… Не только эти — последние две русско-чеченские войны, но и всю многовековую историю наших взаимоотношений с Россией, которые можно охарактеризовать коротко — война, мы сумели выстоять лишь только потому, что были рождены чеченкой, воспитывались ею, и, отправляясь в бой, хранили её образ в своём сердце!
Произошёл этот случай ещё в мои студенческие годы, с тех пор
вот уже прошло тридцать лет, а я всё не могу забыть его, и помню до мельчайших подробностей …
Помню, наверное, из-за того, что я очень люблю свою маму и люблю не потому, что она у меня одна, и я у неё один, а просто потому, что это моя мама! Мы с ней никогда не забываем, как я в тот вечер ласкался к ней: взрослый уже парень, как она, удивляясь, спрашивала меня снова и снова: «Что с тобой,
что с тобой?» — и я не мог ей ничего ответить… Только прятал лицо и утирал бежавшие слёзы.
В то лето, я возвращался домой немногим раньше других студентов: сдал досрочно сессию, хотя и не было в этом какой-нибудь нужды, но и сидеть лишний день в накаляющейся от жары Москве, если представилась возможность пораньше соскользнуть, тоже не очень хотелось. Дома было, конечно же, несравненно лучше — масса, чем можно было заняться: горы, море, лес, многочисленные друзья — товарищи, в общем, сами понимаете — состояние молодой души. Везти начало сразу. Легко удалось достать билет — несмотря на то, что «южное направление», как всегда, в этот период начинало лихорадить: отпускники, командировочные, едущие в летние лагеря дети, — всего не перечислить. Вскоре самолёт благополучно доставил меня в Минводы, ну, отсюда рукой подать, такси за три, ну самое большее, за четыре часа, с комфортом доставит в нашу столицу. Я был налегке, только с небольшой спортивной сумкой, поэтому дожидаться багажа в аэропорту не пришлось и я, пронырнув сквозь толпу, выскочил к стоянке такси, где несколько грозненских таксистов уже ждали пассажиров с московского рейса …
Первая же машина, оказалось, ждала одного пассажира, и им оказался я!
Вот так всегда, если уж повезёт с самого начала, то до конца тебе зеленый светофор, но если не повезёт… то уж, держись, вымотает тебе дорога всю душу!
Усатый таксист, улыбнувшись, предложил положить мою сумку в багажник, я кивнул и передал ему свою спортивную сумку, он аккуратно уместил её среди вещей других пассажиров, и, захлопнув багажник, спросил утвердительно: «Поехали, что ли?» «Конечно», — с готовностью откликнулся я, открывая заднюю дверь «Волги». Внутри машины, на заднем сидении, уже сидели две женщины, а впереди, рядом с водителем, не такой ещё и пожилой, мужчина. Я, заглянув вовнутрь, поздоровался с моими попутчиками. Молодая женщина, оказавшаяся в середине, виновато улыбнувшись, отодвинулась, и прижалась было к своей спутнице, давая мне возможность свободно занять своё место. Но, как мы с вами знаем. Сидящему по – середине пассажиру, на заднем сидении машины, приходится сидеть в раскорячку — раскинув ноги, из — за выпирающегося бугорка на полу, что, согласитесь, для женщины в платье не совсем удобно. В то время ношение штанов было исключительной привилегией мужчин, и я, для её удобства, предложил ей выйти и поменяться местами. Она смутилась:
— Вай Дела, ма мегар яр-кх со, кIант! (О Боже, сошло бы и так, парень!) — Она сразу же поняла мой благородный жест и, сильно сконфузившись, попыталась вежливо отказаться, но я настоял, и вот мы, удобно устроившись, вскоре уже выруливали на трассу Ростов-Баку. Как это бывает среди попутчиков, мы, представившись друг другу, обменивались незначительными фразами, поглядывая на быстро меняющийся за окнами машины ландшафт пышной кавказской природы. День угасал, но даже этот закатный час не мог испортить красоты, царившей вокруг: всё уже расцвело: и трава, и цветы, и деревья, и радовало первозданным великолепием. В начале, когда я сел в машину, я ничего странного не заметил; пожилой мужчина, что ехал рядом с водителем, вообще не оборачивался, а женщины, сидевшие по бокам, тоже ничем особенно не выделялись, сидели тихо, каждая углубившись в свои мысли. Той, что слева — лет под пятьдесят. Она задумчиво глядит в окно; и, как это часто делают женщины её возраста, положив левую руку поперек живота, а правой, опершись локтём на неё, то держится за подбородок, то периодически поправляет косынку. Но вот с моей подопечной, как мне начало казаться, не всё было благополучно.
Ей было лет немногим за тридцать, среднего роста, миловидная, одета скромно. С той первой фразы, которую она произнесла, и последовавшим за ней её поведением, я до донышка уже понял, что это за человек…Такое воспитание не спутаешь ни с каким. То маленькое неудобство, которое я на себя принял из-за неё, не давало её сердцу покоя на протяжении всего пути! Она время от времени смущённо поворачивалась ко мне, и не уставала справляться: «Боже! Как тебе, наверное, неудобно!»
В этих словах чувствовалось не наигранное участие, а неподдельное, живое, впитанное с молоком матери благородство — выражающееся в заботливом отношении ко всему, что происходит вокруг неё. При этом, она внутри себя несла нечто такое, что, как она ни старалась скрыть, у неё не получалось.
Она всё время жила какой-то горячечной мыслью: на вопросы отвечала невпопад, отчего страшно терялась и краснела. Часто, отвернувшись к стеклу, подносила к мокрым глазам свернутый в ком влажный платочек… Потому, как она делала эти невероятные усилия, чтобы не показать своё внутреннее состояние, я тоже молчал — тоже делал вид, что ничего не замечаю. Водитель гнал машину как-то озабоченно быстро, словно кто-то его подгонял. Темнело, включили фары. Теперь мы мчались по ночной трассе беспрерывно освещаемой светом встречных автомобилей, и в один из моментов я вдруг
понял, что едущие в машине знают о состоянии моей спутницы, что-то такое, чего не знаю я. И, как будто отвечая моим мыслям: молчащая пожилая спутница вдруг заговорила с ней:
— А детей ты, на надёжных людей оставила? Молодая женщина прикусила губу, и, уже открыто, вытирая, вдруг, хлынувшие слёзы, кивнув головой, прошептала: — У меня хорошая соседка-калмычка, она присмотрит… Заметив на моём лице недоуменное выражение, пожилая, с печалью в голосе, коротко пояснила мне:
— Нана г1ийла ю аьлла, хабар кхаьчна, йог1уш ю х1ара, елла ма яларг… Ростовехь жа т1ехь бу х1орш. ( Она спешит к матери. Сообщили, что тяжёлая… Из Ростова едет, они там на кошаре работают).
— Я боюсь, что мне не сказали всей правды, что её уже нет в живых… — прошептала молодая женщина, словно отвечая своим мыслям, и не выдержав, опустив голову на колени, горько зарыдала.
— Ну что ты, что ты! — со слезой в голосе принялась утешать её пожилая. Моё сердце превратилось в маленький горячий комочек, таксист и сидящий рядом с ним мужчина тоже подали голоса, стараясь успокоить её.
Жила её мама в Серноводске. Это, если ехать по трассе, нужно сворачивать налево и ещё от трассы километров ….дцать. Для нас небольшой, но всё-таки круг.
В машине тихо, каждый думает о своём, у каждого есть мама… Но, шофер должен её высадить на повороте, возле дорожного ресторана. Там съезд с трассы и начинается дорога на Серноводск. Как же она будет ночью добираться одна? Автобусы здесь не ходят, ей нужно будет дожидаться попутки. А время позднее… Это, если мы поедем прямо… Она сидит, скорее, я сказал бы, висит над сидением: приподнявшись сосвоего места, напряженно вцепившись руками в спинку переднего кресла.
Большой перекрёсток. Троицкая. Водитель, сбавив скорость, пропускает встречную машину и резко бросает руль влево, сердце заливает горячая волна благодарности, пассажиры одобрительно молчат. Молодая женщина, опомнившись, и поняв, что водитель из — за неё решил сделать этот многокилометровый крюк, с искренним возмущением протестует: — Не позволю из-за себя делать вам такой большой круг! Однако, шофер, не оборачиваясь, поднимает руку с просьбой- не возражать. Проскочив Слепцовск, а затем и короткий отрезок, разделяющий эти два населённых пункта, въезжаем в Серноводск. Снаружи темно, хоть глаз выколи, ни освещения, ни какого-нибудь светлого пятна, наверное, в селе, что-то со светом случилось. От стеснения и чувства благодарности ко всем нам, наша спутница, как я уже сказал, почти висит, вцепившись в спинку переднего кресла, словно пытаясь облегчить ношу машине. Водитель заставил её всё-таки сказать адрес и теперь вёз её к дому.
Она жадно вглядывалась в темень, окружавшую машину, как бы стараясь увидеть хоть какой-нибудь признак своего несчастья. Её волнение давно уже передалось всем нам и мы, наравне с ней всматриваемся в выхватываемые светом фар нашего такси высокие заборы, и закрытые наглухо ворота на пустынных улицах, с удовлетворением отмечая про себя, что ничего нет, всё спокойно. Но вот, наша спутница указала на небольшой домик с побеленными стенами и наглухо закрытыми ставнями, и стала впотьмах шарить ручку, и с силой толкать дверь. Машина ещё не остановилась, как она, спотыкаясь, раненной птицей, обежав спереди, чуть не налетевшую на неё, ещё движущуюся машину, устремилась к домику. Добежав до него, она прильнула было к одним ставням, обежав их взглядом и не найдя просвета, она бросилась к другим, и жадно припала к щели из которой еле струилась слабая полоска света, потом метнулась к другой, чуть побольше… и впившись в неё, замерла на секунду, обхватив ставни… Вся её фигурка, источавшая трепет, вдруг обмякла, и она крикнула, — На-на-а, со яля хьан Дела1!! Её тонкие руки, стукнув ладошками по ставням, бессильно скользнув вниз, упали вдоль тела, и она, обернувшись, радостно плача, осела прямо на землю под окнами. Я подошёл, и тоже заглянул в щель откуда струился свет. В комнате, тускло горела керосиновая лампа, в постели сидела седенькая, как лунь старушка с изнеможенным лицом, рядом сидели женщины, в позах которых выражалось внимание к ней..
Выбирались из Серноводска при полном молчании. Я думал о своей маме, сестре, родственницах, землячках, одним словом – о наших женщинах. В этом подлунном мире так себя вести могут только они! Синах йина теша хьо, оцу Везахиларо! Мел хазалла, мел дикалла, мел деган йовхо иэшна теша Цуна хьо кхолла — адамаллийн хьонс — нохчийн зуда! Сийначу буалатах йина хьо хъилча а, цкъа мацца г1еллалур ма дара иза сина буалат; беттан нурех хьо кхоьллина хилча а, 1аьржачу мархаш
хьул ца деш хира ма дацар цуьнан нур! Валарал тешаме йолу – нохчийн зуда! — Эзар шерашкахь Даймехкан кхерч ца йоьйтуш лаьтташ долу г1арол!
Муха, стенца хадор бу хьан мах, нохчийн турпал-нана!
Из чего же сотворил тебя Тот, кто Превыше всего! Сколько красоты, сколько доброты, сколько сердечного тепла понадобилось Ему, чтобы создать тебя – сокровищница человечности — женщина! Сделай он тебя из синей стали, устала бы когда-нибудь сталь, сделай он тебя из света луны, заслонили бы его тучи чёрные! Не будь ты надёжней вечности, разве была бы ты матерью человечества — тысячелетней хранительницей очага? Как, с чем мне сравнить, какой мерой измерить твоё совершенство! Простая чеченская женщина, которую с самого младенческого возраста воспитывают так, как будто она,- мать всего живого… ответственной за всё на этом свете! Сколько в тебе любви и нежности, добра и мудрости, силы и мужества… Откуда же ты черпаешь силы, родная моя! как ты, наверное, устала за тысячелетия! И сегодня ты в ответе за честь семьи, тепло очага, будущее и прошедшее, — невестка у целого мира! И всегда улыбаться, улыбаться — чего бы ни случилось.
Улыбаться! И никто, и никогда не узнает, что на душе твоей — бесценный друг мой: — ни отец, ни брат, ни муж. Поэтому, наверное, Аллах возмещает тебе за всё, беспримерной любовью к тебе твоих детей!
Чинкейр Сэйд-Мохьмад
Chechenews.com
08.10.11.