В пятницу, 24 июня этого года в театре Мандзони в Монце была поставлена на сцене трагедия «Процесс и смерть Сталина», написанная Эудженио Корти, которому около пятидесяти лет. Корти создал потрясающий портрет человека самой трагической судьбы за всю историю двадцатого века, потому что его персонаж понимал, что ведет борьбу не против определенного противника или иностранного государства, но против Бога. В то время, как на сцене в театре в Монце разворачивалось действие трагедии, Сталин смотрел на нее из угла балкона. Мы взяли у него интервью в конце премьеры.
— Синьор Джугашвили, как нам вас называть? Так, или синьор Сталин? Или Коба, как вас называли члены Политбюро, которых вы впоследствии уничтожили?
— В знак дружбы зовите меня Коба.
— Как вы оцениваете страницы, на которых Эудженио Корти излагает причины краха коммунизма?
-Не могу сказать, что я их не оценил. По сути дела, в течение всего периода, что я стоял во главе СССР я боролся с единственным настоящим врагом — Богом.
— Коба расскажите о себе. Поговорим о вашем детстве.
— Я родился в Грузии от сапожника и уборщицы. Из всех вождей Октябрьской революции я был единственным человеком пролетарского происхождения. Моя мать, очень религиозная женщина, хотела, чтобы я стал священником, и записала меня в православную духовную семинарию. Тогда-то я и понял, что нас всех обманывали, что настоящим врагом является Бог, которого все постоянно поминали.
— Это утверждение однако не отменяет того факта, что в пятнадцать лет вы записались в православную семинарию в Тбилиси, чтобы стать священником.
-Этого хотела моя мать. Спустя короткое время я бросил учебу и стал членом социал-демократической партии. Я стал подпольщиком, организовал группу боевиков, которая занималась организацией покушений и грабежей для самофинансирования.
— В общем, вы стали террористом. Скажем, членом красных бригад или участником непрерывной борьбы.
— Сделайте одолжение. Те, о ком вы говорите, занимались пустяками и опоздали по времени, а главное они были марионетками в руках секретных служб двух самых больших мировых держав своего времени».
— Какие же это державы?
— А вы разве не знаете? Америка и Россия, разумеется. Только что действия России были смехотворными. Уже не было меня у власти. Если бы я оставался еще у руля, вам, итальянцам мало бы не показалось. Попались бы вы нам в лапы.
— Коба, поговорим о другом. Например, о вашей семье.
— Моя первая жена была простой женщиной, далекой от политики. Вторая, Надежда Аллилуева была дочерью руководителя ячейки большевистской партии. Сначала ей удалось устроиться секретаршей в министерстве, потом в партийный секретариат у Ленина. Таким образом, она могла информировать меня обо всем, что случалось в окружении вождя. Я думаю, что подобные вещи происходят и по сей день, в том числе и у вас в Италии.
— Случается, случается. Но, к счастью, с большим тактом и благородством по сравнению с тем, как это было у вас с женой.
— Роль шпионки ей очень удавалась, но она прониклась симпатиями к большевистским вождям, которые вращались вокруг Ленина: ко всяким Каменевым, Бухариным, Зиновьевым и Орджоникидзе. Конечно, я не мог ей этого простить. На празднике в Кремле я бросил зажженную сигарету в вырез ее вечернего платья. Униженная и отчаявшаяся, Надежда покончила с собой выстрелом из пистолета 8 ноября 1932 года в возрасте 31 года.
— Вы не были ни идеологом, ни исполнителем массовых убийств антикоммунистов и их семей. Вашей специальностью было истребление коммунистов.
— Все, кто привлекал мое внимание, до последнего дыхания признавали мою правоту. Сейчас я прочитаю вам последнее письмо, которое мне написал, прежде чем взойти на эшафот, один из самых знаменитых осужденных «московского процесса» Николай Бухарин: «Я привык ценить и любить тебя. Знай, что в отношении всех вас, партии и нашего дела я не испытываю ничего кроме бесконечной любви.
— Когда стало известно содержание письма, некоторые итальянские коммунисты-интеллектуалы написали, что Сталин превратил революцию в ее противоположность.
— Однако, они не приняли во внимание тот факт, что все те, кого я посылал на смерть, восхваляли и благодарили меня. Может быть, потому что расстрел более гуманен, чем гильотина.
— Коба, это правда, что вы умерли после ссоры с некоторыми вождями партии?
Правда. У меня был инсульт после яростного спора с Микояном и Кагановичем, которые выступили против моего плана депортировать всех евреев в Среднюю Азию. Прибежали Маленков, Берия, Хрущев и Булганин, которые хранили случившееся в секрете и первым делом убрали с политической сцены «старую гвардию. Я испустил дух 5 марта 1953 года в 21 час 50 минут.
— Как отнеслись к этому в Италии?
— Моя смерть потрясла итальянских левых, единственных в западном мире. Я прекрасно помню слова Джузеппе Сарагата: «Это самый великий человек среди великого русского народа». Сандро Пертини сказал: «Это гигант, чья фигура никогда не исчезнет с горизонта». Пьетро Ненни заявил: «Его единственной целью было сохранение мира».
— Но, правда и то, что через несколько лет Хрущев начал развенчивать культ личности, и все коммунистические партии немедленно с этим согласились.
— Левым партиям всего мира было очень выгодно приписать мне все негативные аспекты идеологии. Я не был «красным царем», как и не был автором деяний, приведших к вырождению марксизма-ленинизма. Это суждение удобно для ренегатов, которые безнаказанно вновь вписались в западную капиталистическую систему.
(«Il Giornale«, Италия)
09/08/2011