«Это трубы поставили, чтобы помнили» – репортаж RFI из чеченского села Самашки

31 августа 1996 года секретарь Совета безопасности России Александр Лебедь и командующий вооруженными силами Ичкерии Аслан Масхадов после переговоров в дагестанском городе Хасавюрт подписали совместное заявление.

После почти двух лет войны, в которой погибли десятки тысяч военных и мирных жителей, стороны договорились о постепенном выводе российских войск с территории Чечни и начале политического урегулирования. В 20-ю годовщину Хасавюртовских соглашений RFI публикует воспоминания очевидцев и участников тех событий, а также рассказывает о жизни в послевоенной Чечне.

ЧАСТЬ 2

Специальный корреспондент RFI Сергей Дмитриев отправился в чеченское село Самашки, штурм которого стал символом жестокости и бессмысленности Первой русско -чеченской войны.

«Я сейчас молитву почитаю, вы просто „аминь“ скажите…», — местный житель Магомет ведет меня на деревенское кладбище Самашек. Могилы погибших во время боевых действий легко отличить от остальных — возле них вкопаны длинные металлические трубы, которые частоколом уходят до горизонта. Многие из могил Магомет копал лично:

Я же большинство хоронил, детей хоронил. Выкопаем одну яму: в могилу только одного положено, а тут два было, может быть, троих хоронили, не успевали…. А тут экскаватор приехал, выкапывал, хоронили и сразу закидывали экскаватором…

Здесь, видите, тоже во время войны убили. Я его хоронил, когда бомбили здесь вертолеты. Молодой парень был, 20–21 год, не больше. И он не отсюда был — приехал в гости и уехать не мог. Прямо у входа в Самашки. Вывезти и отвезти нельзя было. Даже если [родственники] забрали бы [тело], то, может быть, [российские военные] не пропустили бы его, сказали бы, что он боевик. Родители потом узнали, что его похоронили здесь, родственники приехали, памятник поставили

Когда я в том месте копал, начали стрельбу, по-моему, с вертолета оттуда. Мы бросились в ямы, которые копали, и остались живы».

Деревенское кладбище в Самашках. Чечня, август 2016 г.Sergey Dmitriev / RFI

Село Самашки в Первую чеченскую стало одним из символов жестокости и бессмысленности военных действий. Штурм и зачистка Самашек наряду с битвой за Бамут считаются одними из самых кровопролитных эпизодов военной кампании 1994 — 1996 годов.

«В начале штурма, я был в районе, где телевышка стояла (сейчас ее сняли), на огороде — картошку пытался сажать, — один из старейшин села Самашки, 76-летний Юсуп, работал в начале войны на фабрике в Грозном. После начала штурма Грозного, в январе 1995 года он вернулся в родное село. — Здесь обстрелы велись понемногу, то там, то тут снарядами чуть-чуть обстреляют. А тут внезапно изо всех видов оружия. Так интересно стало: и ракеты, и снаряды тут обрушились сразу. Я с огорода пришел домой, у меня здесь мать больная лежала. Мимо Абдурахман бежал. Я спрашиваю: „Что такое?“ „О, — говорит, — все село горит“. Сразу загорелась мечеть, около мечети школа стояла, она тоже сразу загорелась. В общем, все в дыму было. Это первый штурм».

7—8 апреля сводный отряд МВД из Софринской бригады внутренних войск и отрядов СОБРа и ОМОНа вошел в село Самашки, в котором, как утверждалось российскими военными, укрылось более 300 боевиков так называемого «Абхазского батальона» Шамиля Басаева. Сопротивление федеральным силам оказывали также и некоторые местные мирные жители, у которых имелось оружие.

«Местное население чем могло сопротивляться? — пожимает плечами Юсуп. — Конечно, некоторые сопротивлялись, у кого оружие было. Абсолютно никакой необходимости не было штурмовать село. Что такое штурм, наверное, по литературе или так вы знаете? Были разрушены дома, при первом штурме где-то 200 с лишним человек убито, многие сожжены. Я записывал все. Даже по этой улице был один участник Отечественной войны, парализованный лежал в постели — его сожгли. За 30 минут до начала штурма, для формальности муллу они предупредили. А как мулла — его уже нет в живых — как в таком большом селе может предупредить людей и вывести? Никто никого не выводил. Все были по домам. Ну если у кого-то был подвал, то по подвалам прятались. Простое мирное население было не в курсе, не знали, что нужно выходить, коридора не было, чтобы вывести людей».

Именно в ходе «зачистки», утверждают правозащитники, погибло больше всего мирных жителей села и было разрушено большинство домов, многие из которых не восстановлены до сих пор. Юсуп идет по улице Шарипова: «Следы войны я могу показать. У нас здесь был хороший сад. Вот сюда попал снаряд, под это дерево. Вот еще остатки, но это вертолетный снаряд. Вот этот дом тоже был разрушен, крышу два раза перекрывали. Вон следы, посмотрите. У этих [соседей] дом полуразрушенный. Даже не все разрушенные дома получили компенсацию. Видите, этот дом — он на 70% был разрушен, вот и сейчас: и спереди, и сзади — везде трещины. Это все осталось с военных времен».

Второй раз село Самашки федеральные войска штурмовали в марте 1996 года. Только начавшее восстанавливаться село было разгромлено повторно.

«Эту крышу мне пришлось перекрывать два раза: при первом штурме и втором, — тычет костылем в сторону собственного дома Юсуп, — в марте 96 года еще один штурм села был, тогда уже все село разрушили. Они что-то попросили, чтобы военные через село проходили. Им сказали, что будет провокация: с вашей стороны может быть провокация, с нашей стороны может быть провокация. Они без всякого предупреждения штурм начали. 20 самолетов бомбили село, в селе, по-моему, был единственный дом Абдуллы полуразрушенный, остальное все разрушенное».

Как писали по итогам специального расследования правозащитники, штурм и зачистка Самашек проводились в нарушение всех правил ведения войны и международных конвенций. Операция силовиков сопровождалась убийствами мирного населения, издевательствами над задержанными и поджогами домов. Людей на улицах и во дворах обстреливали снайперы, в жилые дома забрасывали гранаты или специально поджигали.

«Я была во второй штурм, мне было 15 лет. Я здесь была с бабушкой. Никого не было, бабушка была одна во дворе, — рассказывает о своих воспоминаниях жительница Самашек Айшат. — Стояла мебель — раньше стенка была — они просто взяли и повалили все на пол, непонятно почему. Просто назло. Когда выезжаешь из села, там мост. Нас вывели туда, мы ждали — нас и не выпускали, и не запускали. Не выпускали почему — нам сказали выходить без мужчин, а женщины, у которых сыновья, братья, они не хотели. Нам через мегафон говорили: „Уходите, женщины, вас будут обстреливать“. Но не все были непорядочными. Были и порядочные среди них тоже люди».

Айшат уехала после войны учиться в Москву, там вышла замуж и осталась жить, однако несколько лет назад решила вернуться в родное село — нужно помогать постаревшим родителям. Таких как Айшат в селе немного. В основном молодежь старается уезжать из села. После войны здесь не осталось никакого производства. В отличие от Грозного восстанавливается село не по государственной программе, а в основном спонсорами-меценатами или силами самих местных жителей. «Мечеть строит спонсор, эту дорогу построил тоже спонсор из Башкирии. Вон ту — улица раньше называлась Пролетарской, а сейчас — Кадырова — в честь того, что она названа Кадырова, там положили асфальт», — смеется Юсуп, провожая меня до центральной улицы.

Его дом тоже до сих пор в трещинах и выбоинах от снарядов. На восстановление жилья после войны власти выделяли 300 тысяч рублей, но этих денег не хватает даже на строительные материалы, вздыхает старик: «Я не могу восстановить его, что такое 300 тысяч рублей? У кого есть возможность, они отстроились. Вот сзади был разрушенный дом, ничего там не оставалось, они отстроились, у меня — нет. Конечно, село могли бы восстановить, сделать все, как положено. Но это скоро развалится, вот этот дом — трещины везде, тот вообще еле-еле держится. Но нам же тоже надо где-то жить».

Детский сад в селе Самашки. Чечня, август 2016 г.Sergey Dmitriev / RFI

Население села Самашки еще до войны было практически моноэтническим, русских в селе было всего несколько семей — направленных еще в советские годы по распределению молодых специалистов. Мария Николаевна приехала в Самашки в 1960-х, сразу после пединститута и до самой пенсии проработала учителем. Преподавала в местной школе русский язык и литературу, рассказывает она: «Учитель начальных классов и старших. Начинала с начальных классов, когда сюда присылали.

— Откуда вы сюда приехали?

— Из Подмосковья. Я ведь не приехала, нас посылали. Привезли, как котов в мешке, маленьких девчонок, от родителей оторвали и послали — мол, республику надо восстанавливать. А мы глупые были, лет-то нам было по 18–19. Романтика нужна была. Или на север, или на юг — нам все равно было.

— Обратно уехать в Подмосковье мысли не было, когда война началась?

— Я не могла уехать. Когда мои ученики шли, я их воспитывала в духе патриотизма, любви к родине, я не могла убежать. А если бы я ушла, а потом пришла, они бы сказали: когда было плохо, сбежала, а теперь у нас хорошо — приехала. Три недели я отсутствовала, когда нас вывезли на небольшой машине: «Давайте, давайте, выходите из подвалов». На машину нас посадили, обстрел был ужасный. Ночь потерпели, а потом нас вывезли. Немножко отсутствовала, а потом назад пришла.

Когда после первого штурма я из города возвращалась — машина МЧС ехала, и меня взяли. Я когда вошла в село — тишина. Ни людей, ничего. Ни одного целого дома, ни одной крыши, ничего нет. Коровы мычат, и все разрушено, все. Опаленные дома — с огнеметами ходили, живых людей сжигали. У моего ученика дочку сожгли заживо.

После первой войны крыш не было, и у домов все-таки стояли остовы. А во время второй войны на каждом шагу воронки были, глубокие-глубокие. В детстве я бежала от немцев из Завидово на другую сторону Москвы, мне четыре года было — одну войну пережила, потом здесь… Три войны было в жизни. Надеюсь, еще войны не будет».

Если в Грозном следов войны почти не осталось, и местные жители предпочитают о ней не вспоминать, то в селах люди общаются проще. Здесь война — незаживающая рана для тех, кто ее помнит. Но на официальном уровне власть делает все, чтобы вычеркнуть те события из истории.

«Нас, очевидцев, не будет, а другие поколения не помнят, — переживает Мария Николаевна. — В каждой семье есть погибшие, в каждой семье есть раненые. Да, в селе выросла молодежь, те дети, которые тогда маленькие были, выросли, кто в живых остался, еще народились. Дети, которые маленькие были, они выросли и не знают, не помнят, им не больно. Чем дальше будет время от войны, тем больше лжи будет.

— И никакого памятника о событиях в селе нет?

— Воспоминаний нет, не только памятника».

По данным правозащитного центра «Мемориал», проводившего независимое расследование обстоятельств операции МВД в Самашках, 7—8 апреля 1995 года в результате действий силовиков погибли по меньшей мере 112–114 мирных жителей. Точных данных о числе погибших мирных жителей во время второго штурма нет. По итогам официального расследования, никто из руководителей или участников спецоперации не понес ответственность.

«Вот видите — трубы стоят. Чтоб знать, что они ни за что умерли, ни за что. Поставили во время войны. Вот это моя хозяйка лежит здесь… — останавливается возле могилы погибшей при штурме Самашек жены Магомет. — Там дальше у нас еще кладбище, тоже стоят такие же трубы: это все, считай, процентов 90 — мирные люди: дети, старики. Если вдруг когда-нибудь зайдет кто-нибудь, спросит: „Где ваши, во время войны убитые?“, чтобы показать им, трубы поставили…»

Имена некоторых героев репортажа изменены в целях безопасности.

http://ru.rfi.fr/rossiya/20160815-eto-truby-postavili-chtoby-pomnili-reportazh-rfi-iz-sela-samashki

Chechenews.com

07.04.18.