Агония империи чувствовалась в тяжелом московском воздухе летом 1980 года, загрязненном дымом от самовозгоревшихся ближних торфяников. Наконец-то, впервые было решено провести Олимпиаду в одной из коммунистических стран, чего советский режим, находящийся в продвинутой стадии разложения, десятилетиями страстно добивался. Это разрешение поступило во времена Дона Хуана Антонио Самаранч-и-Торельо, первого маркиза де Самаранч, гордого фалангиста при Франсиско Франко, ставшего президентом Международного Олимпийского комитета. Но эта Олимпиада была мертворожденной.
Даже не имеющий предрассудков маркиз не мог предвидеть, что за семь месяцев до появления олимпийского огня на стадионе имени Ленина, накануне Рождества 1979 года первые подразделения спецназа советской армии появятся в столице Афганистана, чтобы “освободить” ее. Были спущены флаги великих наций, среди них были Соединенные Штаты, Канада, Италия, Великобритания. Они объявили бойкот — тотальный или частичный, как футбольная сборная Италии. Провалилась четырехлетняя иллюзия “великого праздника мира”. Не раздавались национальные гимны — они были заменены звуками труб и олимпийским гимном, когда спортсмены из стран, объявивших частичный бойкот, получали золотые медали. Так было с Пьетро Меннеа, ставшего олимпийским чемпионом по легкой атлетике в беге на 200 м. На нем не было голубой футболки. Стадионы, гостиницы, новейший “пресс-центр”, построенные или реконструированные в надежде и страхе перед прибытием легионов туристов, владельцев твердой валюты, остались пустыми или были заполнены в последний момент курсантами, агентами и солдатами, чтобы создать впечатление многолюдства у телевизионных зрителей.
В полупустой Москве, откуда были депортированы нарушители порядка, судимые, проститутки, валютные спекулянты и в особенности диссиденты, чтобы не искушать иностранных журналистов (Сахаров, вызывающий наибольший интерес у западной печати, был сослан за триста киломеров от Москвы, в закрытый по военным соображениям от иностранцев город), билось только сердце стадиона имени Ленина. Но именно на олимпийском стадионе “потемкинская деревня” советского самовосхваления была разрушена.
Это произошло во время соревнований по прыжкам с шестом, когда замечательный спортсмен Владислав Козакевич посрамил своего российского соперника, тоже прекрасного атлета Константина Волкова. Он завоевал олимпийское золото и достиг мирового рекорда – 5 метров 78 сантиметров. Его чествование соответствовало процедуре, которую французы называют Bras d’honneur, бразильцы «banana», а итальянцы “зонт”, “салют предков” или “салями”. В Польше всегда будут помнить “салют Козакевича”. Фотографии уже шестидесятилетнего “Влади” с чехлом от зонтика на руке до сих пользуются успехом и спросом.
Со времен поднятых вверх кулаков американских атлетов Смита и Карлоса в «Black Power», салюте в Мехико-Сити в 1968 году, ни на одной Олимпиаде не было такой дерзкой политической манифестации. Зрители на стадионе имени Ленина после мгновенного замешательства недовольно промычали хором, были редкие улыбки и чахлые аплодисменты. СССР официально потребовал, чтобы у Козакевича была отобрана медаль, но эта апелляция была отклонена Дисциплинарной комиссией МОК, которая оправдала этот жест как “нейромускулярный рефлекс”, возникший в результате усталости. Так была вписана неслыханная страница в историю физиотерапии и спортивной медицины.
Этот неприличный и смешной демонстративный жест так бы и остался в истории, как поднятые кулаки Смита и Карлоса в Мехико, если бы все в Польше и России, во всем мире не знали, какое он имел значение.
Это были дни взрыва в Польше, когда первых погибших в афганской бойне хоронили потихоньку и без фанфар, как двадцать лет спустя это делалось по приказу Джорджа Буша с телами американских солдат, погибших в Ираке. В Гданьске было восстание, которое привело к рождению движения “Солидарность” и к концу “реального социализма”. Высшее командование советской армии уже имело план вторжения в Польшу. Оно прекрасно понимало, что если Варшава отделится, то весь железный занавес превратится в картон.
Это были те месяцы, когда Иоанн Павел II, священник в Кракове, призывал христиан всего мира «не бояться», взывая к душам братьев-поляков. Козакевич услышал его. Может его жест и отвечал тому, о чем думал Кароль Войтыла, но страха у него, конечно, не было.
(«La Repubblica«, Италия)
11.07.12.