Генерала Григоренко проще было назвать сумасшедшим, чем признать мятежником
Мне очень нравилось беседовать с академиком медицины Татьяной Борисовной Дмитриевой. Мы познакомились, когда она была министром здравоохранения России. Уйдя из правительства, возглавила Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии имени Сербского.
Красивая и умная женщина, она, похоже, ощущала мой не только профессиональный, но и мужской интерес, разговаривала охотно и подолгу. Татьяна Борисовна, к несчастью, рано ушла из жизни, и я не успел задать ей вопрос, вертевшийся на языке с первого дня знакомства. А может быть, потому не спросил, что и так знал ответ.
Как получилось, что ее коллеги и сослуживцы, высокопрофессиональные медики, давшие клятву Гиппократа, — участвовали в столь позорной акции, как карательная медицина? Почему ставили диагноз, ломавший человеку судьбу, признавали критиков советской системы душевнобольными, вырывали их из нормальной жизни, запирали в палатах, похожих на тюремные камеры, да еще и пичкали сомнительными препаратами, нисколько не улучшавшими их здоровье, а лишь глушившими мысли и эмоции?
Люди, которых отправляли на экспертизу, конечно же, сильно отличались от обычного советского человека. Они вслух произносили то, что психиатрам даже в запертом кабинете слышать было страшновато.
Совершали поступки, немыслимые для тех, кто их осматривал и ставил диагноз. И неразумные, с их точки зрения, — зачем же против власти бунтовать? Эксперты сходились в одном: это отклонение от нормы, следовательно, требуется лечение. Раз пациент не осознает своего состояния, лечение показано принудительное.
— А что есть норма? — говорила мне академик Татьяна Дмитриева, формулируя позицию современной медицины. — Кто возьмется определить, что в поведении человека есть норма, а что считать отклонением? Разве существует единый для всех образец? Лекало? Все люди разные, и это прекрасно. Когда мы говорим о деликатной сфере психического здоровья, то болезнью может считаться только то, что порождено очевидными физиологическими нарушениями мозга человека.
Думаю, что врачи-психиатры с научными степенями знали это и тогда, когда, заменяя собой тюремщиков, запирали инакомыслящих в больничные палаты. Так что же ими двигало?
Борьба за правильную историю
Если молодые люди сегодня и вспомнят кого-то из диссидентов, то в лучшем случае Сахарова и Солженицына. А ведь советской власти куда больше неприятностей когда-то доставил генерал Григоренко. Среди писателей и ученых всегда находились недовольные. Боевой генерал, прошедший войну, — среди диссидентов был один.
История разногласий генерал-майора Петра Григорьевича Григоренко с советской властью началась с выступления на районной партийной конференции в Москве, куда его избрали как одного из передовых преподавателей военной академии. Кадровый офицер, всей жизнью приученный исполнять приказы, он поддержал линию партии — как понимал ее после доклада Никиты Хрущева о культе личности на ХХ съезде партии! Генерал Григоренко говорил о том, что общество должно гарантировать себя от повторения сталинских преступлений.
Что же преступного было в его словах? Но выступление начальство восприняло как вражескую вылазку. От генерала требовали, чтобы он отрекся от своих «заблуждений». Грозили различными карами. Он не только не поддавался, а еще и стал глубоко вникать в социалистическую реальность. И чем больше узнавал, тем громче возмущался вопиющими несправедливостями системы.
Смысл хрущевского доклада на ХХ съезде сводился к тому, что вся вина за преступления ложится на Сталина и нескольких его подручных вроде Берии. А все остальные, даже члены политбюро, ни о чем не подозревали. Главное было — не допустить и мысли о том, что массовые репрессии стали порождением сталинской системы. Ведь в таком случае следовало бы ставить вопрос о демонтаже всей этой системы. А Григоренко об этом и заговорил!
Партийные чиновники довольно быстро сообразили, что, разрешив критиковать Сталина и преступления его эпохи, открывают возможность обсуждать и критиковать и нынешнюю власть. Бывший сослуживец Григоренко Леонид Ильич Брежнев сокрушался:
— ХХ съезд перевернул весь идеологический фронт. Мы до сих пор не можем поставить его на ноги. Там говорилось не столько о Сталине, сколько была опорочена партия, вся система… И вот уже столько лет мы никак не можем это поправить.
Брежнев, как и многие другие руководители страны, увидел, что реабилитация жертв массового террора, честный разговор о трагическом прошлом неминуемо ведут к полному развалу системы. То, что произошло после доклада Хрущева на ХХ съезде, продемонстрировало слабость системы, которая держится только на вертикали власти, на страхе. Стоит вытащить из этой вертикали хотя бы один элемент — безоговорочное подчинение власти, дать людям свободу слова… и система зашатается.
Оттого власть так бескомпромиссна в борьбе за историю и в первую очередь обрушивается на тех, кто пытался восстановить реальное прошлое страны. Политики полагают, что, овладев прошлым, они формируют и «правильное» будущее. Вот почему генерал Григоренко воспринимался властью как опаснейший враг.
«Я их боюсь»
Всегда возникает вопрос: какую цену человек готов заплатить за право выражать свое мнение, протестовать против несправедливости? Даже скромное выражение несогласия влекло за собой наказание. Говорили, что знаменитый на весь свет писатель Солженицын, едва не получивший Ленинскую премию по литературе, и трижды Герой Социалистического Труда Сахаров многое могут себе позволить благодаря своей мировой славе. Но слава была им относительной защитой. Одного выбросили из страны, другого отправили в ссылку.
Выдающийся композитор Дмитрий Шостакович, когда его спрашивали, зачем он-то соглашается ставить свою подпись под мерзкими коллективными письмами, которые по разным поводам готовились в аппарате ЦК КПСС, сухо отвечал: «Я их боюсь». Немногие так прямо признавали, что им не хватает гражданского мужества, необходимого для инакомыслящих.
Такой человек, как главный создатель ядерного оружия, академик и трижды Герой Социалистического Труда Юлий Харитон, мог сделать многое, чтобы воздействовать на власть и защитить несправедливо обиженных. Но не захотел. Считал, что его работа важнее всего остального, и не мог представить себе, что он лишится этой работы, уважения и почета.
Другим искренне не нравились диссиденты. Они видели в них разрушителей государства. Будущий лауреат Нобелевской премии и депутат Государственной думы от компартии Жорес Алферов не только не поддерживал инакомыслящих, но и заботился о том, чтобы их не было в его ленинградском институте.
Ну и, наконец, третьих раздражает само наличие людей, способных рискнуть всем ради своих принципов. Им неприятно сознавать, что они на это неспособны. И психологически важно развенчать тех, кто способен на мужественный поступок. Это инстинкт сохранения душевного спокойствия. В России легче встретить святого, чем безупречно порядочного человека, говорил когда-то философ Константин Леонтьев. Столкновение с безупречно порядочным человеком обескураживает и даже злит.
«Бодался теленок с дубом» — так Солженицын назвал когда-то свою попытку противостоять государственной машине. От лобового столкновения с дубом теленку приходится несладко. И лишь немногие на это решались — как генерал Григоренко. Ему пришлось пройти через такое, чего и врагу не пожелаешь.
Между прочим, Петр Григорьевич воевал в 18-й армии, где молодой Леонид Брежнев служил начальником полит-отдела. Леонид Ильич, поднимаясь к вершинам власти, однополчан привечал, поддерживал. «Ветеран 18-й армии», — представляясь таким веским образом, люди смело заходили в высокие кабинеты с просьбой о квартире, даче или хотя бы установке домашнего телефона.
Генерал Григоренко демонстративно не желал пользоваться высоким знакомством. Вспоминал, как на торжественном собрании в Кремле по случаю очередного выпуска слушателей Академии имени М.В. Фрунзе встретился с сослуживцем по 18-й армии. Того уже произвели в генерал-лейтенанты. Выпили за встречу, вспомнили прошлое.
— А у Лёни бываешь? — поинтересовался генерал-лейтенант.
— Нет, — ответил Григоренко. — Я же его не так близко знаю, да, честно говоря, и не люблю надоедать высокому начальству.
— Ну, напрасно, — сказал тот. — Лёня любит, когда его посещают одноармейцы. И попасть просто: только позвони, назовись, и тебе назначат время. Я всегда захожу, когда бываю в Москве…
Григоренко принадлежал к тому редкостному типу бескорыстных людей, которые идут наперекор господствующему мнению, нимало не беспокоясь о своей личной судьбе. Его изгнали с военной службы, разжаловали, назначили солдатскую пенсию в 22 рубля. Недавний преподаватель военной академии работал грузчиком. От своих взглядов не отступился. Тогда посадили в психушку…
Шелепин, Семичастный, Андропов
Признавать своих критиков психически больными людьми — эта перспективная идея созрела не сразу. При Сталине считалось, что чем больше выявлено и уничтожено врагов, тем крепче советская власть. В послесталинские времена, напротив, не хотели признавать, что в принципе кто-то может быть недоволен системой. Партийные работники и чекисты пришли к выводу, что антисоветские высказывания в советской стране могут исходить только от наймитов западных стран, уголовных преступников или умственно больных.
На совещании руководящего состава органов госбезопасности в мае 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин говорил об «антисоветских проявлениях со стороны психически больных, которых необходимо изолировать». Предложил в отношении душевно больных «возбуждать уголовные дела и проводить следствие, предварительно поместив подследственного в психиатрическую больницу». А после решения суда отправлять душевнобольных на принудительное лечение.
Второго августа 1963 года сменивший его на посту председателя КГБ Владимир Семичастный обратился в ЦК партии с просьбой воздействовать на Министерство здравоохранения по поводу совершения «преступлений и иных общественно опасных проступков лицами, страдающими душевными заболеваниями». Семичастный просил, чтобы министерство обязали «усилить надзор за лицами, страдающими душевными заболеваниями, улучшить их лечение и своевременную изоляцию от общества, изыскать возможности увеличения количества больничных коек для душевнобольных, в первую очередь в городе Москве и в Московской области».
Семичастный бил тревогу: «Почти ежедневно службам Комитета государственной безопасности и милиции приходится задерживать душевнобольных за враждебные проявления и другие опасные действия в Кремле, Верховных Советах СССР и Российской Федерации, у зданий посольств и миссий».
Председатель КГБ объяснял, в чем опасность: «Лица, страдающие душевными заболеваниями, пристают к иностранным туристам, в беседах с ними создают неправильное представление о советской действительности, клевещут на условия жизни в нашей стране. Душевнобольные создают напряженную обстановку и усложняют работу государственного аппарата. Они пишут большое количество необоснованных жалоб, клеветнических заявлений, что вызывает ненужную проверку, отрывает от работы многих должностных лиц».
Но своих предшественников превзошел Юрий Андропов, когда возглавил ведомство на Лубянке. 29 апреля 1969 года он отправил в ЦК предложение об использовании психиатрии для борьбы с диссидентами, после чего появилось секретное постановление Совета министров СССР. Врачам поручили составить перечень психических заболеваний, диагностирование которых позволяло бы признавать обвиняемых невменяемыми и отправлять их в спецбольницы Министерства внутренних дел. Врачи исполнили поручение партии и правительства.
Так рьяно принялись за дело, что имеющихся спецбольниц не хватало. В 1978 году высшее партийное руководство поручило комиссии во главе с председателем Совета министров Алексеем Косыгиным в целом изучить психическое состояние советского общества. Комиссия с прискорбием констатировала, что, несмотря на успехи коммунистического строительства, «за последние годы число психических больных увеличивается». Вывод: необходимо кроме 80 обычных психиатрических больниц построить еще 8 специальных.
Обвиняемых по 70-й («Антисоветская агитация и пропаганда») и 190-й («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй») статьям Уголовного кодекса РСФСР следственное управление КГБ посылало на экспертизу в Институт психиатрии имени В.П. Сербского. С тамошними психиатрами чекисты тесно сотрудничали. Будущих оперативных работников — слушателей контрразведывательного факультета №2 Высшей школы КГБ — водили в Институт психиатрии на практические занятия. «Это были весьма полезные занятия, — вспоминал один из ветеранов госбезопасности. — Людей с отклонениями в психике неведомыми путями влечет в такие организации, как КГБ».
За четверть века на экспертизу попали 370 человек, которые обвинялись по этим двум позорным статьям Уголовного кодекса. Если врачи соглашались с представителями КГБ, то вместо суда обвиняемого отправляли на принудительное лечение. Условия содержания в таких медицинских учреждениях были столь же суровыми, как и в местах лишения свободы, а медицинские процедуры — часто мучительными и унизительными. Держать там можно было сколько угодно: продолжительность принудительного лечения суд не оговаривал.
А для КГБ было выгоднее объявить человека шизофреником, чем устраивать суды над принципиальными противниками советского строя и тем самым показывать, что их, оказывается, совсем немало.
Конец политической психиатрии наступил только при Горбачеве, в 1988 году, когда в ведение Министерства здравоохранения из МВД передали 16 тюремных психбольниц, а 5 вообще закрыли. С психиатрического учета спешно сняли около 800 тысяч пациентов. Почти миллион людей мучили и унижали зазря! С помощью людей в белых халатах. Отчего они так поступали? По тем же причинам, по которым в деяниях системы, так или иначе, соучаствовали почти все советские граждане.
Против течения
В своих воспоминаниях генерал Григоренко подробно описал, что такое карательная психиатрия в действии. Многие ли способны пройти через такое? Да и позволительно ли от кого-либо требовать подобной бескомпромиссности?
Какое же место определила история для Петра Григоренко?
Я сошлюсь на слова недавно ушедшего из жизни философа Григория Померанца (тоже фронтовика), глубоко ценившего генерала Григоренко: «Мы будем судить о поколении по тем, кто шел против течения, кто впечатал в историю свою личность, кто вырвался из массы…»
Любому человеку трудно и страшно принять решение, от которого зависит судьба. Гнуться или сопротивляться? Нравственный императив — борьба с любым тираном и любой несправедливостью.
А может быть, укрыться от этой схватки? Не сотрудничать с режимом. Но и не бороться против него. Уйти в свою работу. Бежать. Спрятаться в глухой деревушке, в башне из слоновой кости или за академической кафедрой, как это вполне мог сделать генерал Григоренко…
Но конечный пункт бегства — все та же развилка. И все тот же выбор, который приходится делать каждому: гнуться или сопротивляться? Петр Григорьевич Григоренко свой выбор сделал.
P.S. Люди, которые высоко чтут мятежного генерала, составили сборник воспоминаний о Григоренко. Но не могут собрать деньги на издание небольшой книжки.
Источник: www.novayagazeta.ru
20.10.13.