Chechenews.com
14.10.17.