Хасан Баиев: Дорога в ад

Дорога в ад

Каждый раз, когда я задумывался о выезде из республики, что то вставало преградой на пути, а может просто никак не мог принять окончательного решения. И на этот раз было также. Утром пришла целая толпа встревоженных и интересующихся тем как я себя чувствую после приключений с Бараевым и контрактниками (Русскими).

Как обычно, взволнованные женщины начали плакать и возносить благодарственные молитвы Аллаху, за то что не дал мне погибнуть. И я опять понял, что не могу оставить этих людей, что выезд был бы обыкновенным предательством.

Вновь начал ходить по домам осматривать больных и раненных. После ракетного обстрела 25 ноября больница для использования была не пригодна. На нашей улице снаряды уничтожили 7 домов. Село погрузилось в траур. На улице грязь была по щиколотку, в воздухе много дыма, трудно было дышать. Почти на каждой улице кого-нибудь хоронили. Много людей погибло от  артиллерийского огня. Почему в нас стреляли из тяжелых орудий, не могу себе объяснить.

9 января к больнице подъехал БТР, с которого солдаты скинули старушку, Русскую. Всей ее одеждой был кусок старого одеяла. Солдаты рассказали, что нашли ее в поселке Кирова, что в нее попала снайперская пуля и четыре дня она лежала среди руин, одна как палец. Я  oобъяснял им, что больница не работает, умолял, забрать ее в военный госпиталь, но они и слушать не хотели. Оставили несчастную раненую женщину на пороге больницы и уехали.

Нурди устроил  ей лежанку в углу, натянул кусок пленки над головой и обложил ее мешками с песком. Медсестры нашли ей что-то теплое под спину, а я занялся ее раной. Извлек большой осколок, который застрял в плече, очистил рану, перевязал.

Она говорила мне, что напишет об этом во все газеты, чтобы люди узнали правду о Чечне. Выслушав заверения, я поблагодарил, а в душе подумал, что эта женщина может знать о Чечне и какая по ее мнению чеченская правда.   

Люди начали разбирать руины, хоронили погибших, заботились о раненных, а контрактники снова и снова заходили в село, и под предлогом, что ищут партизан, не милосердно грабили сельчан. Забирали все, что им попадало в лапы. Как то я возвращался с больницы домой, меня остановила запыхавшаяся пожилая женщина.  

— Приехали на Урале под твой дом. Все выносят. Мы пробовали им помешать, но нас прогнали, угрожая тем что будут стрелять.

Я поспешил домой. Урал еще стоял, солдаты грузили на него все наше имущество. Их проклинали женщины стоявшие у ворот, но они не обращали на них ни малейшего внимание. Выносили все — посуду, одежду, телевизор, видеомагнитофон и даже мою коллекцию медалей за спортивные достижения — а я мог только смотреть на все это. Наконец закончив погрузку, сели в машину и уехали.     

Начатое довело до конца русское подразделение из пятидесяти человек, которое появилось на следующий день. Ограбили нас окончательно, а наихудшим было то, что они устроили в моем доме опорный пункт на время «зачистки». Бетонный первый этаж уцелел при бомбежках, и теперь в нем устроилось целое подразделение. Для своей безопасности заставили окна мешками с мукой, которые достали из подвала, так что даже муки нам не осталось.  

Через несколько дней зачистка закончилась, и солдаты уехали. Из Куларов вернулись мама с Маликой и Хусейном, наш дом представлял собой картину страдания и отчаяния. На полу слой муки и макарон из наших запасов, на стенах повидла и варения, которые с таким трудом все лето готовила мама. Посуда разбита. Семейные фотографии разорваны в клочья. Всюду перья от наших кур. Солдаты поубивали их всех до одной. Жарили их костре, который разводили из кусков нашего паркета. Но самым плохим же было то, что им не хотелось ходить в туалет, справляли свою нужду в посуду, которую мама хранила на особые события. Это было омерзительно, но это ожидало не только нас. Такие оргии происходили в каждом городе, в каждом селе в которых побывали русские.

При помощи соседей я отремонтировал ворота и мы начали прибирать во дворе.

Позже с матерью зашли в дом. Было темно, зажгли керосиновую лампу и сели на куче мусора. Я беспокоился за мать. Судьба не уберегла ей ничего. И вновь я задумался о выезде из республики, ну сколько человек может выдержать. Наши размышления прервал неожиданный шум во дворе. Выскочили во двор. БТР вновь протаранил недавно починенные ворота. Контрактники!

— Не двигаться, иначе буду стрелять. К стене.

С БТРа соскочило три человека в полевых мундирах и с оружием наизготове. Подумал — пусть забирают, что хотят, и так мало что осталось. Как оказалось, приехали за деревом, приготовленным на паркет, сложенным в гараже.  Наверняка продадут за водку.

В течении следующих нескольких недель, было относительно спокойно. Старики составляли списки погибших и раненых, сообщали их родным, если только это было возможно. Люди искали своих близких во временных моргах и собрали деньги для выкупа трупов, чтобы похоронить их должным образом. Нужно было платить за сам вход в помещение, где хранились трупы, и цена за выдачу тела зависела от того, кем был погибший. Больше всего просили за полевых командиров, много за рядовых бойцов, меньше всего за тела простых людей. Практика отвратительная, взывающая небо к мести, но это действительно так и было. Бывало — я слышал об этом — что в телах отданным родным отсутствовали некоторые внутренние органы.

В то время когда семьи искали своих погибших, я занимался живыми, среди которых была пожилая русская, о которой я уже писал раньше. Рана плеча была настолько рваной, что нужно было сделать несколько пересадок кожи.

И так наступил последний день января 2000 года. В шесть часов утра Нурди забарабанил в ворота.

— Вставай, вставай. Привозят множество раненых.

Больница представляла собой страшное зрелище. Десятки раненых брошенных как попало и куда попало. Не всем хватило места под крышей. Многие раненные, лежали во дворе, в лужах замерзающей крови. У меня руки упали. Не знал, с чего или с кого начать. Как облегчить страдания этим людям, не имея практически никаких обезболивающих средств. Стоял как парализованный.

— На данный момент у нас около двухсот раненых — оценил Нурди как ни в чем не бывало.

В основном это были чеченские бойцы и беженцы из Грозного, привезли также нескольких раненых русских солдат.

— Это еще не конец, — предупредил меня Нурди — постоянно прибывают новые.

Раненных привозили на санях, приносили на носилках или на руках. А я стоял, как столб соли, и снова посетил меня кошмар.
У меня было ощущение, что я вижу множество ядовитых змей.
Усилием воли, взял себя в руки. Глубоко вздохнул несколько раз, и принялся за работу. Только бы Аллах дал мне силы!

Из множества подробностей удалось выстроить полную картину драмы.

Ночью из Грозного вышло более четырех тысяч человек, половина из них бойцы из нескольких отрядов, в том числе и отряд Шамиля Басаева. Кроме них из города вышло около пятидесяти пленных русских солдат, двадцать из которых было ранено, и группа иностранных журналистов. С начала войны нашу столицу  беспрерывно бомбардировали. Не уцелело практически ни одно здание. Большой и богатый некогда город превратился в одну большую руину — пустыню без воды, электричества и продуктов питания. Тысячи людей остались под развалинами домов в подвалах, без всяких шансов на спасение. В последние недели россияне начали сбрасывать вакуумные бомбы и усилили обстрел из тяжелых орудий. Люди умирали, как мухи. В этой ситуации, Шамиль Басаев принял решение о выходе из города. Бойцы должны были прорваться в горы, и там уже продолжать борьбу.

Выход начался ночью в сильный снегопад. Во главе шел Шамиль Басаев и некоторые полевые командиры. Один из которых был Лечи Дудаев  — племянник покойного первого президента Чечни. Путь вел на юг вдоль Сунжы узкой дорожкой, недалеко от поселка Кирова. Временами бойцы шли по колено в снегу. Основная сложность заключалась, чтобы обойти огромное минное поле протянувшееся вдоль реки около пяти километров до Алхан-Калы.

Помню, что спустя какое то время, один из русских генералов хвастался в своем интервью СМИ, что его подчиненные «заманили» Басаева на мины.
Неправда. Басаев знал о минах, но снег затруднил ориентацию.
Созвали молнееносно совещание. Один из полевых командиров предложил отправить вперед пленных русских солдат, чтобы они проложили дорогу. Лечи Дудаев и несколько других полевых командиров решительно запротестовали. Отправление безоружных пленных на верную смерть противоречит духу борьбы за независимость и принципам веры.

Шамиль Басаев, согласился с этой точкой зрения. Он сказал, что как старшый по званию, пойдет первым. И колонна двинулась. Два адъютанта Басаева, чтобы спасти своего командира, бросились вперед. Оба погибли подорвавшись на минах. Чуть дальше на мине подорвался и сам Басаев. Он выжил, но потерял правую стопу. В этот момент началась паника. Люди начали разбегаться, взрывались мины. Басаев, хоть и раненный, пытался спасти ситуацию. Ему удалось взять панику под контроль. Вперед пошли добровольцы, чтобы проложить дорогу. Не все дошли до другой стороны.

Тем временем, русские открыли огонь. Сто семьдесят человек остались на поле, родственники не могли забрать их тела так как всюду кругом были мины. Трупы были собраны только через несколько месяцев.

В мою больницу принесли в общей сложности три сотни раненных. Работал без перерыва. Брюки и обувь пропитались кровью, но я был впечатлен тем, как люди терпеливо переносят страдания. Мало кто просил обезболивающее. Некоторые читали Коран, другие пытались помочь тяжелее от себя раненным. Большинство бойцов были молодыми ребятами, восемнадцати-, девятнадцатилетними. Война забирала цвет нашей молодежи.

Заметил молодого бойца, который лежал рядом с дверью. Он снова и снова терял сознание, но не сдавался. Рядом с ним лежала молодая женщина с раздробленной стопой. Бледное лицо молодого человека, указывало на то, что он потерял много крови. Широко раскрытые глаза говорили о приближающемся быстром конце. Я позвал Нурди, чтобы немедленно перенести его на стол.

— Нет, нет, — прошептал молодой человек. Нужно было наклониться к нему, чтобы услышать его. — Возьмите сначала ее. — Указал на женщину.
— Твое состояние гораздо хуже

Возьми сначала ее — он повторил с усилием. Его веки опустились. Благородный жест молодого человека тронул меня, подействовал как встряска.

Запишите наиболее тяжело раненных, крикнул медсестрам. Тех, кто потерял больше всего крови, несите на стол в первую очередь. Поспешите. Осмотрите всех. Проверьте пульс.

Тем временем из села приходили добровольцы, чтобы сдать кровь. На моем столе первым оказался молодой боец раненый в обе ноги на высоте колен. Ничего не мог сделать, пришлось ампутировать обе ноги.

Сразу после него я занялся Басаевым,  за голову которого русские обещали миллион долларов.
Жизнь удивительно переплетает человеческие судьбы. Шамиля помню еще со школы. Он был тихим мальчиком, увлекался футболом. Сегодня, трудно было узнать. Бородатое лицо испачкано кровью, землей и порохом. Обмороженные руки обмотаны какими то тряпками.

— Это ты, Хасан? — спросил он, когда я склонился над ним. Из-за взрыва мины Шамиль ослеп. — Оставь меня. Займись сначала молодыми.
— Ты потерял слишком много крови. — Я измерил ему давление. Шестьдесят на сорок. Нехватка кислорода организма. Еще полчаса и умрет. Нужно спешить.

Правая стопа висела на остатке сухожилия. Голень и малоберцовая кость открыты.

— Больно? Даже не стонешь. — Я склонился над ним.
— Не хочу усложнять тебе работу — прошептал он.
— Я должен ампутировать тебе ногу ниже колена.
— Делай то, что нужно, но если есть кто-то в худшем состоянии чем я, то сначала займись им.

Мы поставили две капельницы с глюкозой и полиглюкином. Сказал медсестре, чтобы измеряла давление каждые три минуты. Удалось поднять давление до восемьдесят на шестьдесят. Можно было начинать операцию.

Между тем, известие, что среди раненых  есть Шамиль Басаев, разошлась по селу. В операционный зал вторглась толпа западных журналистов. Каждый хотел иметь фотографию знаменитого полководца. Отреагировал резко. Всем сказал чтобы немедленно вышли. Операцию заснял на камеру мой племянник Адам и его фильм агенция Reuters позже разослало по всему миру.

Но вернемся к операции. Прежде чем я взял скальпель, Румани разрезала штанину, оголив правую ногу Басаева от колена вниз. Операционное поле обильно дезинфицировал йодом, и дал местный лидокаин. Теперь можно было приступить к самой операции. Первым надрезом открыл малоберцовую кость. Потом слой за слоем резал мышцы, зашивая артерии и вены.

Ассистировал мне Али. Открыли обе кости,определяя линию реза примерно по середине между лодыжкой и коленом. Я вспоминал, что у меня не было соответствующих инструментов. Отрезал кости обычной столярской пилой. В конце обезопасил кожу на культе и заложил дренаж, который сделал из пальцев хирургичной перчатки. Как только я закончил, люди Басаева немедленно забрали его в страхе перед русскими. Румани завернула ампутированную стопу в кусок пластика и отдала родным.

Третим пациентом в этот день оказался мой бывший преследователь из прокуратуры — Ваха Айгумов. Когда началась война,  он собрал отряд из ста человек и воевал в Грозном. Вышел из города вместе с Басаевым.

— Делай то, что нужно, — сказал он, когда я сказал ему, что не обойтись без ампутации ноги. Я, однако, на всякий случай, попросил привести его брата, чтобы тот осмотрел рану и убедился, что ампутация необходима. Не хотел, чтобы подозревали, что я, используя возможность, отомстил Айгумову за то, что из-за него мне пришлось пережить.

Не отходил от стола весь день и всю ночь. Работал под аккомпанемент стариков и муллы, которые возносили молитвы Аллаху за убитых и раненых. В тот памятный день через нашу больницу прошло много из известнейших полевых командиров. Абдул-Малика привезли раненным. Хункар-Паша Исрапилов и Лечи Дудаев умерли по дороге в больницу. Руслан Гелаев вышел целым из Грозного и крутился по коридорам. Али, Разят и многие добровольцы помогли нам ухаживать за ранеными.

Между тем пришло сообщение, что к нам из Грозного идут медсестры и врачи с Умаром Хамбиевым — министром здравоохранения ЧРИ. Обрадовался. Помощь очень пригодится, так как я был уже вычерпан. Мои руки болели от постоянного пиления.

Кроме ампутаций, сделала также несколько трепанаций.
Не только я был вычерпан. Пила столярская притупилась, а другой не было. Особенно притупилась в средней части лезвия пилы. Так что пришлось пилить ее краями, что требовало дополнительных усилий. Мои руки переставали слушаться.

Двадцать четыре часа не отходил от стола, сутки ничего не ел и не пил. Кто-то наконец налил мне чашку очень сладкого чаю. Я присел в углу на минуту, чтобы отдохнуть немного, но чувство долга вновь заставило встать к столе. Когда борешься за человеческую жизнь, на счету каждая секунда. Я потерял счет времени. Работал как машина, а руки становились все тяжелей, пальцы немели. Молился в душе, чтобы не упасть в обморок, подчас очередной операции.

На двадцать седьмом часу воздух потряс гул надлетающих самолетов.

— Боже, дай только закончить эту операцию — прошептал про себя. Гудело в моей голове. Быстро наложил швы и мои глаза застелил туман. Очнулся во дворе.  Разят и Румани натирали мне лицо снегом. Холод подействовал отрезвляюще. Волоча ноги вернулся обратно в операционную.

Закончились нити хирургические, использовали обычные, смоченные в спирте, но шить влажным нитками было трудно. Мои руки были поранены, так как работал без перчаток. Тем временем о врачах из Грозного ни слуху. Боялся, что вообще не дойдут до нас, не сумев прорваться через кордон.

На следующий день, 1 февраля, оперировал без перерыва до полуночи, и тогда снова потерял сознание. И вновь медсестры натерли меня снегом. Я пришел в себя и вернулся к работе. Потерял счет, но как посчитал позднее, я сделал шестьдесят семь ампутаций конечностей и семь трепанаций. Ампутированные конечности, складывали в углу двора, где Нурди сжигал их, читая короткую молитву.

После двух суток оперирования, силы в конец меня оставили. Чувствовал спазмы в плечах, перестал владеть пальцами. Помощь из Грозного не пришла. Румани убедила меня идти спать, сказав, что в таком состоянии, я и так ни на что не пригоден.

Второго февраля, в четыре часа утра, поковылял домой. Ночью падал снег, но сейчас на небе не было ни одного облачка. С блеском звезд смешивались зарева пожаров и артиллерийских снарядов летающие по ночному небу, как метеориты. Но я даже не слышал взрывов, так сильно устал. Не думал об опасности. Перед глазами были те кто не выжил, и те, которые по-прежнему ждут моей помощи.

Продолжение следует…