Владикавказ и Беслан — Нет ничего удивительного в том, что в этих сонных городах российской республики Северная Осетия с такой яростью ненавидят исламистских боевиков, которые несут беду в дома Северного Кавказа. Беслан печально известен самым жестоким и устрашающим нападением боевиков за последнее время, когда в результате захвата школы №1 сотни людей погибли в третий день первой четверти 2004 учебного года. Владикавказ, столица Северной Осетии, стал местом серии взрывов террористов-смертников в многолюдном центре города.
Но когда вы спросите здесь людей, кого они на самом деле винят в этих трагедиях, вы услышите нечто неожиданное: вместо того, чтобы рассматривать войну как боевое противостояние мятежников и сил безопасности, от которого в том числе страдают гражданские лица, осетины видят ее через призму застарелого этнического конфликта. Реальный враг, говорят они, живет сразу за близлежащей границей, не более чем в 20 минутах езды — в республике Ингушетия.
Это убеждение отчасти коренится в истории, а отчасти вызвано серией фатально ошибочных решений Москвы по поводу того, как лучше всего бороться с насилием, от которого страдают южные районы страны на протяжении десятилетий.
Осетины, проживающие в центре горного хребта Большого Кавказа, в основном православного вероисповедования. Владикавказ находится всего в 15 километрах от Назрани, крупнейшего населенного пункта Ингушетии, которая является преимущественно мусульманской.
Напряженность в отношениях между двумя народами уходит корнями вглубь веков. В 19-м веке осетины были ключевыми региональными союзниками России в войне за покорение окружающих их мусульманских горцев, в том числе ингушей, чеченцев и черкесов.
Затем в конце Второй мировой войны Иосиф Сталин депортировал в массовом порядке некоторые северокавказские народы в Казахстан и Сибирь по обвинению в пособничестве немецким захватчикам (на самом деле, это делали лишь немногие). Среди высланных были 92 тысячи ингушей. Когда в 1957 году их реабилитировали и разрешили вернуться домой, по возвращении они обнаружили, что часть их территории — Пригородный район — была передана Северной Осетии.
В поздний советский период ингуши добивались возвращения Пригородного района в их совместную с Чечней республику. В 1991 году после падения СССР крышка кипящего котла была сорвана. Год спустя начались боевые действия в Пригородном. Российская армия поддержала осетин. По меньшей мере, 600 человек погибли в боевых действиях, а также от 30 до 60 тысяч ингушей покинули свои дома.
Конфликт официально закончился постановлением Бориса Ельцина, по которому район должен оставаться в составе Северной Осетии. Но боль и гнев, порожденные этой мини-войной почти два десятилетия назад, и отсутствие каких-либо согласованных усилий Кремля по преодолению ее последствий, продолжают отравлять отношения между Северной Осетией и Ингушетией.
Более поздние события только усугубили ситуацию. В умах многих местных жителей критический момент в новейшей истории осетино-ингушских отношений произошел в сентябре 2004 года, когда группа исламистских боевиков штурмом захватила школу №1 в Беслане, городе недалеко от аэропорта Северной Осетии, известном своим водочный производством.
Налетчики взяли в заложники 1100 школьников, родителей и учителей, когда они праздновали начало учебного года, потребовав от России вывести свои войска из Чечни. За этим последовало 52 часа невообразимого ужаса. Пленных согнали в спортивный зал школы, который захватчики увешали взрывчаткой. Нескольких заложников казнили. Не менее 370 человек погибли от двух взрывов, огня и сражения, которым закончилась осада. По версии российской власти, 19 из 33 нападавших были жители Ингушетии (которая на востоке граничит с Чечней, их народы имеют много общего в культурно-языковом отношении).
Многие наблюдатели посчитали, что Беслан вновь разожжет вооруженный конфликт между осетинами и ингушами. Я был там в качестве репортера, и помню, как после осады стоял у свежевырытых могил на краю города во время похорон десятков жертв. Трое осетинских мужчин рядом со мной вполголоса матерились.
«Суки, трусы, — сказал один из них, когда я спросил его о захватчиках заложников. — Им лучше пытать детей или прятаться, как крысы в норе, чем сразиться в бою с настоящими мужчинами». Другой добавил: «Они шакалы, а не люди». Эта глубокая ненависть никуда не делась. Несколько дней назад осетинский друг сказал мне: «Боевики были в основном ингуши, перед нападением они собрались на базе в лесу в Ингушетии. Это позор, что мы не захватили их живыми. Тогда мы могли бы отдать их осиротевшим матерям, чтобы они могли порвать ублюдков на куски».
Ингушских боевиков также упоминали в недавних нападениях террористов-смертников. В 2008 году женщина взорвалась в микроавтобусе около центрального рынка во Владикавказе, в результате чего погибли 13 человек. Свидетели говорили, что женщина была 40-летней ингушкой, хотя ее личность не установили.
Затем в сентябре 2010 года террорист-смертник взорвал себя в автомобиле рядом с тем же рынком, убив 17 и ранив более 160 человек. Позже милиция сообщила, что это сделал Магомет Мальсагов, 24-летний житель Назрани. Он, вероятно, провез взрывчатку через контрольно-пропускной пункт между двумя республиками в баллоне для газа, который многие водители здесь используют в качестве топлива. Террорист-смертник, убивший в январе около 40 человек в московском аэропорту Домодедово, был также из Ингушетии.
Сусанна Дудиева, председатель комитета «Матери Беслана», который я посетил на прошлой неделе, высказала общее мнение лаконично: «Ингуши говорят, что не все ингуши террористы. Но мы не можем не заметить, что все террористы — ингуши».
Обе стороны в войне последнего десятилетия между исламистскими повстанцами и российскими войсками на Северном Кавказе, как правило, пытаются преуменьшить роль этнической принадлежности.
В 1990-х годах чеченские сепаратисты обосновывали свою борьбу национальным вопросом, ссылаясь на борьбу против царской России полтора столетия назад. Сегодня боевики являются частью «Имарата Кавказ» — общерегиональной коалиции исламистов, для которых вера и товарищество превыше национальных и этнических связей. В свою очередь, Кремль настаивает на том, что повстанцы получают финансирование из-за рубежа и являются частью глобальной сети джихада: справедливое обвинение, но оно игнорирует решающую роль местных факторов.
По правде говоря, этнические расколы остаются мощным усилителем конфликтов в этом анклаве степи и гор, напоминающем лоскутное одеяло из многих малых народов. В Дагестане, где проживают более 30 групп коренных народов, этническая принадлежность может обеспечить общую связь для мафиозных групп (чьи интересы, в свою очередь, могут пересекаться с деятельностью мусульманских фанатиков). Осетино-ингушское противостояние, однако, самое острое в регионе, поскольку оно сочетает в себе этнические, территориальные и религиозные противоречия.
Сегодня, историческое самосознание осетин как сражающейся нации, окруженной злонамеренными соседями, подпитывается вооруженными нападениями на них и ростом исламистского повстанчества к западу от них в Кабардино-Балкарии.
«Только наша толерантность спасает ингушей от чего-то очень плохого, — сказала мне на прошлой неделе Света Джиоева, репортер газеты «Осетия Сегодня». — Даже сейчас, после всех этих взрывов, они приходят за покупками к нам на базар, и никто не беспокоит их. Но я не знаю осетина, который поехал бы в Назрань. Это слишком опасно».
Она добавила: «Вы видели среди террористов-смертников хоть одного христианина? Мусульмане должны задать этот вопрос себе, прежде чем требовать сочувствия. Мы имеем право опасаться их».
Несколько дней спустя во Владикавказе я сидел в интернет-кафе «Дикий Хакер» на улице Батуриной, наблюдая за группой мальчишек — не старше 12 лет, играющих в супержестокую групповую компьютерную игру. От взрывов враги разлетались на кровавые куски мяса, а мальчишки кричали друг другу на русском вперемешку с бранными словами. «Смотри, ингуш, террорист — мочи его!» — крикнул один при виде врага.
В Беслане вражда ощущается еще более остро. Спустя семь лет после нападения на школу №1, обугленный зал, где несколько дней сидели заложники, по-прежнему остается святыней. На стенах ряды фотографий мертвых. Венки, православный крест и бутылки с водой, как символ того, что заложникам не позволили передать питьевую воду.
Я посетил комитет «Матерей Беслана» на Октябрьской улице, которым руководят жертвы и родственники жертв. Дудиева, чей 13-летний сын Заур умер в школе, говорит: «Террор по-прежнему с нами. На другой день после того, как ингуш взорвал себя в сентябре на рынке во Владикавказе, у моего мужа случился сердечный приступ от шока». (Он выжил, но прикован к постели.)
Когда я спросил Дудиеву, чего не хватает в стратегии Кремля для подавления исламистов, она сказала: «Она слишком мягкая. Я за карательные методы. Если террорист может убивать невинных людей, может убивать детей, почему нельзя казнить всю семью, которая воспитала террориста?».
Такие заявления не обязательно влекут за собой насилие. Тем не менее, в Осетии недавно произошел ряд инцидентов, связанных с нападениями или ущемлением прав в отношении 20% ее мусульманского меньшинства. После восстановления мечети в Беслане в прошлом году, матери попросили руководителей мечети не передавать призывы к молитве через громкоговоритель. Некоторые местные жители вообще были против возобновления работы мечети. «Как в нашем городе можно кричать «Аллах акбар», когда боевики выкрикивали это над нашими умирающими детьми?» — вопрошает 79-летняя Светлана Цгоева, у которой убили 9-летнюю внучку.
В прошлом месяце в одной из деревень в южной части Северной Осетии богатый бизнесмен-мусульманин решил обустроить в своем саду молельную комнату и возвести минарет. Строительство минарета не достигло высоты и трех метров, когда местные жители, в подавляющем большинстве православные, организовали митинг протеста. На него пришли 300 человек, они ворвались в его дом, порезали шины у его автомобиля, и потребовали, чтобы он снес минарет. 493 человека подписали письмо к президенту России Дмитрию Медведеву, утверждая, что если минарет останется, в деревне поселятся фундаменталисты. (Пока он еще стоит.)
Алан Цхурбаев, популярный осетинский блогер, чей пост по спорному минарету вызвал поток комментариев, заявил, что этот вопрос обостряет противостояние, выводя его за рамки чисто антиисламских настроений: «Проблема не только межрелигиозная, но и, конечно, межнациональная. То есть, осетино-ингушская».
Он добавил: «Многие люди в Осетии готовы сложить слова «ислам», «ингуш» и «террорист» в одну цепочку. Соответственно, я уверен, что в Ингушетии столько же людей воспринимают осетин только как “бойцов, которые убивали нас”».
И действительно, у ингушей все еще не утихла боль за Пригородный район. Ингуш утверждает, что осетинские бойцы резали горло гражданским лицам, насиловали женщин и скармливали трупы ингушей свиньям, хотя эти обвинения сейчас трудно подтвердить.
Магомед Амирханов, мой знакомый ингуш, был похищен со своим полупарализованным отцом осетинским отрядом в 1992 году и находился в плену среди других гражданских лиц в течение 14 дней, прежде чем их освободили. «Я не поддерживаю терроризм, — сказал он мне в 2008 году. — Но осетины никогда не говорят о том, как мы были изгнаны из наших горящих домов, как нас убивали и избивали».
Тимур Акиев, ингушский правозащитник, заявил, что Кремль относился к Пригородному с «полным пренебрежением», эта стратегическая ошибка только играет на руку боевикам. «Боевики используют этот факт для набора новобранцев, — утверждает он. — Здесь они могут сказать: смотри, ваши люди были вынуждены покинуть свои дома, а затем им запретили возвращаться. Ты гражданин России, но правительство не защищает тебя».
Так что же можно сделать, чтобы разорвать порочный круг ненависти и подозрительности?
Москва продолжает наступать на те же грабли. Но в последнее время правительства двух республик предприняли новую попытку решить свои разногласия, проведя в прошлом году серию обнадеживающих двусторонних переговоров. Рабочая группа обсудила вопросы безопасности и возвращения ингушей. Около 30 тысяч уже вернулись после окончания конфликта, но есть еще разногласия по поводу возвращения деревень, где проходили жестокие боевые действия. (Северная Осетия говорит, что это может спровоцировать новый конфликт, а ингушские активисты настаивают, что это лишь повод, чтобы помешать возвращению еще 10 тысяч.)
Тем временем, люди на местах с обеих сторон делают пробные шаги на пути к миру. Магомед Макиев, 28 лет, ингуш из деревни Куртат Пригородного района со смешанным населением, работает в центре, финансируемом НКО, который проводит тренинги и спонсирует малый бизнес, чтобы помочь купить оборудование — ульи, швейную машинку, холодильник для продовольственного магазина. На учебных семинарах он призывает людей обеих наций встречаться и находить общий язык. Центр также организует совместные мероприятия для детей из деревень Пригородного, где ингушские и осетинские ученики ходят в разные школы.
«Мы видим, как быстро эти дети забывают о своих подозрениях, когда они собираются вместе, — сказал Макиев. — Пару лет назад мы отправили группу на поезде в лагерь отдыха под Москвой. По дороге туда осетинские и ингушские дети держались особняком в разных купе. Но на обратном пути представители двух народов полностью смешались по всему вагону, болтая и веселясь!»
Том Парфитт является членом лондонского Королевского географического общества, преподавал публичную политику в Woodrow Wilson International Center. Его поездку спонсировал Pulitzer Center on Crisis Reporting.