«У нас ничто не меняется». Это о Петрозаводске — городе на северо-западе России, столице Республики Карелия — говорят его жители. Они по-братски сочувствуют литовцам из-за коррупции, «служащего Вашингтону президента» и принадлежности к «союзу гомосексуалистов».
Они не видели своего соседа 10 лет и не могли поверить своим глазам. Для них он вернулся словно с другой планеты — с Дальнего Востока — и приняли его так же, как в день прощания: за кухонным столом, с водкой и хлебом. Когда Коля спросил, что нового у них во дворе, его ближайший друг Федя ответил: «Ничего. У нас вообще ничего не меняется. Самое невменяемое место на свете».
Я провел в доме, в котором снимали фильм Досталя, три дня и за это время убедился, что режиссеру не нужно было ломать голову над сценарием. Двор «хрущевки» был своего рода съемочной площадкой — в каждом окне по жизненной семейной драме, в каждом подъезде — свои комедии, детективы и трагедии. Вернувшийся с рыбалки мужчина составляет в деревянный сарай грязные удочки, его жена, несмотря на явное недовольство мужа, осматривает содержимое целлофанового пакета. Женщина из третьего подъезда с пластмассовой палкой для швабры останавливается рядом со мной и спрашивает, не фотографирую ли я здесь что-либо для нового фильма. А возвышающийся над асфальтом канализационный люк, за который невозможно не зацепиться, выходя из подъезда, затмевает все глобальные проблемы. Это препятствие для данного двора актуальнее, чем любые кремлевские решения. Этот двор — одна из миллионов независимых республик, где, подняв голову к небу, можно увидеть «облако-рай».
«Не крути кардана, понял?»
Так и тянутся дни в этой микроскопической точке России — во дворе блеклой многоэтажки в микрорайоне Петрозаводска. Основной объект притяжения во дворе — две перекосившиеся деревянные скамейки, на досках которых увековечено много признаний: Ксюша признается в любви к Стасику, Данила не скрывает своих чувств к Даше и пишет ей Love is. Вечером двор оживает и на покрытые любовными надписями доски садятся три персонажа, достойные стать героями фильма: улыбающаяся Ольга с двухлитровой бутылкой пива в сумочке, Виталик, спустившийся во двор на костылях и в домашних тапках, и их друг. У него во рту не хватает зубов, зато взгляд притягивает перстень на руке, татуировки и серебряный крест на шее.
Возвращаясь из магазина, я подсаживаюсь к этой компании, открываю банку пива и вскоре завязывается беседа. «Ты говоришь, что ты из Литвы. Скажу тебе — вы живете на американские деньги, поэтому с вами делают, что хотят. А мы вынуждены крутиться на свои, поэтому денег у нас нет», — подходит Виталик к кульминации беседы. Он немало знает о Литве — сочувствует нам в связи с коррупцией, в связи с тем, что наш президент служит Вашингтону и страна входит в союз гомосексуалистов. По-братски сочувствует. Ольга в разговор не вмешивается, только с улыбкой разглядывает меня. А третий, не представившийся мужчина, вытаскивает из ее сумочки бутылку пива «Белый медведь».
«Ну хорошо, а как вы думаете — на Украине воюют российские военные?», — после большого глотка пива продолжает разговор Виталик. Есть два вопроса, которые я часто слышал от собеседников, желающих понять, по какую сторону баррикад находится моя страна. Первый — есть ли на Украине российские военные? Второй — кто сбил малайзийский «Боинг» на Донбассе? Я тихо киваю головой к всеобщему разочарованию — они не могут отнести меня к своим. После лавины вопросов и объяснений о том, что если бы на Украине были российские военные были, то они смели бы все в одно мгновение, я отрезал, что я сам там был и видел много российской техники и говорил с российскими военными. «Ты не крути здесь кардана, понял?», — с улыбкой пригрозил Виталик, на этом разговор о политике закончился.
Кризиса не чувствуют
Виталик выделяет два важных в своей жизни момента — 10 лет назад он получил травму позвоночника и то, что на его кухне снимали сцены фильма «Облако-рай». «Даже мою бабулю можно увидеть в фильме. Тогда она еще была жива. Люди говорят, что снова будут что-то снимать. На этот раз и я должен попасть в кадр», — сказал Виталик. Чувствую, что он хотел бы продолжить разговор у себя на кухне, но в оправдание сказал, что там беспорядок.
Этот двор — словно карман времени. Делясь воспоминаниями, собеседники не уточняют дат, часто не понимаешь, о каком дне говорят — о вчерашнем или о старых советских временах. Понимаешь лишь, что ничего по сути не изменилось. На вопрос, как же они живут сегодня, Виталик соглашается с персонажем фильма Федей: «Живем стабильно. У нас ничто не меняется. Не чувствуем никаких кризисов — как жили от пособия до пособия, так и живем». Его мысль дополняет сидящий рядом компаньон в кожаной кепке: «Раньше было немного лучше — если умел воровать, мог хорошо жить. Тогда все воровали с фабрик, складов. Такие были правила жизни, понимаешь?». Разговор переключился на алкоголь. Я сказал, что, к своему удивлению, не видел столько спившихся русских, сколько думал увидеть. Меня прервал громкий смех троицы: «Приходи сюда поздно вечером. Увидишь много в разных углах».