Некоторые западные лидеры до сих пытаются заверить нас, что нынешнее руководство России придерживается демократических принципов, что в путинская Россия сохраняет верность принципам свободы, в то время как практически любой россиянин скажет, что нынче в России нет Свободы Слова.
А независимые журналисты и правозащитники с полной ответственностью заявляют, что информационное пространство России подвергается тщательной «зачистке»: — с каждым днем это пространство сжимается как шагреневая кожа, и с интернет-сайтов исчезают материалы, свидетельствующие о преступлениях путинского режима. «Непослушные» веб-сайты вообще закрываются. Итог информационной войны неутешителен – ГБэшный режим президента Путина одерживает одну победу за другой.
Единственно, кто еще как-то противостоит беспрецедентному давлению пропагандистов Кремля и Лубянки – это чеченские информационные агентства. В складывающихся условиях мы считаем крайне важным – спасение материалов, изобличающих тягчайшие преступления путинского режима, и их публикацию.
Редакция Чеченпресс
Несколько интервью с очевидцами трагедии
Интервью подготовлены Виктором Попковым, Натальей Эстемировой из Правозащитного Центра «Мемориал» и организации «Гражданское Содействие» 24 сентября 2000 года. Москва, Назрань.
Боевик: «…После выхода из Грозного наша группа оказалась в горах, в селе Харсеной. Не хватало продовольствия, медикаментов, были случаи голодных обмороков… Пришла команда спуститься на равнину, амнистироваться, жить мирной жизнью. Такому большому числу людей все равно в горах делать нечего… С нами пошли мирные жители – женщины, дети, старики.
Спуск шел с разных сторон: был общий приказ, и каждый, как мог добирался до своего села. Сначала все было нормально. Мы пошли на Комсомольское через хребет Демидук, и вот там у нас на пути были две высотки, занятые десантниками. Пришлось вступить в бой, высотки мы отбили. Нам поставили задачу удержать захваченный коридор. Сначала пропустили мирных жителей, потом наши ребята пошли. Это никакие не ваххабиты, простые бойцы – те, кто вышел с оружием в руках защищаться. Много было раненых, обмороженных… Никто этот коридор у федералов не покупал. Мы пробили его…
Когда мы зашли, жители испугались, что теперь будет зачистка, начнут бомбить и стали уходить из села, в том числе и те беженцы, что были с нами. Тут подошли федералы: им уже было известно, что мы там. Они погнали селян в поле, окружили их. Село тоже окружили полностью. Пришлось занять позиции. Мы вообще не хотели этого. Мы хотели отдохнуть и уйти. У нас были раненые, некоторые даже на носилках. Крупное оружие, там пулеметы эти, АГС, мы не смогли нести, бросили по дороге. Несколько гранатометов и автоматы – вот все, что у нас было.
Они запустили туда спецназовцев ГРУ. Вымазанные такие с рэмбовскими штучками. Они укрылись за БМП и шли вперед. Зачистка! Их было человек шестьдесят. Двадцать три были убиты. Нас было человек семьдесят, не больше. А тех, кто мог занять позицию, нападать – не больше пятидесяти.
Россияне не умеют воевать. Их офицеры издеваются над своими. Мне их не жалко, теперь уже не жалко: раньше еще какие-то чувства были человеческие. Сейчас уже нет. Они не умеют воевать. Если впереди идут пять-шесть танков, БМП, тогда они еще что-то могут. А когда нужно занимать позиции, вести перестрелку, контактный бой…
В бою у них никаких норм вообще не бывает! Есть незыблемое правило – беречь жизнь мирных людей. Бывает кто-то из жителей в панике оказывается в зоне перестрелки. Для русских даже этого правила не существует. Они стреляют во все, что шевелится. Часто в панике вообще не видят куда стреляют. Смотришь, пули вверх летят, значит, тот нагнулся и палит куда попало.
Сколько раз российская авиация била по своим! В Комсомольском движение было, как слоеный пирог. Когда уже контактный бой пошел, они не смотрели, где свои, где чужие – артиллерия палила во всю. Многие от своих же погибли.
Мы пробились в сторону Мартан-Чу. Вышли только те, кто был достаточно силен, раненые остались там. Беженцы, кто не ушел раньше, мне кажется, погибли все. Из русских спецназовцев, которых накидали туда, по-моему, тоже мало кто живой остался. Потому что снаряды, мины, вакуумные бомбы не различают, где полуживой, где мертвый, где русский, где чечен. Они просто разрывают человека изнутри и все!
Хотели сделать такой обмен: мы отдаем русским двадцать девять окруженных спецназовцев, которые неизбежно были бы уничтожены, в том числе раненого полковника Жукова, и тела двадцати трех убитых десантников для того, чтобы амнистировать и положить в госпиталь двенадцать наших товарищей (мы их еще из Шатоя тащили, раненых). Это они нас попросили войти с русскими в контакт. Я лично в этих переговорах никакого участия не принимал – я простой солдат.
Условия эти российская сторона не выполнила. Там у нас был украинец-мусульманин, он еще до войны приехал в Чечню, принял ислам…Джабраил. Его на месте расстреляли. Это видели те, кто стоял на поле. Мы условия выполнили – отдали двадцать девять человек и двадцать три трупа. Мне до сих пор неизвестна судьба тех одиннадцати ребят, которых мы отдали под честное офицерское слово…
Остальных пленных, они у нас еще с Грозного были, не знаю точно сколько, мы расстреляли в Комсомольском: с ними делать было уже нечего, о них никто не спрашивал, никакого обмена не предлагал… В бою же не будешь сидеть сторожить их. К тому же, если они своим русским не нужны, нам они тем более не нужны…»
Роза (медсестра медпункта села Комсомольское):
«На поле люди оказались без еды, без теплой одежды, не имея возможности обогреться. Никто не думал, что придется провести там столько времени, поэтому не взяли с собой ничего, даже еды. Нам повезло еще, что снега не было.
Началась эпидемия кишечных заболеваний и гриппа, а лекарств доставлять к нам не разрешали. Только одной женщине удалось передать лекарства от давления, от сердца, от температуры. Она завернула их в тряпье и сказала, что несет одежду своей сестре…
Умерла восьмимесячная девочка: простыла на поле. У нее было двустороннее воспаление легких…
Умер Гелаев Абдурахман от сердечного приступа. Он увидел, что разделяют женщин и мужчин (между ними встал отряд солдат с оружием), а у него там было несколько сыновей. Он, видимо, испугался за них, и сердце не выдержало. Не дали даже «Ясин» над ним прочитать. Родилась девочка и тоже умерла, в тот же вечер.
У меня договоренность была с комендантом насчет беременных женщин. Он сказал, у кого начнутся схватки, подойти с главой администрации с белым флагом. Это случилось с моей снохой. Ей предстояли сложные роды: она уже переходила положенный срок. Когда начались боли, я пошла к коменданту, еле уговорила его пропустить ее и еще одну беременную женщину. Потом оказалось, что у нашего ребенка трехразовое обвитие пуповины. Как бы он на поле выжил? А комендант сначала не хотел пускать: «Мы же предлагали выпустить женщин и детей. Почему никто не вышел?» А женщины отказались тогда уйти: они поняли, какая судьба ждет мужчин, если они их покинут.
Не хотели выпускать инвалида с диагнозом «меопатия Дюшена». У него вообще мышц нет, одни кости. Он ни лечь не может, ни перевернуться… Сидеть может не больше часа: боли страшные! Потом из села принесли мертвого беженца, он от разрыва сердца во время бомбежки умер, положили рядом с постом. Еле уговорил военных вызвать «скорую», чтобы забрали тело. Потом долго уговаривали вывезти с этим трупом и нашего больного. Сопровождать его разрешили только старшей сестре, брату не разрешили. А нужен был мужчина: больного же переворачивать надо…
Ко мне подошел Пашаев. У него в селе погибли жена, внучка, брат, двоюродный брат, сам он ранен в руку и рана никак не заживает. Он спросил меня, куда ему обратиться за помощью: на лечение нет средств, лекарства подорожали, а бесплатно не лечат.
Было много сердечных больных, увеличилась смертность… Мы нуждались в самой разнообразной медицинской помощи, но никто такую помощь даже не предлагал. Нам не помогали ни Красный крест, ни другие организации такого рода.
Среди тех, кого захоронили в Гойском, было очень много неизвестных. Я сама на кладбище была, осматривала трупы. Среди них были женщины и дети. Я видела мальчика лет десяти-двенадцати, была девочка из Серноводска. Ее забрали родственники. Я четыре дня осматривала трупы. Было пять или шесть женских трупов и два детских.
В прошлую войну мы находили после обстрелов какие-то черные иголки с какими-то странными хвостами. Я даже вынимала одну такую из плеча раненого
В 95-ом году мы видели какие-то черные кубы, которые бросали с самолетов. Ребро примерно – 50 см. Там, где они падали, был взрыв и черный дым».
Муса Муртазалиев:
«…Женщины, искавшие тела своих родственников, говорили, что под предлогом, что идет разминирование и очистка, их долго не пускали в село. Нам тоже говорили, что нужно очистить село от убитых животных, чтобы не было эпидемии.
А вышло все по-другому. Даже в реке Гой, впадающей в Грозненский пруд лежали трупы животных. Эта река проходит через село Гойское, там ее пьет скот; далее она протекает через Мичурин, в ней купаются дети. Через селение Гойты она впадает в Чернореченский пруд… Я ходил в санэпидемстанции в Грозном, в Урус-Мартане, просил, чтобы реку очистили… МЧС не потрудилось это сделать. Там до сих пор лежат дохлые лошади. До этого еще лежали четыре коровы и телята. Я сам трактором вытащил их и закопал… Село тоже кишело дохлыми животными. О собаках, кошках, овцах я уже не говорю: убрали бы хоть крупнорогатый скот. Лошадей было около сотни…
МЧСовцы жаловались, что местные жители обвиняют их в мародерстве, в том, что они тащат все, что осталось… В конце-концов жители заставили главу администрации подписать акт об очистке села, а на самом деле село не очистили…
Первыми идут саперы, потом ФСБ, потом пиротехники какие-то – так их, кажется, называют, они вроде бы как-то обрабатывают трупы. И лишь после них идет МЧС, они собирают мертвых…»
— Когда осматривают трупы – и боевиков и мирных жителей, то наверняка проверяют и карманы?
Муса Муртазалиев: «Обязательно! Они проверяют карманы у всех»
— Деньги находили?
Муса Муртазалиев: «Деньги находили у тех, кто лежал под развалинами. Те, кто лежал, где попало, были давно обворованы. СОБРовцы, ОМОНовцы, простые солдаты – все лазают по карманам у мертвых.
Много трупов было закопано во дворах. На них натыкались случайно, обычно, когда копали огород. Если замечали небольшой бугор, сразу начинали копать. Мы не всегда могли установить личность убитого: часто в карманах не было ничего – ни документов, ни денег. Бывало его товарищ, хоронивший его, отсылал документы родным, но, во-первых, документы не всегда доходили, а во-вторых, товарищу не всегда удавалось выжить. Были случаи, когда человека откапывали в одном месте, а документы его находили за сотни метров, на окраине села.
Когда мы находим под развалинами домов вещи, которые могут принадлежать боевикам, мы несем их на кладбище. Там один старик, преклонного возраста хранит все найденное у себя: кто знает, может быть, по этим вещам кто-нибудь когда-нибудь сможет отыскать своих…
После того как уехали МЧС, мы опознали еще четверых. Кто-то в разрушенном здании, в обломках нашел их документы, а под развалинами оказались тела. Родственники сразу забрали их. Вообще родственникам, если мы находим кого-нибудь, сразу сообщается, если только при нем есть документы».
— А бывало, что МЧС передало вам какие-то документы?
Муса Муртазалиев: «Абсолютно ничего они не передавали, ни одного документа, ни одной бумаги, ничего».
— Могло так случиться, что МЧС ничего не нашли?
Муса Муртазалиев: «Я уже говорил, что перед МЧС идут еще три группы, в том числе и ФСБ».
— Сколько, примерно, было сгоревших людей?
Муса Муртазалиев: «25 февраля, когда я впервые приехал в село (это было до МЧС), я лично видел сгоревших людей в трех местах. В одном месте – одиннадцать человек, в другом – четыре и в третьем – три. Не знаю, каким образом они были сожжены, но там был мужчина, он стоял на коленях, руки у него были сжаты в кулаки, в них он держал голову. Этот человек сгорел полностью, но голова его покоилась на руках, даже в огне он не опустил ее на землю…»
— Как Вы думаете, в результате чего он сгорел?
Муса Муртазалиев: «Он был сожжен. Они все были сожжены. Я полагаю, их просто облили бензином и подожгли».
— Не могло ли так случиться, что эти люди сгорели в пожаре близлежащих домов?
Муса Муртазалиев: «Нет, нет. Никакого пожара там не было. Там сгорел только госпиталь и те, кто его защищал. Эти же сгоревшие лежали во дворе. Если бы они находились в здании госпиталя, еще можно было бы предположить, что они сгорели в пожаре. Нет, они были сожжены».
— Кроме Вас еще кто-нибудь видел этих сожженных людей?
Муса Муртазалиев: «Со мной был один человек из Серноводска. Его звали Ваха. Фамилии не знаю. Мы искали его братьев. Он договорился с ФСБ, после чего они стали нас сопровождать. 27 февраля мы нашли его двух братьев… Родной его брат скончался в больнице в ту же ночь. Его труп и труп двоюродного брата Ваха увез домой. Мы с ним вдвоем видали все это. Еще несколько человек с нашего села помогали МЧС и тоже видели сожженных. Такие трупы были и в других местах…
Трех человек, они уже мертвые были, сожгли в подвале – Пашаеву Зай… (вероятно – Зайдат – редакция) 70-ти лет, ее внучку Пашаеву Элизу 9-ти лет и старика Бексултанова Муссу, ему был 91 год. Был один мужчина, Сайнди… (вероятно – Зайнди – редакция). Нашли его труп, вернее сохранившиеся останки – правую ногу и голову. Рядом с этим лежали его сгоревшие кости. Сын собрал их в одеяло – четыре-пять килограмм и привез на кладбище. Все, что осталось от его отца…
А Супьяну пришлось захоронить свою мать вместе с сестрой прямо у себя во дворе. Ему помогали шесть осетинцев и трое русских ребят. Это было 8 марта. Умарова Айна Ахмедовна – так звали его сестру. Ей было тридцать четыре года…
Был еще старик 93-95 лет. Его нашли не у себя дома, а возле мечети. Он лежал на носилках. Кто и как его доставил туда – неизвестно. Последний раз 24 февраля его в живых видели российские солдаты, они подтвердили это. И вот через три дня этого старика приносят мертвого с прострелянной головой…
После окончания в Комсомольском боевых действий, артобстрелы продолжались, и начались «очистки». Мародерство! Шли ОМОН, СОБРовцы, «Юстиции», всякие… Забирали все, что попадалось под руку, подчистую! Потом стали вывозить лесоматериал: разбирали крыши домов, полы, выставляли оконные рамы. Снимали двери… Все это грузилось на машины и вывозилось в сторону Урус-Мартана…»
— А задержать машины удалось бы на территории республики?
Муса Муртазалиев: «Да, здесь недалеко есть еще один блокпост. Я в тот день приходил к матери и наткнулся на них именно тогда, когда милиция задержала машину и БТР, набитый коврами. Я видел, как они все выгружали.
Мы предъявили претензии Николаю – его все знают, звание у него генерал-майор. Я пришел к нему и спросил: «Конец этому мародерству будет? Вы уже дома разбираете, вывозите материал, может, хватит?» После моих слов он остановил четыре машины. На следующий день я узнал, что машины эти так и не разгрузили.
Я видел, как вывозили мебель – холодильники, кровати, телевизоры, кресла… – полная груженная машина была. Они не успели накрыть ее брезентом, и я все увидел. Машина подъехала к грузовому вертолету, и все добро перекочевало туда. Нас было шесть человек, мы все видели это…
Как-то раз солдаты загнали на блок-пост худосочного теленка, забили его камнями и кинули на съедение большой черной собаке. Она перегрызла ему горло, а они, откинув головы, хохотали во весь голос. Я подошел к ним: «Неужели вам не стыдно? Неужели не жалко? Неужели недостаточно стольких человеческих жертв? Теперь вот вы загнали эту несчастную скотину, забили ее…»
Зоя (жительница села Гойское):
«…Каждый день они приходят, воруют, матерятся, когда проходят мимо. Чем они недовольны, я не знаю. Воруют до последней ложки. К соседям приходят уже в пятый или шестой раз… Вчера приходили:
— Вот мы кафель украли!
— И что, в Россию повезете?
— Нет, тут продадим.
— А кто вас заставляет красть?
— Старшие наши, «шакалы» вышестоящие…
Они призывников заставляют красть. Хитрые – сами не идут. Приказывают, чтобы доски своровали, или еще что-нибудь. Потом продают через местных жителей в Мартан-Чу или в Урус-Мартане, а покупают «самопал», водку… Призывники жалуются иногда, что командиры и контрактники избивают их…
Военные напиваются и стреляют друг в друга. А потом делают вид, что на них кто-то напал… Вот неделю назад они снесли крайний дом. Их майор, Константин, говорит:
— Знаете, Зоя, мы снесли у вас дом крайний. Оттуда ваши боевики стреляли, со Стопки (это горка там возле ущелья).
— Как же вам не стыдно обманывать? Вы же – майор! Там же ваши стоят. Вы же прекрасно знаете: они напиваются и стреляют.
А он под дурачка: «Ребята, которые на полянке стоят, вы-пи-ва-ют?!..
6 марта началась сильная перестрелка. Я даже на полу лежала. Приходили ребята русские, контрактники допрашивали меня, кричали: «Почему из села не ушла?! На снайпера похожа!» Избили моего племянника, хотя он ни в чем не участвовал…
Утром приходили боевики, но к тому времени русские уже ушли из села…
6-го вечером, часов около десяти я вышла и видела, как внизу горят дома. Там было столько контрактников-наемников! Они орали, матерились, жгли все подряд…
7-го они убили тут дочь и мать Умаровых, а накануне утром ранило одну бабушку. Мы подошли к посту: «Приведите медика!», а они: «Девушки! Это село мы сравняем с землей: у нас приказ! Вам надо выходить!» мы стали объяснять, а они: «Ладно! Поднимайтесь к нам и бабку приведите!» В тот день я из села вышла…
Я вошла 16 марта вместе с чеченскими ОМОНовцами. Везде лежали убитые, много убитых, в том числе, без головы… И отрубленные головы отдельно… Это было ужасно!.. Я не могу вспоминать!.. Они по трупам ездили… Мы хотели забрать тела родственников и знакомых, а нашли одного – Хашимова Ислама с Катаямы. Он несколько дней пролежал среди трупов, не ел, не пил… Мы его забрали оттуда и унесли…
Трупы были в центре и в ущелье, и в военном госпитале, около трехсот человек, и под развалинами. Они их сжигали, я видела это своими глазами! На улице, в подвалах, везде! Подвалы забрасывали гранатами. На дорогах я видела дымящиеся трупы. Я думаю, что некоторых сожгли живыми… Вчера приходили омоновцы, рассказывали, как сжигали живыми и добивали, как расстреливали, отрубали головы… Парень по имени Саша рассказал, как они взяли в плен десять человек и добили их, ни одного в живых не оставили…
В Гойском я видела трупы без головы, без ушей. В моем огороде лежал труп без ушей. На нем был ватник, джинсовые брюки и носки. Он так был изуродован, что мать родная не смогла бы узнать…
По селу было очень много убитых. Карманы у всех были вывернуты, значит деньги искали. Ни у кого не видела я часов, перстней – ничего ценного… Были трупы без головы, без ушей, без рук, без пальцев – не собаки их отгрызли: было видно, что они отрублены чем-то острым… Я не выдержала, стала кричать, ребята меня вывели…
Как раз, когда мы входили в село, начала опять бить артиллерия, хотя по рации предупредили, что идут мирные жители. Было такое впечатление, что они как раз ждали, когда мы войдем…
Все было заминировано. Мины были на огородах, в домах, на дорогах. Мины эти были поставлены не на боевиков, они были поставлены на чеченцев: русские знали, что сюда возвращаются мирные жители. Погиб наш сосед Джантамиров Магомед, ему было семнадцать лет – пошел на огород; Баснакаев Лечи, тридцати лет – тоже на огороде; вместе с ним Алханов Ризван – ранен в живот и в ногу – до сих пор в больнице. 15 и 16 мая погибли двое мальчиков – Далаев Муслим и Картуев, им было по двенадцать лет…
Позднее я нашла тела знакомых боевиков из Зоны и из Харсеноя и их родственников, которые были вместе с ними. Это были совсем мирные люди, они просто, спускаясь с гор, присоединились к боевикам. Одних их русские наверняка задержали бы, избили и убили. Им же разницы нет: хоть ты мирный, хоть ты боевик, главное – чеченец. Власти же никакой нет. Через Чишки дорога была заминирована, везде дороги заминированы, а боевики знают, как обойти минные поля. И, вообще, лучше, когда есть хоть какая-то защита…
За три дня до событий в Комсомольском, дядю моего, контрактники забрали. Он пас скот в Шатойском районе. С ним еще трое было. Их избили и отпустили только тогда, когда они заплатили деньги (доллары). Иначе их расстреляли бы…
Солдат из Хабаровска, он до сих пор здесь, каждый раз за вишнями приходит, рассказывал, что проезжал по мертвым и живым на танке. Такой приказ был… Жаловался, что их голодно кормят. Говорил, все «налево» идет за водку: – тушенка, сгущенка… Продают те, кого они называют «шакалами»…
Недавно задержали Бацилова. Он подошел к блок-посту регистрироваться, в это время ему подложили в багажник тротил и потребовали полторы тысячи рублей… Бывало так, что патроны подкладывали…
Сейчас в Комсомольском живут около десяти семей. Правда, детей не привозят…»
Лариса (информация получена Натальей Эстемировой):
«…Я видела, как убивают наших ребят. Там был Абдулгамидов Руслан из Самашек, Асланбек из Пригородного, Ислам из микрорайона. Их расстреляли в лесу. Еще шестерых повесили. Над ними издевались, избивали… Одному отрезали уши, Руслану. Он сопротивлялся. Он был с 1974 года… Танкисты были более человечными. А наемники… Тела висели недели две, пока не вошла МЧС. Расстрелянные тоже лежали…
МЧС в яму сбрасывала коров и людей. И русских солдат, и наших. Коров клали сверху. Человеческие тела — в мешках. МЧСовцы уверяли, что это, дескать, не наши, а арабы, ваххабиты… Но там и наши были. Мы потом их забрали оттуда – не больше десяти-пятнадцати человек. Последнего забрали 29 марта. Сейчас там уже все заросло…»
Адлан (имя вымышленное):
«…Там, где стояли войска у предгорья, у Мартан-Чу… Там на костре сварили в ведре человеческую голову. Я видел, как старик, который нашел голову, снимал ведро с костра. Голову принесли на кладбище, и я присутствовал на ее захоронении.
Это была отрубленная голова мужчины. Волосы были черные, небольшая борода. Опознать человека было невозможно: кожа сползла с лица, мясо отставало от костей. Так и не удалось установить, чья это голова. Похоронена она в Мартан-Чу. Это было в апреле после мартовских событий, когда из Комсомольского вывозили убитых…»
Саодат: (возможное имя – Совдат)
«…4-го вечером была зачистка, никого не забрали в этот раз… Перед зачисткой они выгнали всех из села, обстреливали с вертолетов и артиллерией… Вечером часов в шесть нам разрешили вернуться в село. Когда мы вошли в дом, там все было разграблено. Забрали телевизор, магнитофон, приставку… Шесть зачисток прошло, а на седьмой раз стали грабить. Унесли все, что попало под руку. Взяли даже женскую обувь…
Стало светать, когда началась перестрелка, наверху в ущелье. Часов в семь я действительно видела боевиков. Они несли раненых, больных, были страшно уставшие:
— Мы не с войной пришли. Дайте нам отдохнуть, мы уйдем…
Показали им пустой дом, чтобы шли туда, а через час опять начался обстрел. Люди выбегали из домов с детьми, кто раздетым, кто босиком. Мы ничего не взяли с собой, как были, так и выскочили… Потом в поле мне кто-то сказал, что брат мой пришел в село… Мы с одной девушкой решили вернуться…
Била артиллерия, вертолеты… Мы весь день просидели в подвале… Когда стемнело, тех, кто в поле, стали гнать в село, стреляли по ним (я слышала), уверяли, что никого не тронут, но никто не вошел… А к девяти вечера по селу снова стала бить артиллерия. Била целую ночь. Люди были в поле, но в селе оставались старики, скот…
В поле простояли четверо суток – женщины, дети, скот, кто успел взять… Никаких условий не было. За водой не пускали, за хлебом и дровами не пускали, в туалет не выпускали… Женщины идут за водой, а они стреляют из автоматов и кричат: «Назад! С…! Б…!! Как мы там все не умерли от холода, от осколков?!
Я хотела найти братьев, но нас по приказу Шаманова к убитым не пускали. Тела братьев привезли МЧСовцы. Младшего – пятого числа. Старшего – шестого…
Я осмотрела много трупов – триста или четыреста. Большинство были изуродованные БТРами: ног нет, рук… Многие без пальцев: отрубленные фаланги пальцев… Были с отрезанными головами. Если отрезали у живых, все было в крови. Нашли сваренную голову в ведре. Были трупы без ушей, тоже некоторые окровавленные. Принесли три мужских ноги, разных: их не снарядом оторвало, а гусеницей танка, это видно было. Мы не всех похоронили тогда. Некоторые остались нетронутыми. Такие же трупы были из ущелья и те, кого засыпало в блиндаже. Те, которые лежали на земле, тоже большинство были изуродованы.
У тех, кто под землей остался, сохранились деньги, документы, вещи ценные… Значит МЧС мертвых не обирала. Обобраны были только те, к которым федералы имели доступ до МЧС. У этих ничего не осталось…
Наши знакомые нашли своих родных. У одного были отрезаны голова и ухо, у живого. Это был товарищ моего брата. Он был взят в плен и был в Чернокозово, а нашли его в Комсомольском. И Асланбека Ахмадова нашли. Его показывали по телевизору, как находящегося в Чернокозово. Родители кинулись туда, а его в упор застрелили в затылок. И Нальгиева нашли.
А брата моего добили. Тело выбросили у Гази-юрта. Там мы его и похоронили. А был он в Чернокозово. У Гази-юрта нашли Арсана Дудаева и похоронили там…
Адам Авдаев (глава администрации Комсомольского района):
4-го марта я вывел народ из села: ждали бомбежек. Ночью начали бомбить. Мы стояли у блок-поста между селом и федералами. Шесть с половиной тысяч человек вместе с беженцами. Женщины, дети, старики – под дождем и снегом – четверо суток!.. Женщины рожали прямо на поле… Умер старик по фамилии Гелаев, умер ребенок…
В ночь на 5-ое нас начали обстреливать вертолеты, а по селу били снайперы. Из села не смогли выйти семьи Пашаевых, Умаровых, Ильясовых, Вериковых, Гацаевых. Погибли под бомбами старушка Пашаева Зай… (Зайдат – редакция), ее внучка 9 лет, Ризван – 85-ти лет, Малика Умарова – 80-ти лет, ее дочка Айна – 24-х лет, беженец из Грозного, старик под 90 лет. Тело старика Башаева еще не нашли. Он мог остаться под завалами или его могли закопать сами федералы. Трупы Малики с дочерью и старика с Грозного тоже пока не найдены… Всего убитых с 4-го по 9-ое марта – четырнадцать человек. Это те, кто остался в селе.
А другим повезло: они оказались недалеко от военных и побежали к ним…
Гуцаева Мовлади избили до полусмерти и Ильясова Муссу – ни за что. За то, что – чеченцы, за то, что существуют на земле… Сын Малики Умаровой, Супьян, убитую сестру свою Айну затащил в подвал и поднимался к Макаевым. Его увидели и хотели расстрелять. Леча Макаев, старик спас их всех – Гуцаева, Умарова Супьяна, Ильясова Муссу. Он спас уговорами через солдата, у которого вроде бы где-то в Казахстане их родители были знакомы с его родителями. Чудо их спасло…»
— Были случаи, когда боевики хотели сдаться, а их расстреляли?
Адам Авдаев: «Боевики, которые проникли к нам в село, их было очень мало, пришли, чтобы сдаться. Все они были убиты. Когда они вышли сдаваться, по ним открыли огонь. Это было с 5 по 9 марта. У нас есть списки тех, кому все-таки удалось сдаться, но судьба их неизвестна. Родственники все ищут их и не могут найти. А те, кого привезли в Урус-Мартан, сто семьдесят человек, были выкуплены родственниками. От 200 до 500 долларов платили; смотря еще на здоровье: за раненых – по 200-300 долларов…»
В Комсомольском военные действия завершились к 10 марта, но обстрелы по ночам не прекращались. А днем военные растаскивали все, что осталось. Уводили живой скот, уносили ковры, телевизоры, мебель, все ценное, что было. Однажды все это у федералов отобрала милиция Урус-Мартановского района. Ехала БМП с грузом награбленного, ее остановили и все выгрузили. Местные жители сразу узнали свои вещи. Милиция обещала все возвратить после возбуждения уголовного дела, но до сих пор никому ничего не отдали. С марта в Урус-Мартане работает телевидение, но мы ни разу не слышали, чтобы кто-нибудь из российских солдат был как-то наказан…
Люди с 11-12 марта толпами возвращались домой, но доходили только до первого блок-поста: дальше их не пускали. Возвращавшиеся были в основном матери, разыскивающие своих сыновей. А в селе, по рассказам, было около пятисот человек убитых. Они разлагались, а МЧС начало работать только с 29 числа, т.е. через 19 дней после окончания боев! Женщинам говорили: «Идет зачистка, по завершению начнем пускать!..» Но мы-то видели, как к каждому дому подъезжало БМП и загружали все, что можно было забрать…
А уцелевшие дома были сожжены… У меня была собака, и когда я вернулся, я нашел своего пса сожженным прямо в комнате…
Нас пустили в село следующими, за МЧС, они вывозили трупы. По рассказам офицера, были трупы, связанные колючей проволокой. Он утверждал, что это были сдавшиеся…
Когда мы зашли в село, мы находили совсем свежие трупы. Откуда они взялись, ведь никаких боев три недели не было? У одного старика сын сидел в Чернокозово, это отец точно знал. А тело сына было найдено в Комсомольском. Он был застрелен в упор…
В ущелье нашли женщину без головы, левого плеча и руки. Я привез ее с Алхазурово и похоронил на кладбище.
Всего было шестьдесят семь мирных жителей, спустившихся с гор, выжило двадцать человек…»
CHECHENPRESS,
30.12.2011