«Вперед, быстрее!» — мы бежим вверх по лестнице многоэтажного дома в центре Дамаска. Снаружи слышны выстрелы.
6 дней назад я прилетел в Дамаск, чтобы понять, что здесь происходит на самом деле — страшный заговор иностранных террористов или будничный террор сумасшедшей власти. За эти 6 дней я встречался и говорил с десятками людей — как из оппозиции, так и с теми, кто поддерживал режим Асада. Обычно я знаю, что есть как минимум две правды, и каждая из них имеет право на существование. Здесь же в Сирии я впервые увидел, что может быть и не так. Вполне возможно абсолютное зло — и у него даже могут быть лица. Лица тех, кто работает на режим в Сирии, ужасны: толстые красные шеи, искаженные невротичной мимикой черты, мелкие заплывшие глаза — это лица лжецов и убийц.
Губернатор провинции Дераа — послужной список в мухабарат (политической полиции). Сначала он сдерживался, но под напором вопросов (было 10 журналистов из разных СМИ) в конце концов тоже начал орать. На мониторе — камеры наблюдения, развешанные вокруг его офиса.
Когда говоришь с этими людьми, хочется одного — как можно скорее уйти. Наверное, все знают этот тип, он есть и в России: коррумпированный чиновник, мент-отморозок, просто нетрезвая гопота на улице. В Сирии все эти люди боролись за свое существование. Они говорили про иностранных террористов и защиту родины теми же словами, какими российские губернаторы говорят про повышение зарплат и новые рабочие места. Это были люди с другой планеты.
У оппозиции тоже есть лица — они красивы, индивидуальны и человечны. На самом деле не так много нужно, чтобы ощутить близость с незнакомыми людьми, всего лишь общие универсальные ценности: смерть и насилие — это плохо, справедливость и прощение — хорошо. Вовремя сказанная шутка, уместные слова топят лед — я был бы рад назвать своим другом любого из тех, с кем мы встречались с «той» стороны.
Пожалуй, именно этот контраст был тем, что выбивало меня более всего из колеи в Сирии: днем демонстрации под выстрелами, аресты, избиения, безликие кабинеты дознавателей мухабарата, бегство от толп полузверей с ножами и палками, а вечером — стильные кофейни и кальянные, приятное общение в дружеском кругу, фэйсбук и нарды. Оказалось, что поколение интернет-хомячков способно не только ставить «like» в комментариях, но и свергнуть целый режим. Каждый день эти люди покидали уютные кофейни, выходя безоружными на автоматы и вполне буквально рискуя оказаться в тюрьме под пытками или в морге. Пацифистское убеждение в своей правоте оказалось сильнее пуль и ножей — это и есть, наверное, главный вывод сирийской революции.
В высотке в районе Аль-Маззе я оказался, чтобы сделать несколько фотографий большой демонстрации, которая планировалась в связи с похоронами трех демонстрантов, убитых полицией за день до того. Вопрос, стреляет ли на самом деле полиция в Сирии в безоружных демонстрантов, является ключевым с точки зрения реакции мирового сообщества и ООН. Иностранные журналисты в Дамаске сидят, как правило, в 5-тизвездочных отелях и пьют виски, поэтому их редакции осторожно пишут со слов оппозиции «по неподтвержденным данным». Неподтвержденность данных является главным аргументом режима Асадов. В субботу я увидел то, что сирийское правительство отрицает уже год — полиция действительно стреляет в людей, a никаких иностранных террористов нет.
Первые автоматные очереди раздались, как только тела унесли на кладбище. Мы находились на 6-м или 7-м этаже высотки прямо над демонстрацией и пытались снять что-то через закрытое окно. Открывать окна было нельзя — полиция и их помощники «шабиха» постоянно смотрели на окна в поисках камер. Без всякого предупреждения или стрельбы в воздух несколько военных с автоматами вдруг начали стрелять в самую гущу толпы. 10 тысячам людей на узком проспекте деться некуда. Несколько человек упали — было видно, как из них хлещет кровь, почти как в фильмах. Демонстранты начали разбегаться, пытаясь утащить раненых — в государственных больницах их бы добили. Улица наполнилась дымом от пороховых газов. Один из военных стрелял из ручного пулемета, которым он с трудом управлялся — от отдачи дуло ходило широким веером, накрывая всю улицу и дома вокруг.
На самом деле довольно трудно заставить себя стоять у окна, когда рядом стреляют и убивают людей. Хочется спрятаться в самый дальний угол и переждать. Я успел сделать с десяток фото, когда находившая на периферии сознания мысль «почему из чердачного окна дома напротив идет дымок?» вдруг стала крайне актуальной, когда там шевельнулось дуло винтовки. Слухи о снайперах оказались не преувеличены. Мы лежали на полу, пока стрельба не утихла. Но и потом было сложно подойти близко к окну — несколько военных целились по окнам из автоматов. Внезапно в комнату вбежала хозяйка квартиры, где мы были. Они сочувствовали революции, и предоставили свое жилье для нас, подвергая себя тем самым огромному риску. У нее тряслись губы от ужаса — задыхаясь, она сообщила, что на нижних этажах дома полиция ломает двери, врываясь в квартиры. По всей видимости, кто-то видел, как я заходил в дом. Нас было 8 человек в этой квартире, и я видел, как все напуганы. Несколько человек начали молиться, женщина завыла, Фераз — типичный хипстер с хрупкими пальцами забегал кругами, шепча «shit-shit-shit!», еще двое стали лихорадочно вытаскивать карту памяти из камеры и прятать ее. Карту сунули в мусорное ведро. Я понимал, что все это вряд ли поможет. Я был первым иностранным журналистом-свидетелем расстрела мирной демонстрации полицией. Более всего режим Асада боялся, что появятся доказательства и свидетели. Вполне вероятно, нас не выпустили бы оттуда живыми — «расстреляны группой иностранных террористов». За 2 месяца 2012-го года в Сирии уже погибло 4 иностранных журналистов, поэтому это вряд ли кого-нибудь удивило бы. С трудом попадая пальцами по кнопкам телефона, я попытался дозвониться в посольство — бесполезно, мобильная сеть выключена. Они обычно делают так в районе проведения демонстраций. Мы сидели в этой квартире как в ловушке, беспомощно слушая топот ног внизу и треск разбиваемых дверей. Глава семьи, где мы были, спросил меня:»Ты боишься?» Да, я боюсь.
В конце концов одному из них пришла в голову мысль передать нас родственнику семьи, живущему на несколько этажей выше. Мы выскочили из квартиры и рванулись вверх по лестницам. Мне казалось, что все это происходит не со мной. «Вперед, быстрее!» Снаружи снова послышалась стрельба. Полиция так и не дошла до верхних этажей. Мы смотрели сверху, как группы асадовской милиции — «шабиха» — обыскивают улицы в поисках спрятавшихся демонстрантов. Вот десяток человек напал на мужчину средних лет. С такой высоты мало что видно, но когда они на мгновение расходятся, видно, что он уже лежит на асфальте, а из раны на спине течет кровь. Он еще шевелится, и тогда они возвращаются и всей толпой пинают его и бьют палками — шабиха обычно вооружены палками и ножами, — пока он не перестает подавать признаков жизни. Тогда его тело кидают в багажник подьехавшего такси. Все это выглядит, как документальные фильмы о геноциде в Руанде, где толпа бхуту рубит мачете тутси. Шабиха обыскивают крыши домов, и находят спрятавшегося между баков с водой мальчика лет 18. Его волокут вниз, по пути избивая, и кидают в полицейский пикап.
5 часов мы сидели, ожидая, пока группы полиции и шабиха разьедутся. Мы пили чай с хозяевами этой квартиры и говорили о Сирии. «Почему вы ничего не делаете, чтобы остановить все это? Где НАТО? Где ООН??» — спрашивали меня они. Мне нечего было им ответить. Правительство России наложило вето на резолюцию Совета безопасности ООН, которая бы остановила кровопролитие. Тем самым Россия присоединилась к ненавидимым всей Сирией убийцам, ради сохранения власти расстреливающим безоружные демонстрации. Десанты «общественных деятелей» в поддержку режима, группы сотрудников российских спецслужб, налаживающие прослушку мобильных сетей, громогласные заявления дипломатов — Россия по уши и с удовольствием вляпалась в кровавую кашу, гарантировав ее продолжение. Я так и не признался им, что я русский. Мне было стыдно.