Пусть кинжалы блещут в пляске смерти,
Волчья,
Начинается,
игра…
Борха Амерханов.
18 января 2008
У старого русского помещика Троекурова, была любимая забава, которой он предавался, развлекая своих гостей. В поместье, где он проживал, в закрытом помещении содержался на цепи медведь, и, когда сытые гости начинали просить развлечений, то Троекуров распоряжался вкатить в помещение к медведю, дубовую бочку, сплошь утыканную заточенными гвоздями. Зверь с опаской подходил к предмету, обнюхивал его и осторожно трогал лапой… Уколовшись, он отталкивал его от себя с силой, тем самым, раня себя еще сильнее… что приводило его в дикую ярость. И, в конце концов, весь израненный и окровавленный зверь, снова и снова яростно бросающийся на бочку, погибал под дружный смех троекуровских гостей…
Дубровский (А.С. Пушкин)
То утро, с самого начала было хмурым, и, если логическим продолжением текста в описании погоды, в любом другом произведении, подошло бы слово типа «моросило», то здесь, смело можно вставить слово,«бомбило».
— Три тысячи самолетовылетов в день, — как радостно объявила диктор Российского телевидения, делали свою страшную работу.
Бомбили и днём и ночью, беспрерывно, благо, у противной стороны, ни то чтобы средств ПВО, но даже и одной завалященькой зенитки, и той, не было. Удивляло другое — как самолёты находили цели для непрерывного бомбометания: над городом висел непроницаемый смог от горевших пожаров. Нередко прилетали через тысячи километров ракеты, и тогда, страшный шум, похожий на горный обвал, заглушал все другие звуки. Не прерываясь ни на секунду молотила дальняя артиллерия; с разных сторон доносилась, то стихая, то усиливаясь, автоматная трескотня. С ночи до утра, разрывы слышались строго с секундным интервалом.
Горожане, отупевшие от постоянного грохота и потерявшие надежду найти хоть какую-то логику в этой войне, прятались в подвалах, лишь на краткое время, по жизненной необходимости, выходя наружу.
Свои, чужие, раненые, мертвые; живые, похожие на призраки люди, смрад от горящей техники и солдатских тел, и слякоть черной зимы. Таким, 1994-ый от рождества Христова декабрь, входил в летопись чеченского народа: позже народ его назовет чёрным…
История, которую я собираюсь рассказать, начиналась в пригороде Грозного — точнее в его северо-западной части, хотя, кому интересны такие мелочи, как юг, запад, восток: ведь любой перенесший блокаду вправе спросить:- «А что, в других частях Грозного разве было по-другому?»
Русские войска, начавшие наступление на город сразу с трёх сторон, отвоевывая у чеченских ополченцев улицу за улицей, а точнее — развалины за развалинами, потихоньку втягивались в город. Население, оказавшееся на пути армии, сразу отфильтровывалось: молодых и здоровых чеченцев забирали в концлагеря, где половина из них, ещё до приезда на место, таинственным образом исчезала навсегда, а других, путем нечеловеческих пыток и издевательств, приводили в никуда не годное состояние. Шёл очередной геноцид чеченского народа.
Бета — тоже чеченец. Ему чуть больше пятидесяти, он рано поседел. Но еще очень даже неплохо выглядит: немного выше среднего роста, худощавый, мужественное лицо с серыми глазами и аккуратно подстриженными усами; вид у него, можно даже сказать, в некотором роде, элегантный.
Его жена, Барет — среднего роста, немного полноватая кареглазая шатенка — типичная чеченка с грустными выразительными глазами.
Они не уехали с города, как поступила благоразумная часть их друзей и соседей, и не потому, что не боялись: а из-за старшего сына — Паши, который работал хирургом в их районной больничке. Паша наотрез отказался ехать куда- либо, коротко объяснив, что долг врача обязывает его находиться здесь. Семья, давно уже, втянувшись, выполняла этот долг вместе с ним: предоставив свой дом, в полное распоряжение его друзей и коллег; здесь они могли часок передохнуть, перекусить… больничка была, буквально, в нескольких десятках метров от их жилья.
Улица, на которой жил Бета, необыкновенно длинная и хорошо просматривается из конца в конец; но в то утро, мгла от пожарищ и мелкий, похожий на туман, густой дождь, затрудняли видимость. Бета, несколько раз, выходивший на улицу и старавшийся рассмотреть, что же там происходит, мог только догадываться, по доносившему из темени рёву моторов, одиночным выстрелам и женским крикам. Начинался грабеж. Русские солдаты выносили из чеченских домов всё, что им нравилось: ковры, видеотехнику, мебель, а то, что не могли увезти собой, безжалостно ломали.
Отбирали всё ценное: драгоценности, деньги; с оказавшими сопротивление особо не церемонились, тут же ставили к стенке…
Злоба накопленная за годы Советской власти на весь мир, наконец, нашла выход.
Барет в очередной раз затащила в дом Бету, который от сознания своего бессилья метался по двору, как раненый зверь. В доме спал сын Паша, его — одуревшего: после трех суток беспрерывного дежурства, почти насильно притащили под утро. Младшего сына Беты — Хамзата, увезла к себе сестра в Надтеречное, там пока не было войны…
— Ради Аллаха не ходи, кричала Барет — метавшаяся от мужа к спящему сыну, тебя сейчас пристрелят, чем ты им поможешь…!
Между тем, крики и выстрелы становились все ближе и ближе…. Барет, словно что-то предчувствовала; она сидела на стульчике напротив кровати, где спал её первенец, и, не отрываясь, смотрела на спавшего крепким сном Пашу. Губы её непрерывно шевелились: она шептала молитвы, доставшиеся ей от своей бабушки: «Великий Боже, спаси нас от христианской беды, не оставь, о Аллах, нас без своей помощи. Спаси и сохрани нас Великий Боже, ведь мы твои несчастные рабы, только ты можешь спасти нас, только к тебе наши молитвы Боже». Бета зашел в комнату и сел. Барет взглянула на него и спросила одними глазами — где они? Бета глухо произнес,- подходят! Барет еще горячее зашептала свои молитвы…
У ворот грозно заурчал бронетранспортёр, раздались крики: солдатская ругань, команды… Бета, кинув взгляд на спящего, вышел на встречу беде, которая входила во двор… Солдат было четверо, все они были в чёрных масках с прорезями для глаз. Их командир, с наушниками на голове, войдя во двор, остановился у ворот: пропуская вперёд себя вереницу военных, в грязных камуфляжных комбинезонах; и уже сразу, прямо от ворот, заорал в спину солдатам: — Обыскать! Стреляющее, режущее, колющее, зеленое, блестящее изъять, сопротивляющихся расстрелять. Он изо всех сил старался сделать вид, что не замечает Бету, который вышел навстречу ему. Бета попытался переломить ситуацию:
— Товарищ офицер, здесь нет боевиков, и оружия тоже нет, — стараясь как можно мягче, сказал он, глядя туда, где должны были находиться глаза командира.
Но Старшой, обойдя его как неодушевлённый предмет, стал посередине двора, и, смотря куда — то в сторону, закричал ноющим голосом: — А это мы сами определим! Встаньте в сторону, документики я попрошу!
Бета вынул из кармана заранее приготовленные паспорта и протянул военному. Еще не глядя на документы, но видя, что их несколько, военный, не прерывая отдачу приказов солдатам, на этой же ноте прокричал, а вернее -пропел гнусавым ноющим голосом: «Не вижу народ, где народ, всем построиться во дворе!»
Бете казалось, что он ещё не понимает всего до конца. А скорее всего, его мозг, сама психология школьного учителя, по сути дела — советского человека, отказывалась понимать ситуацию, в которой всё, до самой маленькой мелочи, вопило о нелогичности, несправедливости, тупой нелепости происходящего, — рождая внутри него состояние какой-то ирреальности…
На порог вышла Барет. Лицо у неё было серым, без единой кровинки. Она, прижав руки к груди, сбежала к военному, стараясь, изобразить на лице что-то похожее на улыбку. Непослушными губами она пыталась донести до него, что её сын врач, и, что он только, что с дежурства, прилег отдохнуть. Но её испуг, который она так и не смогла спрятать, только поддал куражу военному. Не меняя высокого противного тона, он продолжал вышагивать по двору, как аист, монотонно повторяя: «Не вижу народ, где заявленный народ?», при этом он картинно поднимал паспорта вверх.
— Командир, в чем дело? — вдруг раздался голос Паши. Он стоял в проеме двери, щурясь от утреннего света, всё ещё одетый в свою хирургическую голубоватую пижаму и панталоны. Военный, продолжая ходить взад и вперёд по двору, играл свою роль идиота:
— Вышли на середину двора! Я сказал, п-а-с-т-р-о-и-л-и-с-ь!!! Кто ещё в доме?! — И это тоже, опять, ни к кому не обращаясь.
Но Бета инстиктивно всё уже понял, этот человек нёс страшное горе в его дом.
Его психика, не принимающая насилия ни в каком виде: будь то словами, будь то действием, дрожала, как перетянутая, и, готовая вот — вот лопнуть, струна. Но, что же делать? Броситься на него… чтобы не видеть, что будет в дальнейшем, или подождать пока… рука автоматически обшарила карман… Барет словно прочитала его мысли. Она стремительно шагнула к нему, руки её била крупная дрожь, устремленные на мужа широко раскрытые глаза, умоляли его, стараясь передать невозможное: «Да умри у тебя мать, Бета, если не перетерпишь. Ради Аллаха не убивай нас!» — горячим шепотом прокричала она. Её материнское сердце уже подсказывало ей страшную беду, и она, раненной птицей, собрав последние силы, старалась отвести её: взять в свои руки ситуацию. Убитый происходящим с ней, Бета на мгновенье опустил голову. Паша, испуганный состоянием матери, сбежал по ступенькам к ним и полуобнимая обоих, старался привести в чувство: «Что вы, что вы? Ничего же не случилось, что с вами?!»
Тем временем, солдаты, обыскав дом, начали по одному выходить из него. Старшой, встав в центре двора, как-то по – куриному наклоняя голову, смотрел то в раскрытые паспорта, то на Бетину семью, словно сличая фото на документах с лицами, стоящими перед ним. Из дому выскочил ещё один солдат:
— Больше никого!
В это время в наушниках командира, что-то начало щипеть, и военный загугнил в ответ:
— Слушаюсь! Так точно, все в порядке, нет вопросов!— Затем, резко повернувшись к Бете, — Где остальные, мужчина, я не пол…?!
— Какие остальные?! — искренне удивился Бета.
— Ты мне мазги не пудрь…нах.. — грязно выругался военный, не смотря на то, что рядом стояла Барет.
Такого оскорбления Бете еще никто и никогда не наносил. Он поднял голову и в упор посмотрел на маску. Как человек он для него кончился, перед ним стояло нечто такое, что вообще не имело право называться человеком. Пройдет ещё доля секунды, как он определится в выборе наказания, и ничто это чучело не спасет. В эту долю секунды Паша стал между ними:
— Дада, не опозорь нас, — твердо выговорил он по чеченски, глядя прямо отцу в глаза, — ты, что не видишь, они же нас провоцируют. Это же нелюди! Успокойся ради Аллаха! — Потом, повернувшись к военному:
— Командир, никого здесь нет, кроме моих родителей, ты же сам видишь, не обижай стариков!
Но маска, всё уже и сама поняла. Старшой стал продвигаться к выходу со двора, и как бы сам про себя, гнусавя:
— А у нас другие сведения и планы у нас другие: — Грицюк! — крикнул он, и тут же в ворота, с улицы ему навстречу, вбежал автоматчик:
— Молодого наверх! — Автоматчик, не раздумывая, обогнув его, выпустил в грудь, стоящего перед Бетой, Паши, короткую очередь.
C тех пор прошли месяцы. Жизнь Барет и Беты, как это часто бывает, разделилась на до, и после этого страшного события. Барет почти не выходила из дому, младшего сына сестра устроила в школу у себя в селе, а Бета, после поминовения и соблюдения всех положенных по такому случаю обрядов, почти не бывал дома.
Бета очень изменился, если раньше ему никогда не давали его возраст, то теперь эти оценки нередко даже зашкаливали. Длинными, бессонными ночами Бета вырезал целые штабы русских войск, добираясь до генералов и политиков. До тех, кто, по его мнению, затеял эту войну. Возможно, что на этом пути Бета преуспел бы, как никто другой, — он хорошо знал эту армию. За три долгих года срочной, он успел её изучить от и до, не зря был лучшим старшиной округа. … И теперь, столкнувшись с ней через столько лет, но уже совсем в другой ипостаси, он видел, что она ничуть не изменилась, это был всё тот же дурдом.
Русская армия. Очень часто: старшинами, командирами взводов срочной службы бывали чеченцы, оспаривая пальму первенства в этом вопросе у украинцов, про которых даже поговорка ходила… «Хохол без лычки, что бочка без затычки», и уж только потом другие… «Почему же так, получается?» — думал Бета.
Армия вроде русская — в полку было немало русских ребят, физически намного крепче Беты, да и с классами у них всё было в порядке. … Но из чеченцев командиры всё-таки получались лучше; и лишь только через много-много лет понял Бета, почему же русские солдаты тянулись всё-таки к ним. Чеченские сержанты бывали куда справедливее к ним, нежели чем свои. Всегда униженный и забитый русский парень, всей душой тянулся к ребятам, которые: если они были физически сильнее, никогда не кичились этим, а будучи слабее, не сгибали голову ни перед кем; в мирное время заботились о солдате, а в бою не прятались за их спины. Говорят, Маршал Шапошников сказал: «Какая же русская армия без чеченского сержанта…»
Сегодня эта армия разорила его Родину, загубила сотни тысяч ни в чем не повинных молодых и старых людей, и с ненасытностью чудовища продолжала сеять горе. О многом передумал Бета за это время, но не находил ответа на вопросы, которые поставила перед ним жизнь. Боль за собственного сына давно трансформировалась в нём в боль за судьбу своего народа. Таких, как он, оказалось сотни тысяч, и причина оказалась простой до прозаичности. Французский философ был прав: «У нации два пути: жить или воровством или производством». На Чечню напали воры!
Разговаривал мало, его всегда напряжённый взгляд говорил о постоянной работе мысли, но мысли, весьма далекой от темы предложенной ему собеседником. Его, в выбеленом солнцем плаще из авиазента и старой смушковой шапке, в любую погоду, и в любое время суток, можно было видеть в самых различных частях разоренного войной города: чаще всего, беседующим с военными: то с солдатами, то с контрактниками… Бета искал убийцу своего сына.
Буквально по песчинке отфильтровывалось всё, что было связано с тем днём и часом. Им были опрошены все жители их длинной улицы – все кто столкнулся с ними в то злополучное утро. Несколько десятков семей стали так же, как и они с Барет, жертвами нелюдей в военной форме. Кровавый след остался всюду, где они успели побывать. Бета был не одинок в своём горе и потому, каждый, к кому он обращался, старался помочь ему всем, чем он мог. Трудились, помогая ему в этом розыске, добрая сотня его родственников и друзей, словом все, кто хоть что- то слышал или видел. Многое довелось увидеть и услышать Бете за это время; наряду с различными сведениями, могущими пролить свет на это дело, поступали и различные предложения.
Знавшие о его горе друзья, однажды, даже подарили двух пленных, и Бета поехал за ними в восточную Чечню, где то под самый Ножай — юрт. На окраине маленького хуторка, одним краем, примыкавшего к лесу, в доме местного колхозника, ему вручили двух страшно исхудалых солдатиков.
— Вас что не кормили?- спросил Бета, но хозяин дома, невесело хмыкнув, прервал его:
— Они только второй день здесь, — сказал он, — такими шкелетами и достались. Сейчас они еще не голодные, а вот когда их только привели, так они мне говорят: — Дяденька, прежде чем убить нас, накормите хоть раз досыта.
— Кто вам сказал, что чеченцы убивают пленных? Вас хоть кто ни будь бил? — спросил их Бета. Солдатики молчали… — Что ж это вы сюда воевать приехали?! — как можно мягче опять спросил он.
— Да мы даже не знали, что нас сюда везут, — неожиданно пробасил один из солдатиков, — у мамки денег не было, чтобы откосить ну и…
Они оба сидели на струганной лавке, и напоминали Бете двух воробышков, только-только вылетевших из гнезда. Да, так оно, скорее всего, и было: никто всерьёз не воспринял, что на них ему обменяют контрактника — убийцу, да и хлопотное дело это было, хотя обменов таких пленных было тысячи…но, только на безвинно осужденных чеченцев, пачками, по всей России, задержанных по надуманным предлогам.
Откормил Бета солдатиков, и через две недели отвез двум, приехавшим в приграничную станицу Троицкую, ошалевшим мамкам, с которыми списался.
Так, незаметно сочилось время. Поиски Старшого были долгими. Всё осложняло то, что военные маскировались: офицеры под другими фамилиями, воинские части под другими номерами, плюс постоянная ротация частей — политическая верхушка делала всё, чтобы скрыть военные преступления.
Но, как говорится в чеченской пословице: «Кто от души плачет, у того вместо слёз, из глаз кровь течет». Обменял Бета фамилию и место призыва этого человека, на последнее золото в семье — обручальные кольца и старинную цепочку из чистого золота. Не помогли убийцам ни заляпанные грязью номера, ни маски на лицах и даже то, что после той кровавой вакханалии, они были, предусмотрительно, выведены из республики и раскиданы по другим частям. Не пропали Бетины труды зря: стояния в дождь и снег целыми днями на блокпостах и около КПП (контрольно пропускной пункт) воинских частей — всё это, наконец, дало результат.
Офицер, от которого потянулась первая ниточка, был примерно одного возраста с Бетой. Когда они разговорились, оказалось, что они в одном полку служили, только Бета в том далеком году закончил службу, а тот только призвался. Бывший однополчанин сказал, пристально глядя ему в глаза:
— Не знаю, зачем и кого ты ищешь, но думаю, ты законный мужик, и по мелочам колготиться не будешь. На въездном посту в Ханкалу, через день будет дежурить Сенька Гольдин — контрактник. Подойди и скажи, от майора Рымаря мол я, скажи, что со мной служил; я здесь многих сослуживцев встречал из ваших. Дай ему на лапу, без взгрева он все равно ничего не скажет — извини, старик.
Гольдин появился на въездном посту Ханкалы только через неделю, на пару с каким-то молодым якутом. Бета подошел к нему, поздоровался и хотел, было, изложить просьбу, но Сенька поднял на Бету выцветшие от беспробудного пьянства глаза, и прохрипел, разя перегаром:
— Рымаря знаю, но без лекарства, батя, я тебя всё равно не услышу, подлечить требуется, сгоняй, привези кило, потом и побазарим.
Бета привез требуемый килограмм — две бутылки Столичной, и от себя, для пользы дела, прихватил из дому банку с рассолом. Инициатива Беты не пропала даром, — отметив, что Бета ему с самого начала понравился, Гольдин завёл его за стены блокпоста, и, после первой кружки, внимательно выслушал его. Через некоторое время, после мучительного раздумья, он мрачно просипел:
— Знаю, старик, кого ты ищешь… — и замолчал.
Бета протянул Сеньке золото, тот взял и тут же, присев на корточки, вытащив, откуда- то паяльник и маленький тигелек, расплавил золото, и, сделав из него подобие пуговицы, остудив, положил в карман. Бета стоял, молча, наблюдая за ним. Покончив с этим, Гольдин всё так же деловито разлил остатки водки в две кружки и одну протянул Бете:
— Ну, давай, старик, — Бета не отказался. В эту минуту он не отказался бы и от цианистого калия, предложи ему его Сенька. Он медленно, абсолютно не чувствуя ни вкуса, ни запаха, вылил в себя содержимое кружки.
— Значит так, старик, — просипел Сенька, — бригада эта из столицы призывалась, Софринские они. Старшой там был Головня Дима, но их сейчас здесь нет, большего тут тебе никто не скажет, а будешь искать — пропадешь. Давай, старик, — и он подтолкнул Бету к выходу.
Ночь
Свет от керосиновой лампы тускло освещает небольшую комнату. Бета, вытащив откуда-то из-за книжной полки, завёрнутый в холстину, длинный и увесистый свёрток, медленно начал его разворачивать. По стене, от его движений, пошли причудливые тени. Барет, неотрывно наблюдая за ним, тихо сидит на краю кровати. Бета отложил в сторону тряпицу. На руках у него остался их фамильный кинжал, в обыкновенных, из чёрной воловьей кожи, ножнах. Немного помедлив, он взялся за рукоять, сделанную из белой и уже успевшей пожелтеть кости, украшенную шишкообразными, выпуклыми звёздочками из чернёного серебра, и медленно потянул из ножон. Тускло блеснула сталь старинного клинка, золотую арабскую вязь надписи, подчёркивал длинный и глубокий кровосток.
— И как ты хочешь его провезти? — спрашивает Барет.
Бета молчит, напряженно думая о чём-то своем. Нижняя губа его выдалась вперёд. Барет, не дождавшись ответа на свой вопрос, продолжает с тревогой в голосе:
— И зачем его туда с собой брать, как будто там этого железа мало. Мало ли, что на дороге случится?
— Надо, Барет, надо. Русские любят кинжалы, и сюда они едут за этим: горы, кинжалы, горцы…Вот мы и повезём им его туда… прямо с доставкой на дом…
При последних словах, его лицо приобретает хищное и жестокое выражение. Стены комнаты сплошь уставлены полками из книг, на столе стоит бронзовый Дон Кихот, опёршись на длинное копьё, на стене небольшие портреты: Хемингуэй, Джек Лондон, Абузар Айдамиров — это кабинет Беты, теперь и спальня по совместительству.
— Ты кому — нибудь сказал, чтоб пришли проводить на вокзал?
— Нет, я лучше поеду до Нальчика на такси, а там поезд Нальчик — Москва. … Всё меньше проблем…
— Парня будить?
— Нет! Ещё время есть, пусть спит.
Бета укладывает кинжал на дно небольшого чемоданчика. Барет встаёт:
— Ума не приложу, что Мозе ещё передать. Черемши в горах ещё нет, я положила прошлогодней, три баночки. Коля любит мясо сушёное — тоже немного положила, а детям, я даже не знаю; мальчики уже совсем взрослые, наверное, отвыкли от нас…
— Аджику положила?
— Алеее — лай! (восклицание) хорошо, что ты напомнил, а я — то думаю, старая дура: «Что я забываю, что я забываю?» Памяти совсем не стало!
Барет идёт, и вскоре возвращается с банкой аджики; завернув её в старые газеты, укладывает в стоящую у порога приготовленную авоську.
Бета садится на край кровати, и некоторое время сидит в тишине, опустив голову. Рядом, тихонько присаживается Барет. Некоторое время они оба сидят молча, каждый думает о своём. Первым приходит в себя Бета:
— Слушай, Барет, что я скажу. Он оборачивается к ней и несколько секунд с печалью смотрит ей в глаза, затем кладёт свою руку поверх её руки. Барет отвечает мужу долгим грустным взглядом. Бета ласково сжимает её руку: — Время сейчас такое, что сегодня мы есть, а завтра… всё может быть по-другому. … Поэтому, я хочу тебе сейчас сказать то, что в моем сердце. Мы с тобой прожили почти тридцать лет, за это время не было ни одного мгновения, чтоб я пожалел о том, что выбрал тебя своей спутницей жизни. Я очень благодарен тебе за всё, пусть Бог будет доволен тобой, как я. Я знаю, что тебе не всегда было легко со мной, если что — прости меня за всё. Лицо Беты, обращённое к Барет, приобретает в эту минуту беспомощное выражение.
Барет со слезами прижимается к мужу и, гладя его по небритой щеке, шепчет сквозь слёзы:
— Пусть тебя Бог простит, как я прощаю, Бета. Не думай обо мне — я была самой счастливой из женщин на этой земле, моим мужем был настоящий мужчина! И на этом свете, и на завтрашнем Судном дне, да будет Бог доволен тобой!
Они, ещё какое-то время, сидели в сумерках, прижавшись, друг к другу, затем, Бета осторожно встал и сказал Барет:
— Пора. Давай буди.
Барет идёт в детскую, а Бета надевает на себя плащ-пальто, на голову мягкую шляпу, берёт маленький чемоданчик и ставит его у двери, рядом с приготовленной авоськой. В дверях появляется Барет с пятнадцатилетним Хамзатом. Мальчик выглядит старше своих лет, он почтительно поздоровался с отцом и остался стоять рядом с матерью. Бета оглядел с суровой нежностью сына. Что ему сказать, да и, как сказать эти, может быть, последние слова, и что вложить в них такое, чтоб они помогли ему прожить без отца! Да есть ли такие слова?!
— Хамзат, — голос Беты неожиданно хрипнет. Он откашливается, а затем, положив руку на плечо сыну, говорит, глядя прямо ему в глаза, — Хамзат, быть может, мы никогда больше не увидимся! — При этих словах отца, Хамзат вскидывает на Бету взгляд, и пристально смотрит на него, но не прерывает; на какую- то долю секунды их глаза встречаются, — во всём слушайся свою мать, и никогда не забывай, что ты — чеченец!
Мальчик опускает голову и произносит еле слышно:
— Хорошо, дада.
— Марша 1ойла! (Оставайся свободным!) — Бета оттолкнул ладонью плечо мальчика и резко повернувшись, пошёл к выходу.
Поезд
До Нальчика Бета добрался без проблем. Всё получилось так, как он и рассчитал. Долго стоять на вокзале не пришлось: и билет в кассе, и поезд на перроне, и нужный вагон — всё было вовремя и удачным. Вскоре, расположившись в уютном купе спального вагона, он переоделся в спортивный костюм стального цвета и, заказав себе у проводницы чай, достал из чемоданчика томик Довлатова, и углубился в чтение. Попутчиками Беты были пожилая пара и молодой мужчина лет тридцати пяти. У пожилой пары, в соседнем купе ехали друзья, и они целый день проводили с ними, приходя в купе лишь спать. Мужчина, после безуспешных попыток завязать знакомство, и настроить Бету на выпивку, ушёл слоняться по составу, но и там, не найдя друзей по интересам, вернувшись, ввалился опять в купе, и начал активно скучать. Бета демонстративно не отрывался от книги. Через некоторое время Бета, несколько отстранившись от книги, мельком взглянул на попутчика, и внутренне усмехнулся своим мыслям, и это, видимо, какой-то еле заметной мимикой отразилось на его лице, дав повод попутчику вновь вступить с ним в диалог:
— Что, интересно пишет? — спросил он, взглядом указывая на книгу, и сразу же, не ожидая ответа, — Кто это?
Бета, с еле заметной иронией в голосе, ответил:
— Да уж, наблюдательный был мужик.
Попутчик, видимо, не терявший надежду разговорить своего несловоохотливого собеседника, жаждал затеять хоть какой-то диалог, несмотря на явное нежелание Беты. При всей своей легковесности, он сумел заметить на лице Беты некую игру чувств, и, воспользовавшись этим, порою грубо, но достаточно активно старался завязать беседу.
— И что же Вас так тронуло? — спросил он, продолжая улыбаться, не считая даже нужным скрывать, что он наблюдал за ним. Бета оторвался от книги, и молча, несколько секунд смотрел на него, словно размышляя, как ему с ним поступить. Затем, с еле уловимой снисходительностью учителя, сказал:
— Это — Довлатов.
Мужчина изобразил живой интерес:
— «Местный, — и снова, не дожидаясь ответа — И про что там?
— Да это вам не интересно будет. Нечто автобиографическое. Вот, например: «Дед мой был грузином, превосходно писал и читал на армянском, турецком, персидском, но, когда пришли русские, его, записали неграмотным… дед не знал русского языка».
Попутчик, внезапно протянув палец, и бесцеремонно подняв обложку книги в руках Беты, воскликнул со смешком: — А внук стал грамотным человеком… прогресс всё-таки!
Бета посмотрел на него с печальной улыбкой:
— Да, и грузинский народ стал из бесписьменного народа, народом с письменностью.
Улыбка сошла с его лица, и оно стало в одно мгновение, из доброго, необыкновенно притягательного,- жёстким и непроницаемым.
На мужчину такая резкая метаморфоза подействовала, как холодный душ. Он так и не понял, почему этот краткий экскурс в историю грузинской письменности, так неумолимо развеял его мечту о диалоге с этим человеком.
Москва
Бета шёл и ехал по Москве, в одно и то же время, узнавая, и не узнавая город: не то, что бы он уж очень изменился, но это была уже не та Москва, в которой он бывал раньше: то на курсах повышения квалификации, то ещё по каким-то другим надобностям. Теперь это был чужой город. Наверное, это ощущение и наложило на его движения какую — то неуклюжесть и он теперь, если взглянуть на него со стороны, производил впечатление чужака. Когда он сошёл в Черёмушках, то по — началу растерялся от обилия пёстрых ларьков, палаток, и всё никак не мог сориентироваться. Вдруг кто-то тронул его за рукав. От неожиданности он резко обернулся. Перед ним стояла девочка лет восьми — девяти, со школьным рюкзаком за плечами. На лице Беты отразилась целая гамма чувств. Девочка участливо спросила, глядя ему прямо в глаза:
— Дядя, Вы что — потерялись да?!
Бета пришёл в себя через несколько секунд. Напряжение, которое росло в нём с той самой минуты, как он сошёл с поезда, лопнуло с треском струны, он машинально протянул руку и, потрепав девчушку по зардевшейся щёчке, улыбнулся ей грустной улыбкой:
— Нет, девочка! — и быстро, скорее, от смущения, нежели чем от надобности, зашагал в сторону знакомой многоэтажки.
Найти дом, в котором жили Мозя и Николай, не составило Бете особого труда. Ещё до приезда сюда, он мысленно, представлял, себе это место. Район он знал хорошо, и вскоре уже подходил к зданию, в котором жили его старые друзья. Подходя к подъезду, он чисто интуитивно, незаметно оглянулся: не идёт ли кто за ним. Убедившись, что ничей интерес не вызвал, быстро вошёл в подъезд. Лифт, обдав его специфическим для этой части России запахом, поднял его на нужный этаж быстрее, чем он успел ознакомиться с настенными автографами начинающих писателей этого дома. Лестничная площадка была округлая, как в старинных домах; четыре двери в овальной стене и каждая, казалось, демонстрировала достаток своего владельца. Бета сразу направился к первой слева двери, скромно обитой чёрным дермантином. На ней, чуть повыше глазка, белела в аккуратной стеклянной рамочке табличка, с надписью, «Марков Н. П.». Бета уверенно нажал на пуговку звонка.
За обивкой двери глухо засвистал, защёлкал соловей. Дверь, лицу кавказской национальности с небольшим чемоданчиком в руке, открыл типичный москвич.
— О-о-о! Бета! – Изумление, радость и ещё, какое- то ненонятное чувство, смешались в этом возгласе. Николай, это был он, склонив по старой привычке голову на плечо, улыбнулся гостю. — Заходи дорогой! — радостно воскликнул он, широко отворяя двери в квартиру, (заходя вслед за ним, незаметно окинул взглядом лестничную площадку). — Мозя! Макс, Павлуша, а кто к нам приехал!!! — Кричит он в комнаты, закрывая дверь за Бетой. — Ставь сюда сумку, давай пальто, шляпу!
На крик Николая, в прихожую выглядывают из кухни Мозя — жена Николая, а из гостиной двое его сыновей: Павел с боксерской грушей в руке и Максим с газетами.
Мозя, увидев Бету и вскрикнув, — Господи, Бетик! — бросается обнимать Бету и тут же начинает всхлипывать. Павел и Максим смущенно жмутся к Бете, он треплет младшего Павла за щеку, хлопает старшего Максима по плечу, разглядывая их.
Чувствуется, Бета сам растрогался; нагнув голову, чтобы не видели повлажневших глаз, он проходит вперёд. Москвичи всей гурьбой ведут гостя в комнаты. Каждый норовит первым спросить: — Ты почему без Барет? Она здорова хоть?!- спрашивает Николай.
— Дядя Бета, почему не предупредили? Вы сегодня приехали?! – Вторит ему Максим.
Павел спрашивает,— а Хамзат не приехал с вами, дядя Бета?!
Так гурьбой и прошли в гостиную. Посадив Бету на диван, вся семья Николая села вокруг него. По одним их радостным взглядам, которыми они обмениваются, можно было бы понять, здесь встретились, действительно, дорогие друг другу люди. Мозя с Николаем, да и дети, не отрываясь, жадно вглядываются в Бету.
— Бета! — Мозю душат слезы. — Мы до сих пор не можем в себя прийти… это ужасно!…
Николай, немного отстранившись, всматривается в своего нежданного гостя, замечая всё: и сплошь белую, не по годам, голову, и внезапно постаревшее лицо своего друга, затем, под тяжестью нахлынувших чувств, резко поднимается и пересев поближе, обнимает Бету, пряча голову у него за плечами:
— Прости нас, Бета…всё его тело трясёт беззвучный плач.
Бета растрогался до слёз. Мозя плачет навзрыд; ребята стоят, опустив головы.
Успокоившись, Николай достает платок и сморкается. Лицо его покраснело, а губы припухли, как у обиженного ребенка.
Мозя, чуть поутихнув, спрашивает сквозь слёзы:
— Бетик, как же это всё произошло!?
— Как во сне, Мозя, как во сне. В тот день мы с Барет были дома, Паша спал. Он только в девять утра пришел, третий день без передыху работал. Он же в девятой городской хирургом. … Слышу, у ворот остановилась БТР-бронетранспортёр, мы уже на звук определяем любую военную технику. Да, значит, у ворот остановился БТР, зашли солдаты, грязные, как черти, в масках. Старший скомандовал: «Всех мужчин сюда!». Я ему говорю: «Сын у меня, хирург, спит после дежурства в городской больнице, а второй в школе.» А он не слушает: «Во двор, я сказал, всех мужчин!». «Разбуди его», — кричу я Барет, а он уже и сам вышел с удостоверением в руках, и спрашивает, так дружелюбно: «В чем дело командир?», а солдаты зашли в дом, убедившись, что там никого нет, вышли. Тогда этот старший спрашивает меня: «У тебя два сына, говоришь?». Я говорю: «Да». А он мне: «Хватит вам и одного», и идет к воротам. Я не понял, думаю, он хочет забрать Пашу, и бросился к нему, а он кивнул солдату, что стоял во дворе с автоматом наперевес. Тот даже не задумываясь ни на секунду, дал очередь прямо Паше в грудь, а этот старший, как ни в чем, ни бывало, поворачивается ко мне и говорит: «Соседи у тебя хорошие — их благодари за это» — и ушли. Бросились мы к Паше, но он уже не дышал…
Мозя, оцепенев:
— Ужас, ужас… — плачет в голос, — Паша, ой Пашенька, и зачем я тебе имя дала?!
Бета, оправившись, говорит бодрым голосом:
— О-о! Нам еще повезло. У нас-то одного только убили и то прямо во дворе, хоть есть, кого похоронить, а что делать людям, которые пятерых потеряли? Коля, ты помнишь Салтаевых? Мы с тобой еще отопление ему делать помогали, сыновья у него были ещё, подряд пять пацанов и одна девочка.
— Конечно, помню. Отца их Салахом звали, вином нас еще угощал из Изабеллы, так они же еще совсем пацаны…
— Да младшему было 15, старшему 23. Теперь их нет. … В один день все полегли…
— . .. ужас, ужас! Закрыла Мозя лицо руками
— Хаважка Салтаев со мной учился…- Вспомнил Павел.
— Хаважи — это старший или второй из них?- Спросил Бета.
— Второй. Старший Селим, между ними и года не было, они были очень похожи, их учителя еще путали.. Тихо сказал, задумавшийся о чём то Максим.
— Эх, Мозя, что говорить?.. Воскликнул горько Бета! — Знаешь, сколько людей не может найти своих детей? Налетят в масках, номера машин залеплены грязью, схватят, и всё — ни адреса, ни ребенка.
Если повезет, за большие деньги скажут,- где труп, а он там: без сердца, без глаз, с переломанными руками… Так что, нам с твоей подругой еще здорово повезло.
— Бедная, бедная Барет! Заголосила опять по — бабьи Мозя,- Господи, за что же нам такое?! Ни одно поколение не может на этой земле счастливо прожить и умереть спокойно! Прадеда раскулачили — в Сибирь сослали, деда в 37 расстреляли, папа весь израненный пришел с войны, так и не пожил, помучавшись, умер! Думали, хоть мы как-то доживем, вырастим детей, хоть что-то для них сделаем. Только жить начали, только из нищеты вылезли… и опять, в яму! Какое-то проклятие над страной висит!
Бета положил руку на плечо Николая: — как у тебя со здоровым образом жизни?
— В смысле? Не понял Николай.
— Курить не бросил?
— А-а-а… да нет, но не так, как прежде, но, бывает, дымлю. А ты-то что? Ты же вроде бросил… еще тогда? — удивился Николай.
Бета улыбнулся другу— Да, ты знаешь, начали выпускать такие хорошие сигареты,- Бета горько улыбнулся, — что я не удержался и закурил. Чеченцы шутят: «У настоящего мужчины всегда над головой должен виться дымок: от горящего пороха или от трубки».
Бета и Николай сидели в гостиной, когда к ним заглянула Мозя:
— Коля, подойди к телефону..
— Кто там? спросил удивлённо Николай. — С работы… ответила Мозя.
Николай, переговорив с минуту, возвратился в гостиную:
— Бета, извини меня, пожалуйста. Я ненадолго отлучусь, что-то там требует моего присутствия, ума не приложу, что за спешка такая!
— Какие-нибудь неприятности? Встревожился Бета.
Николай, уже одеваясь, ответил: — Да вроде нет… Ну, не волнуйся, здесь все нормально. Мозя, угощай гостя. Максим развлеките Бету, Павел поставь хороший фильм. Ну, давайте…
В комнате остались Павел, Мозя и Бета.
— Дядя Бета, какой вы фильм будете смотреть?- Спросил, перебирая кассеты Павел.
Бета на минуту задумывается, но так и не вспомнив ничего, махает рукой— Ну, давай, на твой выбор.
— Бетик, что бы ты с удовольствием покушал, как твоей душе угодить? Спрашивает с грустной улыбкой Мозя.
— Ой, да, Мозя! Чувствует себя неловко Бета,- ты же знаешь, я с удовольствием ем всё, что ты готовишь. Сделай что — нибудь по старинке, ничего особенного не надо, не люблю новшеств в пище.
— Хорошо, Бета, отдыхай. Соглашается Мозя
Когда через минуту Максим заглянул в гостиную, Бета уже спал. Максим тихонько выключил телевизор и накрыл Бету одеялом.
Вечером Мозя накрыла шикарный стол, переливающийся дымчатым хрусталем. Бета, оглядывая всю эту роскошь, восхищённо крутил головой, и поймав взгляд довольной его оценкой Мози, он поднял обе руки, как бы, призывая в свидетели Бога. Все сели за стол, и только приступили к еде, как по телевидению стали передавать программу «Вести». Вся семья, как один, поворачивается к Бете. Бета, накладывавший себе в тарелку, не поднимая глаз и смущенно улыбаясь, спрашивает:
— Вы еще слушаете их?!
Павел с радостью бежит и выключает телевизор. Возникает такое ощущение, что компанию покинул, очень и очень неприятный для всех человек. Все облегченно вздыхают, и, улыбаясь, поднимают рюмки.
После ужина, Бета и Николай перешли на застеклённую террасу и расположились в уютных креслах, Мозя подала им чай и сладости.
— Будет что нужно — скажете, мы здесь, — сказала она и, мягко улыбнувшись, прикрыла за собой дверь.
Выход на терраску был из её спальни, и она, оставив друзей наедине, войдя к себе, прикорнула тут же на краю двуспальной кровати, в пол- уха слушая тихий разговор мужчин. Мозя родилась и выросла в Грозном. Мать её была из терских казачек; Мозя с детства дружила с чеченками и, на удивление окружающих, быстро выучила чеченский язык, и уже вскоре, почти все, кто её не знал ранее, принимали её за чеченку. А в семье Беты, в которой были её две самые лучшие подруги, близняшки Тоита и Сацита — сёстра Беты, она и вовсе была как родная.
Но сегодня на сердце у Мози тревожно, какое-то необъяснимое чувство гложет её с того самого момента, как Бета появился в её доме, и даже не потому, что в Москве сейчас истерия по поводу чеченцев — нет. Здесь что-то другое. Мозя вдруг вздрагивает, и, приподнявшись, вслушивается в разговор мужчин, потом, словно зверь, который не хочет выдать себя, прижимается к подушке, но все её внимание теперь там — на балконе…
Бета с Николаем дружат уже тридцать с лишним лет, но в последние годы много произошло такого, что меняет не только людей. Многое изменилось за две русско -чеченской войны…
Бета с удовольствием пьет, смакуя чай,— Хороший чай. Я в последнее время страшно пристрастился к чаю, — говорит он.
— А я, с удовольствием поел бы сискал, т1у берам*(сметана с творогом) и запил бы калмыцким чаем с перцем, солью и маслом, — сказал Николай.
Бета тихо рассмеялся:
— Ты так это вкусно сказал, что и мне захотелось.
— Нет проблем, завтра же к обеду, Мозя всё приготовит. Все необходимые компоненты имеются.
— Серьёзно, что ли?- переспрашивает удивлённо Бета.
— Серьезней не бывает. Ты что думаешь, мы с переездом перестали быть кавказцами? Шутливо обижается Николай.
— Нет, не думаю, Николай. Если бы так думал, к вам не приехал бы, минуя всех родственников. Зря, что ли, наши деды на вопрос: «Кто тебе дороже — друг или брат? — отвечали,- «Пока брат не станет мне другом, друг будет дороже».
Николай, молча берёт бутылку коньяка, и, разлив в пустые чашки с чаем, поднимает тост:
— Помнишь, как говорил Мадок Татаев? «Если ни сейчас, пусть никогда не будет».
Бета, рассмеявшись, поднимает чашку:
— Колян! — Так Николая называл только Бета, и это обращение вернуло друзей опять в то время и место, где начиналась их дружба…
Подружились они в Университете на втором курсе. Однажды, во время перерыва между лекциями, к Бете подошел ладный паренек примерно одних с ним лет:
— Ты Бета? спросил он,
— Я, — ответил Бета,
— Можно с тобой поговорить? — А что случилось?
— Они отошли к огромным окнам в вестибюле; Николай, а это был он, волнуясь и краснея, рассказал Бете романтическую историю. Оказывается, он давно и небезуспешно ухаживал за Мозей, но теперь, у него нежданно-негаданно, появился соперник — чеченец, тоже студент. Дело дошло до драки, и бой должен был состояться сегодня в парке имени Чехова. Надо сказать, что Бета пользовался непререкаемым авторитетом не только у студентов, но и преподавателей университета, и поэтому, его очень удивило не то, что к нему подошёл этот паренек, а скорее другое.…Ошеломил Бету, неожиданно открывшийся Мозин роман. Он с не скрываемым
любопытством разглядывал Мозиного избранника. «Ну, тихоня, ну Мозя!». Но, ничего не сказал вслух, только спросил: А от меня какой ты помощи ждёшь? Ты же драться один на один идёшь? Возьми хороший кинжал и иди, если у тебя нет, я тебе дам.
Бета, конечно, хохмил, но пойди, догадайся, что у него на сердце?! а на сердце у Беты была ревность — не та ревность, что бывает у влюбленных, а ревность брата. Бета очень был привязан к Мозе с детства, и никогда не делал различия между ней и своими сестрами, и вот, теперь этот русский паренек заявляет на неё свои права.
Николай растеряно посмотрел на Бету: «Какой кинжал? О чем этот студент говорит? На дворе двадцатый век!»… Но не посмел ничего сказать. Уж очень Мозя уважительно относилась к этому парню. «Он мне, как родной», — говорила она, — «и я для них не чужая». Знала бы Мозя, как она была недалека от правды…
— Но мы не говорили про кинжалы, — заметил Николай, стараясь говорить как можно уважительней.
Но Бету уже понесло: он опустил голову, чтоб, не дай Бог, Николай не увидел весёлых чертиков прыгавших в его глазах: — Хм, «не говорили». Это драка, парень, а в драке всякое бывает, так что готовь кинжал! Ну, если нет кинжала, так хоть месарь какой-нибудь, да понанадежней; и постарайся убить, а то если только ранишь, тебя в тюрьму, а девушка ему достанется! Правильно я говорю? — Бета изо всех сил сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Но рассмейся он сейчас, это было бы глупо и нетактично. Человек к тебе со своей бедой, а ты со своими шутками… И, что совсем уж не безразлично Бете, должен же он знать, кто ухаживает за Мозей, — настоящий парень или слизняк какой-нибудь? И поэтому Бета играл свою роль до конца. Он взял побледневшего Николая за руку и повел вдоль коридора. Николай шёл нахмурившись, и о чем-то напряженно думал.
— Ну, так как? — спросил Бета, уже овладевший собой, но, всё ещё стараясь не смотреть ему в глаза. — Времени у нас с тобой в обрез. Принести тебе кинжал?
Николай посмотрел на Бету глазами жертвенного ягненка, и, пожав плечами, сказал:
— Давай, если ты так считаешь.
— Значит так, жди меня ровно без пяти четыре на мосту за военкоматом — сказал Бета, и, оставив, враз осунувшегося Николая, исчез в толпе студентов.
Ровно без пяти четыре, к мосту через Сунжу подошел Бета. Здесь уже, опершись на перила и безучастно глядя в реку, стоял Николай. Бета долго стоял в стороне, настраиваясь на серьезный лад, затем подошел к нему, и, изучающе глядя прямо в глаза, строго спросил:— Готов?
Николай обреченно кивнул головой. Тогда Бета протянул ему огромную дубину: На, держи! Николай оторопел. — Кинжала не было, пришлось эту штуку взять: невозмутимо сказал Бета.
Николай растерянно посмотрел на Бету, но тот, не глядя ему в глаза, проговорил:
— Значит так, ты стоишь здесь, а я сейчас пойду к ним, когда я тебя позову, только тогда иди, понял?!
И Бета ушел. Николай остался стоять дубиной в руке на мосту. Через полчаса, там, на него «наткнулись» Мозя, Тоита и Сацита, а еще через минуту подошел и Бета…
Бета, оказывается, не терял времени. Расставшись с Николаем после беседы в университете, он тут же найдя свою сестру, узнал у неё, кто же на самом деле настоящий избранник Мози: сама Мозя, ни за что бы, не призналась ему, и даже не стала бы говорить на эту тему, настолько она переняла чеченские обычаи и придерживалась их. Остальное, как говорится, было, делом техники. Найдя соперника Николая, Бета строго предупредил его, объяснив ему, что за девушку отвечает он, и что никакого соперничества, а тем более драки, он не потерпит, что у Мози с Николаем всё уже давно обговорено.
Вернувшись на мост к Николаю, который стоял с этой дурацкой дубиной в окружении девушек, не зная, как им объяснить, почему он стоит на мосту с этим «оружием». Он, что называется, отвел на нём душу. Как признавались потом девушки, никогда, ни до, ни после, они так не смеялись, как в тот майский вечер.
Николай оказался не только смелым парнем, но и понимающим юмор человеком; именно это последнее обстоятельство и оказалось самым важным в их дальнейших отношениях. Не зря в нашем народе, человека, не понимающего шуток, считают неполноценным.
Бета понизил голос, и сказал, глядя прямо в глаза Николаю:
— Колян, а я нашел того, кто расстрелял нашего Пашу …
Николай поперхнулся чаем, и, сглотнув, прошептал:
— Да ты что?! Где?!
Бета бросил взгляд на неплотно прикрытую дверь:
— Да. Сосед твой, неподалеку отсюда…
— Ты что — видел его?
— Пока нет, но адресок верные люди дали, уже с месяц его наблюдают, — контрактник.
Николай медленно откинулся в кресле:
— И, что ты думаешь делать?
— Я?! — Бета недоумённо смотрит на Николая… — Что я могу сделать здесь? Это, дружок, твоя территория… твоего совета мне нужно..
— А мы можем в суде доказать его вину, Бета? — спросил Николай, уже в вдогонку, с сожалением понимая глупость сказанного.
— Ты это сказал, чтобы что-нибудь сказать, — обиделся Бета.
— Извини, Бета, я просто навскидку подумал, что там было бы проще с ним…, — растерялся Николай.
— Как говорил мой дядя: «И дурак знает, что в воскресенье праздник». Нет, Колян! Его судить, я буду сам!- Медленно выговорил Бета, и с такой жадностью затянулся, что пол сигареты сразу превратилось в тлеющий уголек, а из побелевших серых глаз потянуло таким холодом, словно, уютная терраска разом распахнула свои окна в холодный февраль.
Мужчины проговорили почти до утра, не сомкнула глаз и Мозя.
Утром Бета встал рано, завтракали все вместе; Николай о чем-то напряженно думал. Бета же наоборот — был весел, всё время шутил. Первым ушёл Павел, за ним, чуть погодя, вышли Николай с Максимом. Николай, уходя, обнадежил Бету:
— Ну, давай, старик. Пока ты прочитаешь московскую прессу, я вернусь, и мы с тобой додумаем, не скучай… Бета, молча, поднял руку, и они с Мозей остались одни в опустевшей квартире.
Человек, хорошо знающий Мозю, с первого взгляда определил бы, что она, как говорится, не в своей тарелке. Она, быстро, прибрала со стола, и теперь, стараясь не шуметь, мыла посуду. Бета, удобно устроившись на кожаном диване в гостиной, перебирал московские газеты.
Закончив с посудой и вытерев руки, Мозя сняла передник, и села на маленький стульчик, стоявший здесь же, на кухне. С ней что-то происходило: некоторое время она сидела тихо, уставившись в одну точку, и напряженно о чем-то думая, затем тихо застонала, обхватив голову руками.
Бета долго шуршал газетами, ища интересную тему, нашед, развернул газету и сел на ковер, опершись спиной на диван — он так любил сидеть. Только приготовился, было, читать, как вдруг, в дверном проеме гостиной появилась Мозя. От одного её вида у Беты похолодело сердце. Он не узнал её, перед ним была какая-то совсем другая женщина, а не спокойная и всегда приветливая Мозя. Она стояла в дверях, нервно теребя платье на груди, смертельно бледная и что-то шепчущая.
Бета вскочил со своего места и бросился к ней:
— Что случилось, Мозя? Что случилось?!
— Послушай меня, Бета! — выпалила она с такой необыкновенной горячностью, что Бета поначалу растерялся: — Что случилось, Мозя? Что ты мне хочешь сказать? Говори же!
В это время, открыв своим ключом дверь, в квартиру вошёл Павел, но услышав крик Беты, донёсшийся из зала, замер на месте…
Ни Бета, ни Мозя не услышали его…
— Не перебивай меня, Бета, ради Бога, а то я совсем задохнусь, и так у меня сердце, вот здесь. — Она поднесла руку к горлу. — Бета, дорогой, я всю жизнь жила в тревоге, всегда за всё боялась. Ты же знаешь: у меня не было, ни братьев, ни сестер и никого на всем белом свете не было, чтобы за меня заступиться, кроме мамы и вас. Вокруг меня жили чеченцы, я выросла с чеченскими девочками, говорила на — чеченском. Меня все поначалу считали чеченкой и удивлялись, когда узнавали, что я русская… Но прожили мы жизнь, как родные. Я знаю, что ты меня очень уважаешь и любишь, как родную сестру. Видит Бог, что я всегда любила вас, как родных и была всегда искренна в своих чувствах, но сейчас другое. Я чувствую какую — то отчужденность, какой-то холодок….Лицо
В 46-ом мама вышла замуж за Петра Терентьича, — он только с фронта пришел, царство ему небесное, — которого я считала за своего отца. …Он умер, когда мне было 10 лет, ровно за год перед вашим возвращением из Казахстана. Не суждено мне было, видать, вырасти с отцовской лаской. Вот так, Бета, прожили мы жизнь и не знали что мы, и вправду родные.
Бета, обливаясь слезами, вскрикнул: Х
Iай маржа дуьне яI, сан йиша!!!*(О, мир! сестра моя!) И бросившись к ней, крепко обнял Мозю. — Почему же ты мне сразу не сообщила, почему же ты мне сразу не сказала, сестра моя, родная моя!!!Когда они оба немного успокоились, Мозя, глотая слёзы, вновь заговорила:
— Послушай, Бета, если я сейчас не скажу, я этого никогда не скажу… Бетик, родной, у тебя страшное горе, убит твой первенец! Эта весть, поверь, сожгла меня изнутри, ты же знаешь, как мы его любили. Я же ему имя дала, и теперь, я знаю, зачем ты приехал! Мозя, перешла на — чеченский, — брат мой, у тебя есть право заставить Николая сделать всё, что угодно, и он сделает всё, что ты скажешь. Русскому человеку, наверное, невозможно тебя просить о чем-либо, но я! — я твоя сестра по крови, я умоляю тебя: не разрушай моего счастья! — и Мозя, горько зарыдав, рухнув на пол, обняла колени брата, — не вовлекай мужчин этого дома в свои страшные игры, уезжай, пожалуйста, и прости меня! Я прошу тебя, мой брат! — Бета, потрясёный до глубины души, всем услышанным, с трудом, приходит в себя.
— Э-хIэ-хIэй, йелла йала хьо*. (Бедная моя!) Да разве ты чеченка, разве стоит так сильно просить о таких мелочах брата? Да никогда в жизни не скажу ни одного слова в этом доме об этом. А ну, встань, утри слезы, ты же Амерханова, ты же правнучка Нажу Памятоевского! Где твоя гордость? Твои деды и прадеды были настоящими мужчинами — воинами!
Бета поднял Мозю с пола, и, обняв, посадил рядом с собой на диван.
Мозя сквозь слезы шепчет вполголоса:
— Я не воин, Бетик. Я мать, я женщина, а к Амерхановской гордости еще не привыкла. Прошу тебя, пока Коли нет, уходи! — Конечно, конечно, Мозя. — Бета резко встал, и, зайдя в свою комнату, быстро одевшись, вышел. Мозя тут же вынесла его чемоданчик, сдернула плащ с вешалки…И уже у дверей, обернувшись, Бета сказал:— Ну ладно, прощай, Николаю скажи, что позвонили мои родственники и срочно попросили приехать, и ещё, скажи …, что всё отменяется …, он поймёт. И по — чеченски полуобняв её, вышел из квартиры.
Только сейчас, очутившись на улице и отойдя от Мозиного дома на порядочное расстояние, Бета понял всю нелепость своего положения.
Нужно было срочно менять, весь, так удачно складывавшийся до сих пор, план. О том, что он получит со стороны Николая хоть какую-то помощь, не приходилось и думать — Мозя, со своей историей, ошеломила его и выбила из колеи.
Бета шел по тротуару, не замечая ничего вокруг. Идти сейчас к кому-то наобум, не имело смысла, да и было небезопасно. Он мучительно выуживал из памяти всех, с кем, когда-либо он знался в Москве, но никого, кому он мог бы довериться, не находил. Оставалось одно — вернуться домой и построить другой план. При одной только мысли, что месть, которая, казалось, была должна вот-вот осуществиться, откладывается на неопределенное время, Бета почувствовал в сердце почти физическую боль.
Он уже дошёл до станции метро, оставалось перейти дорогу. Он стоял, и невидящим взглядом смотрел на весь этот человеческий муравейник, сновавший вокруг него.
— Дядя Бета! — позвал его вдруг чей-то знакомый голос.
Бета обернулся. Неподалеку, открыв дверь шестисотого Мерседеса, стоял Максим. Бета еще соображал, как ему поступить, когда Максим подошел к нему, и, взяв его под руку, негромко сказал:
— Пойдемте со мной, дядя Бета, вы мне нужны.
За рулем машины сидел молодой человек, примерно одних лет с Максимом. Максим коротко представил ему Бету:
— Лёня, это мой родной дядя Бета. Дядя Бета, это мой друг Лёня, мы с ним не расставались последние четыре года.
Бета, после слов Максима,- «это мой родной дядя Бета», взглянул на Максима и достал сигарету…
Максим с Леонидом привезли Бету на богато обставленную квартиру. Леонид уехал, а Максим с Бетой остались и проговорили до позднего вечера.
Оказывается, Павел заскочивший домой за какой-то надобностью, слышал весь разговор Мози с Бетой. Ему удалось незаметно выскочить,- это произошло чуть раньше, чем вышел Бета; Павел тут же позвонил Максиму и рассказал ему всё, что слышал. Максим едва успел перехватить Бету, и вот, они сидели друг против друга.
— Согласитесь, дядя Бета, что после всего услышанного, ваш отъезд будет выглядеть более чем странным, я не могу этого допустить?
— Наоборот, Максим не уговаривай меня, я дал Мозе слово. Лучше пойди на вокзал и купи мне билет, чтоб я там не отирался.
— Дядя Бета, вы помните деда Цику?
— Конечно помню.
— Паша, когда ездил в Вярди, на голубое озеро, всегда брал с собой нас: — меня, Павлика, Хамзата. Часто мы ночевали у озера, где, укутавшись в бурки, сидели вокруг костра, и почти до самого утра слушали Цикины рассказы. Песни под дечиг пондар… (щипковый музыкальный иснтрумент)
— Никто нас не отталкивал, никто нас никогда не попрекнул, что мы русские…
— Максим, что ты говоришь? Кто тебя отталкивает? Ты — мой племянник… но здесь Максим, есть …, — и Бета крутит головой, не находя нужных слов, но так и не находит, что сказать.
— Дядя Бета, дай, пожалуйста, я доскажу…
— Говори, говори, пожалуйста.
— Так вот, я запомнил одну легенду старинную…
— Я слушаю тебя, Максим.
— Однажды в лесу случился сильный пожар, и все звери убежали из лесу, только один волк остался… Когда пожар закончился и все звери вернулись в лес, они нашли волка, он был страшно израненным и еле живым, и тогда звери спросили его: «Почему же ты не убежал вместе со всеми?»…- У Максима на глазах показались слезы, он не мог говорить дальше…Бета сидел и, молча, глядел в сторону окна, высоко подняв красивую голову на мощной шее, и был похож на волка с эмблемы Чечении.
Максим, пересилив себя, закончил:
— «Куда я отсюда убегу? — сказал волк, — «ведь эта моя Родина!» Дядя Бета, в моих жилах тоже течет чеченская кровь, дай мне возможность, чтобы, когда мы вернемся, я мог достойно посмотреть волку в глаза…
Бета и Максим вскочили одновременно. Бета не мог сдержать нахлынувших чувств. Он спрятал голову на плече племянника, и долго не отпускал его из своих объятий.
Бета прожил в Москве ещё дня два, из квартиры никуда не выходил. Максим и Леонид появлялись поочередно, каждый раз принося Бете свежие продукты, газеты. Мозе, как они условились с Максимом, Бета позвонил в тот же день и сказал, что уезжает в Нальчик, там побудет у друзей недельку, и за тем поедет домой. По плану дяди и племянника, этого времени должно было хватить.
Всю свою жизнь Бета страшился долга, точнее, всего того, что хоть как-то ущемляло его независимость, достоинство, делало должником людей. В народе, это унизительное положение именовалось коротко «несал». Каждый воспитанный в старых традициях чеченец, придерживается правила, стараясь больше отдать, чем получить от соплеменника. И вот ситуация! Как говорится, в жизни, обязательно случается то, чего больше всего боишься: Вовлечение ребят, жизнь которых, только- только начинается- в дело мести, совсем не входило в план Беты. Плюс ко всему, потрясение, которое он испытал в доме Николая, выбило его из коллеи… Вновь и вновь вспоминая и переживая произошедшее, Бета, то бесперестано курил, прикуривая одну сигарету от другой, то ворочался на мягкой софе, то вскакивал, и принимался ходить бесшумными шагами по комнатам, ничего не видя, весь сосредоточившись в себе. Снова и снова поражаясь тому, что он услышал, тому, что произошло, и в одночасье изменившейся ситуации. Жизнь, безусловно, самый гениальный выдумщик!
На второй день затворничества Бета решился. План возник стихийно. Билеты уже лежали в кармане. По плану Максима, Бета, после выполнения вместе, задуманного, должен был сесть в тот же вечер на поезд Баку-Москва и отбыть домой. Но Бета решил опередить события. Адрес контрактника, ситуацию вокруг его дома, Бета знал наизусть, и казалось, мог с закрытыми глазами, пройдя через всю Москву, точно подойти к его подъезду. Разведка Беты была надёжной, сапожник, имевший неподалёку свою мастерскую, не то армянин, не то айсор, за чисто символическую плату докладывал о каждом шаге Бетиного кровника.
В Москве стояла черная зима, дождь вперемежку со снегом и сырой февральский ветер, значительно уменьшали число желающих прогуляться. Бета, подождав пока не начало смеркаться, оделся, приладил под плащом кинжал, и, надвинув на глаза фетровую шляпу, делавшую его удивительно похожим на знаменитого американского актёра, вышел на улицу.
Перламутровый жигулёнок, забрызганный слякотью до мест очищаемых «дворником», лихо тормознул ещё до того, как он намеривался поднять руку; когда он пригнулся к опустившему окну, изнутри автомобиля раздался изумлённый женский голос:
— О, красавец! Куда едем-то?
Бета, вопреки ожиданию женщины, сел на заднее сидение, и сухо бросил фразу с адресом. «Бомбила» была разговорчивая бабёнка, она беспрерывно зыркала на него восторженными глазами, выискивая его в зеркале заднего вида, стараясь просчитать понравившегося клиента.
— Ну, вы прямо Джеймс Бонд! — тараторила она, но суровый взгляд Беты несколько поубавил её игривость, и она немного стушевалась. Но сдаваться не желала. — Вы что это такой печальный и строгий, у вас всё нормально?!
Бета на мгновенье поймал в зеркале её взгляд, и, кивнув ей головой, отвернулся к окну.
Водила машину женщина мастерски, словно нож в масло, врезаясь в плотные потоки, она моментально встраивалась в образовавшуюся брешь, так же молниеносно покидала строй, и, вела машину, как иной раз казалось Бете, руководствуясь скорее чутьём, нежели зрением. Бешено работающие дворники не успевали обеспечивать видимость при такой быстрой езде. Рассчитываясь, видя, что Бета не мелочится, всё ещё заинтригованная, предложила, стараясь, заглянуть в глаза:
«Через полминутки, уже меня здесь, поминай, как звали… Да, так оно и будет! А если его друзья там? Никого в живых не оставлю! Его друзья — это — то же самое, что и он. Чем больше, тем лучше. Эх, было бы их там человек десять!! Давис, давис (ах, если бы, если бы. — чеч.)» — шептал он. Во рту стало солоно. Сам того не замечая, Бета прокусил губу. Вперёд! Бета, стремительно, словно боясь, что передумает, бесшумно скользнув вниз, обогнул стоявших у порога молодых, и с видом торопящегося по неотложным делам человека, быстрым шагом пересёк двор и нырнул в подъезд. Справа, как войдёшь в подъезд, вниз идут ступени в подвал, огороженный решётчатой дверью, когда Бета проходил мимо, на него пахнуло подвальной плесенью и сыростью; он огляделся, свет был только на третьем этаже. Бета, на ощупь поднялся через три-четыре ступени на площадку, и сразу, не раздумывая, подошёл к нужной двери. Рука, искавшая кнопку звонка, тронула дверь, которая легко подалась. Бета от удивления замешкался, но всего лишь на секунду, в следующее мгновенье он, ткнув лицо в кольцо кашне, и, сунув руку, за отворот плаща, шагнул в проём.
В прихожей было тепло и темно, лишь узкая полоска света вырывалась из-за неплотно притворенной двери, с комнаты, что находилась справа в глубине коридора. Бета вытащил кинжал и держал его опущенным, слегка приподняв остриё…, спиной нащупал дверь, она подалась, так же тихо щелкнула, закрываясь.
Из-за двери в комнату раздался старушечий голос:
— Головёшкин, ты?!
Сердце Беты билось так, как будто внутри него били в огромный барабан: дуф-дуф-дуф. Значит, его нет, он должен прийти. Она одна, чёрт! Чеченский Герман получается! Глаза привыкают к темноте, слева в стене, как в старинных домах, ниша для гардероба, на вешалке какая-то одежда.
— Ты что не заходишь?!- дверь отворилась, в прихожей стало светлей. Медленно, держась за стену, из комнаты выходит сухонькая старая женщина, она держится прямо. Бета скользнул в нишу и затаил дыхание. Старуха, трогая стену, приближалась. Немного не доходя до Беты, вдруг останавилась, словно столкнулась с чем-то непонятным. Она опустила голову, как — бы не решаясь признаться себе, что испугалась. Некоторое время она стоит, как бы в раздумье, затем медленно поворачивается обратно к своей комнате, и на её пороге, обернувшись, устремляет невидящие глаза прямо на то место, где укрылся Бета:
— Нет, ты не Головёшкин. А ты кто?!
Не дождавшись ответа, она отворачивается, но не уходит, и так, стоя на пороге в свою комнатку, и растерянно улыбаясь, медленно говорит:
— А ты не из его друзей…у него таких… в друзьях нет! И не вор ты! Нет! Дух от тебя не воровской…. давно я таких людей не встречала! Дед был такой у Головёшкина, да не Головёшкин, а Голованов — голова значит. Хозяин был во всём, крепок был, с самим Саввой Морозовым ручкался, да не нужон оказался новой власти, застрелили…! И отец был в породу — Голованов! Умный был чересчур, и такие, оказывается, не нужны — в лагерях убили. Не нужны России — хозяева, да умные; не нужны: всех свели под корень! Остались, эти… — сказала старуха презрительно, и немного повернув голову в сторону выхода, сделала жест рукой… — головёшкины! Я так и сказала ему:- не смей носить эту фамилию, не стоишь ты её, ты не Голованов, а Головёшкин! — на удобрение только и годная головёшка — говёшка! Гитлера на вас нет, всю бы мразь в ров, да трактором!
Закончив тираду, она осторожно переступила порог и ушла вглубь комнаты, дверь осталась открытой. Бета вышел из своего укрытия. Совершено свободно, без внутреннего напряжения дошёл до её комнаты. Старуха сидела на диване, положив на колени платок и распустив тоненькую седую прядь. Она, как бы почувствовала взгляд Беты, и оттуда, из глубины комнаты посмотрела на него немигающими слепыми глазами. Бета, стараясь не задеть что-нибудь, осторожно ступая, вышел на улицу.
Утро с самого начала было хмурым. Бета встал на утреннюю молитву и долго, почти до рассвета сидел, согнувшись в молитве, моля Бога об удаче. Когда уже рассвело, он достал свой чемоданчик, поставил на стол и раскрыл его. Кинжал лежал на самом донышке, упираясь в углы, наискосок. Вытащив его из чемоданчика, Бета кладет его на стол, затем идет в переднюю и приносит плащ-пальто, в котором и устраивает своего стального друга на специально приделанных лямках. Надев плащ, Бета делает несколько быстрых движений: садится, встает и остается доволен.
Раздаётся зуммер телефона, Бета вздрагивает и быстро хватает трубку, но ничего не говорит, так тоже договорено, в трубке раздается голос: «Опять автоответчик».
Это сигнал для Беты. Положив трубку, Бета быстро начинает собираться, он сюда больше не придет. Одевшись, он подхватил чемодан и пошел к выходу, но вернулся, присел на секунду, прошептал молитву и снова встав, пошел к двери.
Максим был в машине один, молча кивнув ему и, не переставая шептать молитвы, Бета устроился на заднем сидении.
Прежде, чем тронуться, Максим поворачивается к Бете:
— Дядя Бета, как вас называют ваши племянники?
Что-то похожее на улыбку трогает губы Беты:
— Ваша!
— Ваша, Леонид тоже поедет с нами.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Он надежный парень, Ваша!
— Тебе лучше знать, но я не стал бы его вмешивать в наши дела.
— Ваша, он в курсе всего с самого начала…
— Максим, ему это не нужно, свое дерьмо лучше самим стирать…, поверь мне.
— Ваша, он тоже не хочет быть в дерьме…!
Бета, озадаченно смотрит племяннику в затылок.
Леонид ждал их на остановке троллейбуса, одетый, как человек едущий в лес на прогулку. Он уважительно поздоровался с Бетой и толкнул друга в плечо:
— Поехали…
Ехать пришлось недолго. Когда вырвались на автостраду, Максим стал набирать скорость, но Леонид, высматривавший, куда им свернуть, попросил не гнать, а наоборот, снизить скорость.
— Это где то здесь — сказал он, и тут же показал движением руки на едва заметный съезд в лес, необозначенный никакими знаками. Максим съехал вниз, вскоре грунтовая склизкая дорога привела их к полуразрушенному зданию, поросшему бурьяном.
— Ставь сюда, — показал Леонид на маленькую залысину в мокром леске, напротив здания. Максим резко завернул и сразу нажал на тормоз. Машину немного пронесло юзом вперед, и она стала совсем незаметной с дороги.
Максим, а вслед за ним Бета вышли из машины.
— Слушай меня, Максим, — сказал Бета, — чтобы здесь не случилось, пусть Леонид сидит в машине. Ты меня понял?
— Понял, Ваша. — Идем. — Они вышли из машины, прошли по заросшей дорожке, некогда бывшей тротуаром, и через огромную прореху в стене, забрались в здание. Раньше, вероятно, это был какой-то цех: пол здания был завален строительным мусором, было сыро, сквозь выбитые огромные окна, гулял сквозняк. Они обошли всё вокруг, но ничего подозрительного не найдя, вернулись к машине. — «Все чисто» сказал Максим, Леонид кивнул головой и, взглянув на часы, проговорил, зевая, — сейчас должен подъехать. Затем, Леонид достал из внутреннего кармана пистолет и протянул его Максиму; с бокового кармана, достал другой — друзья одновременно передернули затворы.
Молча наблюдавший за этими приготовлениями Бета, тихо, но очень убедительно, сказал: — Ни один из вас не тронет его, он мой и только мой, уберите подальше оружие, вы меня поняли?
Друзья кивнули.
Максим протянул Бете свой пистолет.
— Не надо… у меня есть оружие.
Максим удивленно посмотрел на него.
Леонид опустил стекло, в машину пахнуло свежестью зимнего леса, и сразу же послышался шум мотора; на дорогу, с которой только что они свернули, выскочил, как сумасшедший, милицейский уазик. У Беты все внутри оборвалось. Не за себя — о себе он уже давно не думал, — а за этих ребят, которых он втянул в это дело.
Между тем, ребята вели себя более чем спокойно. Леонид повел головой и будничным тоном сказал:— Как часы.
Максим взглянул на побледневшего Бету и сказал:— Ваша, ты пока не выходи, я скажу тебе, когда нужно будет. Выйдя из машины, чуть ссутулившись, засунув руки в карман, он направился к милицейской машине. Тут же, ему навстречу, с водительского сидения машины, спрыгнул кто — то в милицейском бушлате. — Молодой человек! — Он деловито подошел к Максиму и, протянув руку, спросил — Ну что, все тип- топ?
Максим, кивнув головой, протянул ему пачку денег. Мент, весело кивая в такт счёту головой, быстро пересчитал деньги, и удовлетворенно хмыкнув, задорно спросил:
— Ну что, выпускать тигра?!
Максим сунул руку в карман:
— Давай!
Но мент истолковал это движение по своему…
— Мужики, только заключительную часть своих разборок, после моего уезда, договорились?!
Максим кивнул головой.
— Ну и отличненько!
Он подошел к задней дверце УАЗА, и резко открыв её, проорал во внутрь:
— Ну ты! Голота! Давай мурло, вываливай отсюда, харэ спать… И он, протянув руку внутрь автомобиля, вывалил из него на землю, какого-то бомжа в военных камуфляжных штанах, и замызганой куртке. Бомж, опершись руками на сырой гравий, с трудом встал, и, поёживаясь, стал озираться:
— Командир, куда ты меня привез, бля? — прогугнил он. — Да не буду я работать …
— Ну ты это теперь им расскажи. Теперь у тебя новое начальство — сказал мент, с грохотом закрывая дверцу канарейки…- Ну, бывайте, не скучайте. Будут бабки — высылайте, — весело прокричал он, садясь в машину.
УАЗ сделал вокруг них круг и умчался, оставив после себя чад дыма.
Максим повернулся и, оставив бомжа стоять, пошёл к «Мерседесу». Навстречу ему уже шёл, Бета. Максим увидев лицо Беты, остановился пропуская его, как завороженный, ему показалось, что около него прошла Немезида…
— Сядь и не выходи из машины, — сказал хрипло Бета, и не глядя на него, прошёл мимо. Его немигающий взгляд был устремлен, на стоящего сзади Максима, контрактника … Бета узнал его сразу, он узнал бы его среди миллиона похожих, узнал бы безошибочно. Машинально сунул руку за пазуху и рукоять кинжала, сама нашла его ладонь, и легла в неё; но затем, он, заставив себя успокоиться, пошарил в кармане, и, вытащив сигарету, всё также, не спуская с контрактника ледяных глаз, и лишь на секунду замедливши: прикуривая на ходу, подошёл к нему. Глаза контрактника поначалу оживились, увидев новое лицо, но взглянув на Бету, они уже через секунду начали приобретать осмысленное выражение…
— Ты… ты… — Он беспомощно оглянулся вокруг, и вдруг все понял… — Я, я знал, что ты меня найдёшь!
И снова, отчаянно:— Я знал, что ты меня найдёшь, а Грицька — то нет!!! Его баба, по- пьяни, за то, что заначил гроши, по горлу розочкой…Я же с ним поспорил ещё на литр, что ты нас найдёшь, вот падла!! — Он оборачивается, словно ища своего проспорившего компаньона, но стоящий перед ним Бета возвращает его к действительности.
— Ну-ка, вспомни, что ты там плел про хороших соседей? — совсем даже не страшно спросил он.
Бомж, изобразив страшную работу мысли, но затем, искренне удивившись, развёл руками: — Какие соседи, да у тебя вообще не было соседей…!
— Но ты же сказал, когда уходил: «Благодарите соседей».
Бомж снова задумался, и снова ему удалось выковырять что-то из ускользающего сознания:
— Дааа, — протянул он, и даже с оттенком какой-то гордости, — а это мы должны были говорить всем, у нас такая установка была! Он снова усиленно думает, а потом, сам испугавшись своих мыслей, хочет сделать шаг назад, но трусливо отказывается от этого намерения, и искательно глядя ему в глаза, жалостливо спрашивает:
— Ты меня хочешь убить да?!
Бета стоял, как обуглившийся — не таким он себе представлял это день, не таким представлялся ему его враг! Вдруг, в его памяти встал образ сына, да с такой болючей ясностью, как будто бы в упор посмотрел на полуденное солнце.
Бета на миг поднял к глазам руку, затем, опустив её, посмотрел перед собой, и, брезгливо поморщившись, отступил на шаг. От контрактника несло таким отвратительным духом давно немытого тела и таким перегаром, что даже рядом стоять было физически невозможным. Бета отступает ещё на шаг, и еще раз оглядывает своего врага: давно небритая щетина, спутанные, длинные, давно не стриженые волосы и тоскливый, как у больной собаки, безумный взгляд. Он весь, с головы до ног дрожит, какой- то мелкой дрожью. Пятнистая ткань камуфляжных штанов, около колена начала темнеть, и вот уже около грязного ботинка начала образовываться лужа….
Бета отпустил рукоять кинжала, вытащил руку из-за пазухи, и медленно, смотря себе под ноги, так смотрят, когда боятся наступить на нечистоту, повернулся и пошёл к машине. В машине он наткнулся на недоуменный взгляд Максима и Леонида.
— Поехали, — сказал он голосом, не терпящим возражения.
Мерседес вырулил на трассу, и помчался к городу, размахивая в воздухе огромным стеклоочистителем.
Чинкейр Сэйд-Мохьмад
Chechenews.com
08.10.11.